Наш путь (продолжение)

Как бы ни был важен путь, его нельзя обсуждать, не оговорив еще и еще раз, в чем те цели, ради достижения которых мы выбираем путь.

Сейчас, в ситуации очевидного неблагополучия, гораздо большего, нежели то, которое имело место зимой 2011–2012 годов, надо, всмотревшись в прошлое, извлечь из него простой и фундаментальный ответ на вопрос, к какой цели или целям мы двигались и движемся.

Такой ответ должен иметь решающее практическое значение. И его нетрудно дать, если без легкомысленного пренебрежения отнестись к своему прошлому: я имею в виду не прошлое страны, а прошлое нашего движения.

Всегда есть соблазн поверхностного отношения к тому, что уже произошло. Но ведь это соблазн. Если от него отказаться и отнестись к нашему прошлому серьезно и ответственно, то станет ясно, что изначально нами было решено, что (внимание!) мы будем заниматься одновременно и спасением страны, и приданием стране нового качества.

Казалось бы, что в этом особенного? Но на самом деле в таком сочетании трудносочетаемого есть и парадоксальность, доводящая порой до политического отчаянья, и та неординарность, благодаря которой мы принципиально отличаемся от очень и очень многих. Потому что эти очень и очень многие с помощью незатейливых выкладок обнаруживают, что сочетать эти две цели, которые я только что в очередной раз сформулировал, фактически невозможно. Они быстро обнаруживают также, что не они одни видят такую невозможность, а значит, привлечь сторонников будет очень трудно. И потому они либо встают на путь охранительства, имея тогда своей единственной целью спасение страны, либо встают на путь борьбы за новое счастливое будущее и тогда начинают относиться к спасению страны почти что с иронией. А зачем спасать нечто от обрушения, если только обрушение дает тебе шанс на то, чтобы построить на обломках рухнувшего государства царство твоей мечты?

И дело не в том, построение какого именно царства мечты продекларировано теми или иными борцами за новое счастливое будущее. Дело в том, что, занявшись борьбой за это будущее и отрекомендовывая себя обществу в этом качестве, они более или менее явно отказываются от борьбы за то, чтобы нынешнее государство не рухнуло. Пусть, мол, за это борются охранители.

Если кому-то кажется, что я излагаю слишком незатейливую схему, то, поверьте, это не так. И всё политическое своеобразие нашего движения, и все его проблемы в отношениях с обществом порождены тем, что мы ставим перед собой две цели, отчасти противоречащие друг другу. Почему же мы так формулируем свое целеполагание?

Во-первых, потому что существующее государство и существующий общественный строй созданы под невыполнимый проект вхождения суверенной России в мировое, то бишь западное, сообщество. А просто охранять невыполнимое — это всё равно что таскать воду в решете.

Во-вторых, потому что капитализм первоначального накопления, принципы псевдоэлитогенеза, им заданные, и многое другое порождают гниение. Просто спасать гниющее, зная, что оно всё равно сгниет и рухнет, — это весьма сомнительное занятие.

Но почему же в этом случае вообще надо спасать существующее государство?

Его надо спасать потому, что в случае его обрушения строить на его обломках будут только новый Освенцим для нашего народонаселения. Те же, кто сейчас призывает: «Поддержите нас, мы обрушим это и построим другое», — или глупы, или работают под управлением иноземцев, которые и будут строить огромный лагерь смерти на обломках нынешней Российской Федерации.

Охранители пока еще преисполнены собственного величия и не понимают, что в течение ближайшего года — не десятилетия, а года!— им надо будет или переходить от охранительства к созиданию новой страны, или, капитулируя перед Западом, соглашаться на расчленение страны. Не просто на зачистку режима, а на расчленение. То есть в любом случае переставать быть охранителями как таковыми.

