О важности неразумной детской мечты
Среди большого сериала «О коммунизме и марксизме» есть такие эпизоды, к которым периодически хочется возвращаться и перечитывать. Одним из таких эпизодов для меня стала статья «О коммунизме и марксизме — 70», в которой автор рассматривает вопрос детства, его важности для взрослого. Рассматривается также девиация, которую порождает современность в человеке, толкающая его на путь возврата туда, куда возврата нет.
Наблюдая за собой, своими современниками и, если удается, читая какую-то литературу, все время наталкиваюсь на эту или сопутствующую ей проблематику и хочу кое-что понять. Вот и читая «Путешествие в страну Востока» Гессе, я снова наталкиваюсь на эту тему, на эти вопросы.
Приведу цитату, в которой главный герой, от имени которого ведется повествование, рассказывает о совершенном им необычном странствии в Morgenland:
«К особенности паломничества в страну Востока принадлежало в числе другого и то, что хотя Братство, предпринимая это странствие, имело в виду совершенно определенные, весьма возвышенные цели (каковые принадлежат сфере тайны и постольку не могут быть названы), однако каждому отдельному участнику было дозволено и даже вменено в обязанности иметь еще свои, приватные цели; в путь не брали никого, кто не был бы воодушевлен такими приватными целями, и каждый из нас, следуя, по-видимому, общим идеалам, стремясь к общей цели, сражаясь под общим знаменем, нес в себе как самый скрытый источник сил и самое последнее утешение свою собственную, неразумную детскую мечту». (выделено мной — Р. И.)
Почему так важно иметь свою неразумную детскую мечту? Потому что она жаждет беспредельного? И, вступив во взрослую жизнь, человек должен обрести достаточную степень могущества, чтобы не предать эту мечту. А сама эта мечта тоже каким-то образом питает человека на этом его пути? Она позволяет ему в случае чего иметь свой автономный источник силы?
Кургинян пишет, что детство имеет «устремленность во взрослость», то есть имеет «настоящее стратегическое будущее». И это детство имеет «внутреннюю беспредельность», составными частями которой являются «полнота, судьба, миссия, счастье, преодоление, путь».
Думаю, что эта мечта хочет, чтобы мир не был полностью познанным, она хочет, чтобы были еще «безлюдные места», куда можно прийти, хочет открыть новые пространства, хочет приключений, хочет чудес и неизведанного.
Но доступно ли это большинству современных людей развитого мира, у которых один день похож на другой? Разве может в таком случае не умереть эта детская мечта, когда ничего нового ее не ждет? Когда надежда на перемены становится побеждена «выученной беспомощностью»?
В таком состоянии человек лишь реагирует на внешние импульсы, а внутреннее ядро, генерирующие импульсы, уже не работает, спонтанной активности не образуется и человек становится социальным автоматом без души.
Те же, кто еще сопротивляются, неизбежно входят в состояние отчаяния. Вот как про это сказано у Гессе:
«Его боль сделалась слишком велика, а вы знаете, что, когда боль достаточно велика, дело идет на лад. Брат Г. доведен своим искусом до ступени отчаяния, того отчаяния, которое есть исход любой серьезной попытки постичь и оправдать человеческое бытие. Отчаяние — исход любой серьезной попытки вытерпеть жизнь и выполнить предъявляемые ею требования, полагаясь на добродетель, на справедливость, на разум. По одну сторону этого отчаяния живут дети, по другую — пробужденные».
Неудивительно, что многие стремятся вернуться туда, где у них было это чувство. Так как в состоянии взрослости они несчастны, поэтому думают, что там, в детстве, они вновь могут обрести счастье. Другого пути из этого не видится.
Но в этом произведении сказано о пробуждении как позитивном выходе из состоянии взрослого. Но пробуждение там — это то, что доступно только избранным. Всю историю человечества это было так. «Обобществить» эту возможность, сделав ее доступной для всех — это задача, которую, наверное, ранее никто не ставил. В лучшем случае хотели всех вывести из нищеты. Подъемная ли это задача? Быть может, это не важно, и тут надо действовать исходя из другой максимы:
«Потому что в таких случаях надо делать то, что должно, а не думать о том, можно ли это сделать».
Потому как если заниматься не этим, то мир не нужен человеку, а человек — миру.
