Доктрина Великой войны. Борьба стратегий
В предыдущей статье мы говорили о двух разных военных стратегиях, принятых Германией и Советским Союзом в преддверии Великой Отечественной войны. Принятая советским командованием «стратегия измора», традиционная для нашей армии, в конечном итоге определила победу СССР, принятие германским командованием столь же традиционной стратегии «блицкрига» определило поражение Германии.
Суть теории блицкрига, разработанной немецким стратегом А. фон Шлиффеном, — в предельной скоротечности войны, в активном нападении и достижении победы еще до того, как противник окончательно мобилизует армию и запустит военную промышленность на полную мощность.
Стратегически операции блицкрига в ходе Второй мировой войны заключались в нанесении мощных рассекающих ударов танковыми соединениями при поддержке пехоты и авиации. На память сразу же приходит построение «свиньей» немецких и ливонских псов-рыцарей, с помощью которого русские дружины дробились на части и уничтожались по отдельности.
Таким же образом действовали и мобильные танковые группы и моторизованная пехота вермахта. Врываясь в стыки между обороняющимися частями, обходя сильно укрепленные позиции, они разрывали сплошной фронт противника, заходили в его тыл, прерывали линии коммуникаций, снабжение боеприпасами, техникой и продуктами питания, подавляли огнем сопротивление и затем легко добивали. Если добавить сюда сплошную бомбежку с воздуха, поддержку дальней артиллерией, отработанное тесное взаимодействие между всеми родами войск атакующих, то становится понятной вся грозная сила этой стратегии.
Именно так была разбита польская армия в 1939 году, хотя ее военно-технические возможности и людские резервы не были исчерпаны (осталось более миллиона не мобилизованных призывного возраста). Но психологический шок и паника сделали свое дело — Польша сдалась через 36 дней. В 1940 году Франция была разбита за 44 дня и затем оккупирована. К моменту нападения на СССР были так же сокрушены Чехословакия, Дания, Норвегия, Бельгия, Голландия, Люксембург.
Хотя Генштаб Рейха после этих побед уверовал в непогрешимость своей стратегии, он понимал, что перед ним доселе никем не побежденный враг и потому готовился к войне с немецкой тщательностью и педантичностью.
Директива №21, содержавшая план нападения на Советский Союз и получившая условное название «Барбаросса», была подписана Гитлером 18 декабря 1940 года. Основную суть директивы наиболее полно отражали фразы, с которых она начиналась: «Германские вооруженные силы должны быть готовы разбить Советскую Россию в ходе кратковременной кампании еще до того, как будет закончена война против Англии». Войну предполагалось начать летом 1940 года.
Германский Генштаб предложил Гитлеру два плана.
Автор одного из них, командующий сухопутными войсками генерал-фельдмаршал В. Браухич, считал, что у Красной Армии наличествует всего 50–70 боеспособных дивизий и для их уничтожения потребуется 80–100 немецких дивизий.
Другой план был представлен начальником управления оперативного руководства верховного главнокомандования вермахта генерал-полковником А. Йодлем. Он был не согласен с оценкой Браухича и считал мощь Красной Армии сильно заниженной. Йодль потребовал для борьбы с Советской Россией не менее 120 дивизий и около 4 месяцев для их развертывания. Ему удалось также убедить Гитлера перенести сроки нападения на СССР на май 1941 года.
3 февраля 1941 года уточненная директива по стратегическому развертыванию была одобрена Гитлером. Но задолго до утверждения плана нападения на СССР была начата реорганизация вермахта и переключение экономики Германии на решение задач новой войны. До 1 апреля 1941 года было необходимо обеспечить полное перевооружение 200 дивизий, включая 10 моторизованных, 20 танковых и 20 резервных. На это работали не только военные предприятия Германии, но и 4876 заводов оккупированных Польши, Дании, Норвегии, Голландии, Бельгии и Франции.