Что же касается глупцов и провокаторов, ставящих своей основной целью обрушение существующего государства якобы во имя строительства на его обломках чего-то нового, то они всё отчетливее осознают, что мы для них опаснее, чем охранители. И потому начинают ненавидеть нас качественно больше, чем в предыдущие годы. В этой качественно новой ненависти к нам для нас содержатся огромные позитивы.

Начну с простой и одновременно нетривиальной мысли.

Вот ты живешь и считаешь, что ты есть. Но, собственно говоря, это ты так считаешь, это твоя гипотеза. А что доказывает, что эта гипотеза справедлива? Ничто это тебе по-настоящему не докажет, если нечто на тебя не наедет, не накатит, не сделает тебе предъявы, причем серьезной. Только в этом случае, вступив в конфликт с этим нечто, ты, во-первых, убеждаешься в том, что ты есть. В течение предыдущей жизни ты это только предполагал. Давая ответ на вызов и побеждая, ты убеждаешься, что ты есть. А убедившись, ты одновременно с этим обнаруживаешь, что находишься уже на другом уровне. Собственно, это и называется «единство и борьба противоположностей».

Иначе говоря, реальность дана человеку для того, чтобы, вступив с ней в конфликт, он доказал самому себе и другим, что он действительно существует. И, доказав это, перешел на новую ступень развития.

Бросая тебе вызов, то есть атакуя тебя, вступая с тобой в конфликт, реальность доказывает тебе и другим, что ты, отбив ее атаку, воистину существуешь. То есть обладаешь соответствующим бытийным или, как говорят, онтологическим статусом. При этом ты фактически одновременно завоевываешь этот статус для самого себя и для мира. Завоевывая его, ты получаешь не только возможность по-другому встретиться с собой, но и возможность по-другому встретиться с окружающим тебя миром.

Но эти встречи — встреча с собой («я могу») и встреча с миром — обязательно дают новое качество при трех условиях.

Первое — ты осознаешь значение этих встреч.

Второе — ты не боишься тех вызовов, которые они в себе содержат.

И третье — ты умеешь их использовать в своих целях.

Давайте осознаем значение новых встреч с реальностью, порожденных последними шестью месяцами. Тех встреч, которые произошли после моей поездки в Донецк.

Давайте осуществлять это взаимодействие (оно ведь и до сих пор не в прошлом, да и к прошлому можно относиться по-разному) не по минимуму, как это делают трусы, а умно и по максимуму. Подчеркну еще раз — умно и по максимуму. И только тогда некая новая ступень станет в полной мере для нас доступна. Конечно, если мы такое взаимодействие подчиним высшей целесообразности. То есть именно тем целям, которые я уже сформулировал: сохранению страны и приданию ей нового качества.

Вот тогда — я верю в это — обязательно до конца откроются новые горизонты. Они пока что только приоткрываются. Открыть их до конца может наше усилие, в рамках которого будут сочетаться понимание роли взаимодействия с реальностью, готовность взаимодействовать с нею умно и по максимуму и полная подчиненность этого взаимодействия высшим целям.

Что значит встреча с реальностью, коль скоро речь идет об идеологии, фундаментальных мировоззренческих константах и политической теории?

Для меня ответ на этот вопрос — в ленинской мысли «мы пойдем другим путем». Ленин считает себя наследником определенной традиции и одновременно утверждает, что прямое следование этой традиции несовместимо с новой реальностью. Разве это не так?

Разве Ленин не считал себя наследником народовольческой традиции? Конечно, считал, и это был путь.

Разве он не был однажды и навсегда заворожен жертвенностью героев «Народной воли» вообще и своего старшего брата в первую очередь? Конечно, был. И даже считал обязанным как-то скорректировать свою жизнь под подвиг брата.

Разве для него не были болезненными упреки в том, что марксисты, говоря о любви к определенной традиции, уклоняются от следования ее жертвенным нормам не потому, что избирают другой путь, а потому, что избегают Голгофы? Там же шел напряженный диалог: «Ах, вы пойдете другим путем? Мы сейчас в кого-нибудь стрельнем, нас повесят, а вы будете Маркса изучать? Молодцы! И долго вы его будете изучать? До второго пришествия?». Понятно же, что это был плевок в лицо Плеханову, а потом Ленину. Что была трагедия этого разрыва. Это же была живая жизнь, а не зализанная история партии.

В Гражданскую войну марксисты-ленинцы показали, что они не избегают Голгофы. И тем не менее, Ленину было совсем не просто осуществить развитие русской революционной традиции, сильно напоминающее отказ от этой традиции. Между тем, традиция ему была очень дорога.

Но дороже традиции была реальность. Ленин увидел новую реальность. Он понял, что цепляться за традицию в условиях столь радикального изменения реальности невозможно. Он встретился с реальностью. Взаимодействуя с нею умно и по максимуму, он как бы приподнялся над злобой дня, увидел новые перспективы, принял решение. Приняв же его, сказал: «Мы пойдем другим путем». И всей своей жизнью доказал, что это не пустые слова.

Дорога ли нам коммунистическая традиция? Да, дорога.

Но почему же мы, развивая коммунистическое, советское интеллектуальное наследие, восхищаясь советскими достижениями, отвергаем посыл, согласно которому можно и должно «весь мир насилья» разрушить «до основанья, а затем» построить новый мир, который уже не будет уродующим человека миром насилия?

Потому что намного дороже традиции — реальность.

Идеологической, мировоззренческой встречей с реальностью для нас является аналитика происходящего, основанная на политической философии и методологии, изложенной в «Сути времени» и других ключевых работах.

Меня спрашивают: «А почему прекратилась передача «Суть времени» и начался «Смысл игры»?» А потому, что «Смысл игры» — это аналитика, которая создает встречу с реальностью. А «Суть времени» — это методологический философский аппарат, на основе которого строится аналитика и осуществляет встреча с реальностью. Не возникло бы аппарата — не возникла бы и площадка для этой встречи. Но если ты не встречаешься с реальностью, а только философским аппаратом занимаешься, значит, ты умствуешь.

Для Ленина в ту эпоху такой же встречей с реальностью была аналитика происходившего тогда в Российской империи. Которую он блестяще осуществил в своей работе «Развитие капитализма в России». Вся история партии и Советского Союза прошла два этапа. Она сначала была «зализана» намертво, но все-таки все ее проходили в советских школах и вузах. А потом эту историю просто отбросили. А она живая. Ленин своей кровью писал «Развитие капитализма в России». Потому что для него эта работа было площадкой, на которой он встретился с реальностью.

Итак, политическая философия и методология «Сути времени» создана для того, чтобы анализировать реальность, то есть встречаться с нею, взаимодействовать с нею, принимать ее вызовы и так далее.

Для этого и только для этого созданы, повторяю, и политическая философия, и методология «Сути времени». Для этого, а не для того чтобы любоваться изящными построениями. И наша политическая философия, и наша методология — это инструменты, с помощью которых мы в ходе теоретического и прикладного (целостного) анализа, раскрываем существо новой реальности (она же — суть времени).

Мы назвали эту новую реальность даже не новой исторической эпохой, а новой глобальной ситуацией. Потому что эпоха перестала быть исторической в полном смысле этого слова. И именно в доказательстве этого наше главное теоретическое достижение.

Используя полученный интеллектуальный инструментарий, мы доказали, что в сложившейся глобальной ситуации разрушение существующего крайне неблагополучного и несовершенного российского буржуазного государства неминуемо приведет:

во-первых, к оформлению на нашей территории некоего порядка, обеспечивающего прекращение существования нашего народа как субъекта Истории;

во-вторых, к элементарной физической ликвидации нашего народа, то есть к окончательному решению русского вопроса;

в-третьих, к беспрепятственному (ибо последним препятствием является нынешняя Россия — как «бревно», сколько угодно гнилое, но подпирающее дверь, в которую ломятся) формированию так называемого многоэтажного человечества, то есть к предельной дегуманизации человечества, к завершению проекта «Человек», к оформлению нового глобального нацистского экстремизма, намного более зловещего, чем нацистский экстремизм Гитлера.