Повторимся, что в основе плана «Барбаросса» лежала стратегия блицкрига. Но блицкриг основан на постоянном наращивании темпа наступления. Потеря темпа означает переход в позиционную войну и заставляет коренным образом менять стратегию, на что у нападающей стороны просто не хватает ресурсов. Таким образом, если сопротивляющаяся сторона выдерживает первый удар и готова сражаться дальше, то неизбежна смерть блицкрига.
Именно так и произошло в 1941 году. Хотя в начальный период войны немецкие армии продвинулись на 100–300 км на восток, но потеря времени на борьбу с окруженными, но сражающимися советскими войсками, постоянные контрудары Красной Армии, непредвиденно большие потери техники и людского состава, наконец, гигантские пространства России уже к концу третьей недели войны сделали очевидным провал стратегии блицкрига.
Тем не менее, вопрос о том, почему произошли тяжелейшие поражения начального этапа войны, продолжает вызывать споры. Ведь советские военные руководители хорошо представляли себе сущность блицкрига, почему же не нашли эффективной стратегии противодействия ему?
По этому поводу высококвалифицированные военные историки спорят более шестидесяти лет. В Советском Союзе этот спор, увы, во многом оказался заложником политической конъюнктуры. Хрущеву нужно было доказать, что Сталин бездарно вел войну, совершал грубейшие ошибки. Брежнев, не отбросив полностью антисталинскую концепцию Хрущева, лишь существенно ее смягчил.
Зарубежные ученые в этом споре занимали, в основном, позицию Хрущева. Только Хрущеву нужно было дискредитировать Сталина как военачальника из внутриполитических соображений, а иностранцам нужно было добиться дискредитации Сталина и СССР как полноценного победителя Гитлера. Как мы видим, эта борьба ведется до сих пор.
Другая крайность, в которую впадают даже высококлассные исследователи, в том, чтобы, признавая зловещий характер фашизма, принижать созданную им военную машину. Рассуждения о ее заурядности, вторичности (мол, танки заимствованы у англичан, десанты — у нас), помноженные на признание ее количественной мощности, настолько внутренне противоречивы, что удивительно, как этого не замечают сами авторы.
В этом споре, однако, остается незаполненной некая военно-концептуальная ниша. Речь идет о признании того, что гитлеровская армия была организована и построена гениально или почти гениально. И что это была фактически непобедимая машина уничтожения.
Нет необходимости подробно останавливаться на причинах этой непобедимости. Здесь и лучшая в мире военная промышленность, выпускавшая отличную технику. И высочайший уровень военного планирования немецкого Генштаба. И великолепно подготовленный офицерский корпус — профессиональная каста, результат многолетней целенаправленной работы. И дисциплинированность германского солдата (немецкая формула — в первую очередь солдат обязан выполнить приказ, и лишь во вторую очередь подумать о том, чтобы остаться в живых). Это высокий уровень образованности, что особенно важно для овладения сложной техникой — танками, самолетами. Как кажется, факты сами говорят за себя.
Единственным уязвимым местом немецкой армии была сама концепция блицкрига — ее зависимость от скорости. Как только темп движения военной машины Рейха замедлялся, ее успехи заканчивались, она останавливалась. Как велосипедист, который не в силах крутить педали в сыпучем песке.
Отказаться от концепции блицкрига и сменить ее на ходу на какую-либо другую немцы не могли по очень многим причинам сугубо объективного характера. И это понимали сталинские стратеги. У них было две принципиальные возможности: сыграть на этой внутренней уязвимости блицкрига или капитулировать.
Капитулировать СССР, естественно, не хотел. Но как дать блицкригу завязнуть? Это значило пойти на огромные жертвы. Заставить немцев затормозить в вязкой сопротивляющейся массе чужой огромной и менее эффективной армии. Потому что сделать армию столь же эффективной, как немецкая, за имевшиеся сроки было попросту невозможно.
Надо было просто понять, что иной возможности победить врага нет. И поверить в свой народ, в его способность принести на алтарь победы огромные жертвы. Поскольку без этих жертв победа была в принципе невозможна, а поражение приводило к еще большим жертвам.