Мы сразу же заявили прямо и без обиняков, что наши теоретические построения лишь углубляют и уточняют нечто очевидное для каждого здравомыслящего человека. А именно то, что «теперича не то, что давеча», и что «теперича» на 100 % невозможно никакое построение никакой новой России на обломках того, что мы имеем в качестве данности.

Мы заявили далее, что развиваем и модифицируем некое теоретическое наследие, но не слепо копируем политическую практику, прямое применение которой в совершенно новой ситуации и оскорбило бы тех теоретиков, наследниками которых мы себя считаем, и привело бы к катастрофическим последствиям, желанным только для смертельных врагов любой России — коммунистической, националистической, монархической, либеральной.

Чуть подробнее — о самом злободневном и очевидном из того, что касается развития и модификации теоретического наследия, осуществляемого движением «Суть времени».

Разрушение всего мира насилия, о котором мечтал Маркс (а тут важнее всего, что он мечтал о разрушении именно всего мира насилия одновременно), невозможно в нынешней глобальной ситуации.

Эту невозможность впервые с ужасом обнаружил Ленин, в чем может убедиться каждый, кто прочитал внимательно его работу «Империализм как высшая стадия капитализма». Ленин обнаружил, что неотменяемая неравномерность развития, являющаяся новой чертой капитализма в эпоху империализма, не позволяет разрушить сразу весь «мир насилья». А чем именно оборачивается разрушение части этого «мира насилья» в условиях, когда сохраняется «мир насилья» везде, кроме той части, в которой оно преодолено?

Это оборачивается тем, что весь сохраненный «мир насилья» мобилизуется для удара по тому кусочку мира, внутри которого насилие оказалось преодолено. Если вы сразу весь «мир насилья» разрушили, то дальше — диктатура пролетариата и что угодно. А если вы разрушили не весь «мир насилья», а только «кусочек с бараний носочек», а рядом есть остальной мир, где насилие сохранено, то этот остальной мир концентрируется с тем, чтобы ударить по этому кусочку.

Тогда кусочку мира, внутри которого насилие оказалось преодолено, необходимо самому мобилизоваться для отпора всему остальному миру, где насилие сохранено. Но так мобилизоваться этот кусочек мира может только в случае, если у него есть несколько десятилетий для создания мощнейшего государства. А такое мощнейшее государство всегда опирается на какое-то насилие. А ускоренное построение и развитие такого государства должно опираться на эскалацию насилия. Значит, этот кусочек становится миром другого насилия. И тут вопрос не просто в диктатуре пролетариата, тут вопрос в гипернасилии.

В сущности, уже теория диктатуры пролетариата, построенная Марксом, свидетельствует о том, что за разрушением «мира насилья», осуществляемым с помощью насилия (а как ты иначе его разрушишь?), должно последовать еще одно насилие, осуществляемое ради построения мира, в котором насилия не будет.

Но такую схему еще можно было как-то сочетать хотя бы на теоретическом уровне с победой сил, отказавшихся укреплять свое господство по ту сторону своей победы. А сочетать схему, когда освобожденный от насилия кусочек планеты Земля должен отстаивать себя от «мира насилья», который весь обрушится неминуемо на этот кусочек, — с победой сил, которые по ту сторону победы отменят насилие как таковое, было, мягко говоря, еще намного труднее.

Итак, само слово «разрушим» («весь мир насилья мы разрушим») говорит о том, что ставка делается на насилие. Диктатура пролетариата, осуществляемая уже по ту сторону разрушения «мира насилья», придает насилию, осуществляемому ради отмены насилия, еще более концентрированный характер. А невозможность осуществления этого проекта сразу во всем мире, необходимость осуществления проекта на отдельной территории (которая, являясь «слабым звеном», не обладает высокоразвитой промышленностью, которая должна осуществлять и диктатуру пролетариата в отдельно взятой стране, и защиту страны от мобилизующегося на ее уничтожение «мира насилья») придает насилию, необходимому для отпора насилию и его отмены, гиперконцентрированный характер.

Это предвидел Ленин, и это доказал сталинский проект построения социализма в отдельно взятой стране.

Мы обращаем на это внимание не для того, чтобы посетовать на избыточность насилия, осуществлявшегося в СССР. И не для того, чтобы проблематизировать возможность отмены насилия с помощью насилия.

Главным для нас здесь является эта самая неравномерность развития, которая в конце XX века усилилась, а после краха СССР приобрела галопирующий характер, позволяющий говорить о том, что мы переходим от империализма к чему-то еще более неравномерному. Причем эта еще большая неравномерность приобретает совсем зловещий характер. Это уже не империализм.

Вдумаемся еще раз — мы находимся в мире, где, хотя бы в силу наличия ядерного оружия, невозможна длительная мировая война, совместимая с существованием человечества. Между тем именно такая мировая война и всё, что за ней воспоследовало, помогли Ленину и Сталину избежать мгновенной атаки всего «мира насилья» на вышедшую из этого мира и строящую другой мир Советскую Россию, СССР.

Если бы не было Первой мировой войны, в ходе которой уже была осуществлена революция, и если бы судороги после мировой войны не удерживали этот истощенный обезумевший мир буржуазии, она бы напала всей силой на Советскую Россию и раздавила бы ее за три месяца. Был уникальный исторический момент, порожденный мировой войной. И всю эту паузу большевики взяли для строительства. И вот тут они выжали население, вот тут они сконцентрировали ресурсы, вот тут они построили диктатуру. Всё сталинское здание — абсолютная производная от того, что делал Ленин. Нет ничего более идиотского, чем противопоставление сталинизма ленинизму.

Первая мировая война и ее многолетние последствия (мировой кризис — он же за войной последовал) дали нашей стране, вышедшей из «мира насилья», двадцатипятилетнюю паузу, позволившую выстроить очень новое и очень дееспособное государство.

Теперь такая пауза невозможна. Так можно ли говорить о продолжении стратегии обрушения и последующего построения нового в отдельной части мира в таких предельно новых условиях? Чем являются такие разговоры? Тупым обезьянничаньем, подыгрыванием нашим врагам, полностью оторванным от жизни политическим камланием? Чем бы они ни являлись, они не имеют никакого отношения к реальности.

В ходе Второй мировой войны «мир насилья» раскололся. И одна часть этого мира воевала против другой. Да, мы взяли на себя тяжелейший груз войны с самой страшной — фашистской — частью «мира насилья». Но, повторяю, этот мир не был един. И только это позволило нам выиграть войну, что было почти чудом, мгновенно преодолеть военную разруху, что было вдвойне чудом, воспользоваться паузой, в ходе которой «мир насилья» еще не мог до конца консолидироваться, для создания ядерного оружия, что опять-таки было чудом. Никто не верил, что мы выиграем, что мы восстановимся и что мы быстро создадим ядерное оружие. Было три чуда.

Какое всё это имеет отношение к нынешней реальности? Никакого! А раз так, то абсолютно неприемлемо переносить те подходы и те принципы на реальность, не имеющую к ним никакого отношения. Ни Маркс, ни Ленин, ни Сталин этого бы не сделали никогда.

Между тем новизна реальности отнюдь не исчерпывается тем, что я только что описал. Для полноценного постижения этой зловещей новизны нужна большая работа. Осуществление этой работы — одна из целей Школы высших смыслов. О главной цели я скажу отдельно. А сейчас к высоколобой цели, которую только что озвучил, присовокуплю другие, гораздо более приземленные.