И совсем неспроста война была названа народной («Идет война народная, священная война»). Ведь что такое народная война? Это и есть война на торможение, война вязкого народного сопротивления блистательной машине, которая это сопротивление пытается таранить. Если блистательная машина завязнет, то она проиграет. Но завязнет ли она?
Тут все зависело от народного духа, от всенародной готовности идти на гигантские жертвы. Идти на них не из-под палки, а по причинам идеологического энтузиазма и глубочайшего нутряного осознания неизбежности именно этого варианта. Осознание это все больше нарастало в ходе войны. И в основе его лежало понимание того, что «немец» собирается истребить всех на корню. И что самые чудовищные жертвы — все равно меньше того зла, которое сотворит немец.
9 января, 17 и 30 марта 1941 года Гитлер выступал перед высшим командным составом вермахта со специальным заявлением о характере будущей войны против СССР. Он повторял и повторял, что эта война будет «полной противоположностью нормальной войне на западе и севере Европы», что в ней предусматривается «тотальное разрушение», «уничтожение России как государства». Он заявлял, что война против Советского Союза будет «борьбой двух идеологий с применением жесточайшего насилия», что в этой войне предстоит разгромить не только Красную Армию, но и «механизм управления СССР, уничтожить комиссаров и коммунистическую интеллигенцию» и таким путем разрушить «мировоззренческие узы русского народа».
13 мая 1941 года начальник штаба ОКВ Кейтель издал приказ «Об особой подсудности в районе «Барбаросса» и особых полномочиях войск». Согласно приказу, с солдат и офицеров вермахта снималась ответственность за будущие преступления на оккупированной территории СССР. Им предписывалось быть безжалостными, расстреливать на месте без суда и следствия всех, кто окажет хотя бы малейшее сопротивление или будет сочувствовать партизанам.
Гитлер не верил, что существует единство советского народа — единство рабочих и крестьян с интеллигенцией, единство «комиссаров» и бывших кулаков, единство заключенных в лагерях и партийных функционеров. В чем-то его неверие оправдалось, если вспомнить бандеровцев на Украине, «лесных братьев» в Прибалтике, «власовцев» и прочих предателей. Но по большому счету он жестоко ошибся.
Повторим, было два слагаемых духовного сопротивления советского народа машине немецкого уничтожения. Первым был идеологический энтузиазм, присущий, в первую очередь, молодежи — поколению, родившемуся после революции, — его можно было задействовать немедленно. Вторым слагаемым была тяжелая глубинная ненависть русского народа, нутряное осознание неизбежности борьбы с таким нечеловеческим злом. Эта ненависть созревала нескоро, подспудно, по нарастающей, по мере того, как народ осознавал беспредельность немецких зверств.
Слагаемое идеологического энтузиазма спасло от абсолютного разгрома в 1941 году. А полная мобилизация второго, нутряного, слагаемого была завершена к середине 1942 года. И оно довело войну до победы и взятия Рейхстага.
Третьим, достаточно неожиданным, слагаемым была скорость обучения нашей армии искусству современной войны и талант наших новых, совсем не родовитых и не суперобразованных военачальников. Не так давно проводились математические расчеты оптимальности военных операций, проводимых в последние годы войны. Они показали, что, например, операция «Багратион» не знает равных по оптимальности.
Наконец, еще одно, на что следует обратить внимание. В рамках наших предыдущих статей мы много говорили о внутренних конфликтах в русской военной элите по поводу того, на чем должна строиться армия — на концепции духа или на концепции техники. Те самые три слагаемых, сложившиеся к концу Великой Отечественной войны, доказывают, что произошел синтез народно-партизанского военного начала с началом профессиональным. Концепции духа — с концепцией техники. Мучительно не совпадавшие на протяжении послесуворовских столетий военная русская мысль и военная русская практика, наконец, обрели целостность.
Как учились воевать в этой новой небывалой войне русский солдат и русский полководец — в следующей статье.