Надо срочно научиться убедительно, пропустив всё через свой разум и свое сердце, отстаивать хотя бы позицию, которую я только что сформулировал. Надо научиться давать отпор и охранителям, и представителям всех сил, заявляющих, что они построят нечто благое на обломках Российской Федерации.

Надо научиться самостоятельности в таком отпоре. Надо, освоив политическую философию и методологию «Сути времени», на своем языке — что имеет решающее значение! — своими словами, проявляя чуткость по отношению к специфике момента и типу диалога, утверждать свою правоту. Убеждать людей, что просто охранять существующее государство уже невозможно. И что его обрушение тоже невозможно, преступно, чревато ускоренным оформлением диктатуры оставшегося «мира насилья», не парализованного Третьей мировой войной так, как он был парализован двумя предыдущими. Что в случае обрушения нашего несовершенного государства новый мировой порядок, как говорят крупнейшие западные политологи, будет ускоренно оформляться против нас, на нашей территории и за наш счет.

Он уже оформляется таким образом. И единственным препятствием к ускоренному оформлению этого мирового порядка является существование хоть какой-то российской государственности.

Разрушение этой государственности даже на одно историческое мгновение создаст на нашей территории только свирепую международную диктатуру и ничего более. Такова новая историческая, а в чем-то и постисторическая реальность.

Изучите эту реальность по-настоящему в Школе высших смыслов. Пока что этого еще никто не сделал.

Проникнитесь по-настоящему всем тем, что будет изучено.

Убедитесь сами — полностью, до конца — и убедите других в том, что Ленин, столкнувшись с этой реальностью, никогда не стал бы говорить о разрушении до основания Российской Империи. Да он, по сути, и не говорил об этом. Он с ужасом наблюдал, как российская буржуазия разрушает до основания предыдущую имперскую государственность и не создает ничего нового.

Убедившись в этом по-настоящему и научившись убеждать других, вы будете способны реализовывать заявленные цели. Докажите людям, что вы по-настоящему правы в том, что надо и спасать страну, и придавать ей новое качество.

А когда вас упрекнут в том, что Ленин вел бы себя иначе, скажите: «Он вел себя иначе, будучи приперт к стенке деструктивным Февралем и находясь в совсем другой реальности. Ленинская традиция, равно как и традиция сталинская, а также марксистская, основана на глубоком постижении реальности и выборе пути сообразно реальности. Будучи верными этой традиции, мы выбираем новый путь в силу наличия новой реальности. И наш путь единственно верный».

Никто из политических сил этим путем не идет. Поэтому если вы докажете, что он единственно верный, вы не только повернете людей в правильную сторону, вы повернете их на себя. А если вы этого не докажете, то вам всё время будут говорить, что вы ставите перед собой взаимно противоречащие цели и просто «шестерите» под Путиным или где-то там еще. Вопрос о том, можете ли вы это доказать, верите ли вы в это и владеете ли вы методологией, — это вопрос вашего места в политическом процессе.

Будете ли вы по-настоящему убедительны, доказывая это? События развиваются так, что от этой вашей убедительности, невозможной в случае, если вами по-настоящему не освоено очень и очень многое, может зависеть и судьба России, и судьба мира.

С философской точки зрения речь идет о диалектике как утверждении через конфликт с реальностью, то есть о противоречии принципа подлинного бытия и принципа восхождения. Что такое противоречие? Это реальность. Вы утверждаете через конфликт с реальностью — он и есть противоречие — и факт своего существования, и факт восхождения. Речь также идет о противоречивом диалектическом единстве формы и содержания.

Те, с кем вам придется вступать в поединки, держатся за форму и отрекаются от содержания. То есть от новой реальности — она и есть содержание. Между тем, копирование прежней формы в условиях качественно нового содержания превращает копию в фарс, в пародию, в прямую противоположность оригиналу. Маркс в «Восемнадцатом брюмера Луи Бонапарта» прямо пишет, что всякое ухватывание за форму в противоречие содержанию превращает трагическую реальность настоящего Бонапарта в фарс «маленького племянника большого дяди», то есть Луи Бонапарта, Наполеона III. И что вместо опоры на полноценный буржуазный класс идет опора на люмпенов, маргиналов и пр. А порождается это отсутствием понимания соотношения формы и содержания, цеплянием за форму.

Те, с кем вам придется вступать в поединки, держатся за форму и отрекаются от содержания. То есть от новой реальности. Копирование же приводит только к фарсу. Тем самым форма приобретает характер фетиша или карго. Налицо превращение всего советского, всего коммунистического, всего победительного русского начала в карго. Карго-марксизм, карго-ленинизм, карго-сталинизм, карго-имперскость и так далее.

Верность реальности, а не слепое копирование традиции, верность содержанию, а не форме — вот то основное, что диктует нам постановку сразу двух противоречащих друг другу целей, находящихся в диалектическом единстве.

Но к этому всё не сводится.

Потому что, чтя определенную традицию и считая себя ее частью, мы просто обязаны взять на себя ответственность, вытекающую из нашей сопричастности традиции.

Речь идет об ответственности за крах СССР и коммунистического проекта. Позже я скажу об этом подробнее. Сейчас же всего лишь укажу на то, что надо быть идиотом или мошенником, чтобы упиваться своей сопричастностью всему благому в некоей традиции, звеном которой ты себя считаешь, и одновременно отвергать все упреки, касающиеся неблагого в этой же традиции. Например, советской традиции, породившей не только индустриализацию, победу над фашизмом и первенство в завоевании космоса, но и поражение в холодной войне. Марксистско-ленинская, сталинская, вообще советская традиция не может за это не отвечать. А ты, считая себя ее звеном, должен разделить с нею и эту горькую ответственность. А не только ответственность за победу в Великой Отечественной Войне.

Вдумаемся: эта традиция виновата в том, что мы потеряли СССР и оказались в новой глобальной ситуации. И если ты эту традицию по-настоящему любишь, то должен разделять эту ответственность как представитель традиции. Из чего прямо вытекает, что ты обязан эту традицию развивать, причем радикально. Иначе быть не может. Ты нечто любишь, а оно «навернулось», и «навернулось» в силу того, что имело дефект. Если ты это хочешь восстанавливать, ты же не станешь восставливать с дефектом. Зачем? Чтобы оно опять рухнуло?

Но если ты, пусть не напрямую, а через сопричастность традиции, отвечаешь за распад одной державы, великой Советской России (она же — СССР), то тем более не имеешь морального, экзистенциального, метафизического права соучаствовать в другом распаде — распаде Российской Федерации. Ты как никто должен этому распаду сопротивляться, проявляя этим сопротивлением еще и верность принципу, согласно которому страна выше идеологии. Страна хотя бы потому выше идеологии, что, потеряв страну, ты заведомо потеряешь идеологию. Но Россия выше идеологии и по другой причине. Потому что она сама как супертекст, воплощенный в реальности, является суперидеологией. А как можно поставить идеологию выше суперидеологии? Это же нонсенс!

Всё это мы тоже заявляли уже в первых своих концептуальных документах. Но мало это повторять, даже выучив наизусть. Это надо освоить по-настоящему. Более того, это надо и развивать, и овнутрять. То есть превращать в глубокие внутренние убеждения каждого члена организации.

Совершится ли это в ходе обучения в Школе высших смыслов? Ответ даст практика обучения. Но мы убеждены, что без Школы высших смыслов это точно не совершится. Между тем это абсолютно необходимо.

Зафиксировав эту необходимость уже при обсуждении целей, я намерен еще раз ее обсудить впоследствии в этом же докладе. А сейчас я хочу перейти от теории к практике.