О коммунизме и марксизме — 24

Я далеко не убежден, что все читатели газеты «Суть времени» и даже все те, кто внимательно читает данное мое сочинение, страстно хотят понять, что за судьбоносная марксистско-коммунистическая проблематика была не раскрыта (а честно говоря — уничтожена) в том, что именовалось советским марксизмом-ленинизмом (включавшим, если кто не помнит, историю КПСС, истмат и диамат, а также так называемый научный коммунизм).

Возможно, многие читатели газеты, в том числе и те, кто следит за развитием мысли в этом моем сочинении, относятся к судьбоносной нераскрытой марксистско-коммунистической проблематике как к одному из важнейших вопросов современности. И интересуются этим вопросом наряду с другими. Возможно, кто-то из них даже считает, что другие жгучие вопросы современности, например эксцессы в Сирии и на Ближнем Востоке в целом, важнее, чем исследования этой самой... нераскрытой... марксистско-коммунистической... и так далее.

Но я твердо знаю, что в числе читателей газеты «Суть времени» есть те, кому, что называется, до зарезу важно понять, в чем состоит эта нераскрытая судьбоносная марксистско-коммунистическая проблематика. Те, кому ни одна другая проблема современного мира не представляется столь же важной, как эта. Подчеркну еще раз, что под «этой» проблемой я имею в виду проблему нераскрытой классической марксистско-коммунистической проблематики. То есть такой проблематики, которая очевидным образом исходит именно от классиков марксизма-ленинизма, а не от каких-то там инноваторов, стремившихся как-то по-своему эту проблематику развивать.

Для таких людей неважно, куда именно развивают эту проблематику Эрих Фромм, фрейдомарксисты, неомарксисты или какой-нибудь Кургинян. Им важно, что же осталось не раскрыто в наследии самого Маркса и его ближайших сподвижников. Что в этом наследии не выявлено, недосказано. Причем им важно, чтобы это невыявленное и недосказанное было очевидным образом связано с возможностью достроить красный проект. Чтобы именно невыявленность и недосказанность чего-то этакого и при этом безусловно классического определила очевидную и трагическую для них катастрофу красного советского проекта. И чтобы тем самым обнаружение этого невыявленного и недосказанного, его введение в новый красный проект позволяло а) рассчитывать на победу этого красного проекта 2.0 и б) на то, что в случае победы этот «проект 2.0» не рухнет так же, как его предшественник, великий красный советский проект 1.0.

Сообщаю таким людям, являющимся частью читателей данного исследования, что именно сейчас, в 24-м его фрагменте, я готов дать предельно внятный ответ на вопрос о том, что именно классического, по-настоящему марксистско-ленинского оказалось не выявлено и не раскрыто в советском марксизме-ленинизме того образца, который я уже описал выше.

Для того чтобы эти «интересанты», а также все читатели, которые готовы к ним подключиться, предельно сфокусировались на тех ключевых моментах, которые я готов сформулировать только сейчас, буду использовать все средства, включая крупные шрифты, подчеркивающие особую важность тех или иных положений.

Невыявленными и нераскрытыми оказались три ключевых вопроса.

Один из них — суперважный. А два других — очень важные.

Первый, суперважный вопрос — определение аутентичной классической марксистско-коммунистической ТРАДИЦИИ. Тра-ди-ции, понимаете!

ТРА-ДИ-ЦИ-И!!!

Если этой традиции нет, если она не выявлена, не раскрыта, если она не тянется от Маркса к глубочайшим истокам, то нет и марксизма как такого учения, на которое можно опираться не только интеллектуально или эмоционально, но и духовно. Мы же знаем, что учение, на которое можно опереться интеллектуально и эмоционально, имелось. Что это учение Маркса (или Маркса–Ленина, или Маркса–Ленина–Сталина) звало на бой, порождало высочайший подъем, обеспечивало высочайшую трудовую эффективность, порождало потрясающие подвиги, рождало невероятную жертвенность.

Это касается и Великой Отечественной войны, и многого другого. Не было бы ни победы в Гражданской войне, ни спасения государственности от мировых сил империализма (империализма германского, империализма Антанты), ни преодоления разрухи, возникшей после Первой мировой и Гражданской войн, ни триумфа советских пятилеток, ни блистательного восстановления страны после Отечественной войны, ни великих советских свершений постсталинской эпохи, включая завоевание космоса.

Значит, в учении, которое мы обсуждаем, — в его классическом, подчеркну еще раз, каноническом варианте — были и эмоциональность, и интеллектуальность. И не надо их искать заново, они уже есть. Их можно модифицировать, но их не надо разыскивать и извлекать из-под руин, созданных позорным крахом великого советского проекта.

Итак, два ценнейших слагаемых — интеллектуальное и эмоциональное — были. А третьего наиценнейшего и наинеобходимейшего — собственно духовного — не было. А это собственно духовное слагаемое полностью задается только одним — ПОЛНОЦЕННОЙ ТРАДИЦИЕЙ. ТРАДИЦИЕЙ — понимаете?

Если не понимаете, напрягитесь, потому что только это важно понять. ТОЛЬКО ЭТО. И ради понимания этого предпринято всё это исследование. Почему мы имеем право утверждать, что проблема традиции в советском марксистско-лениниском коммунизме да и в марксистской классике как таковой была катастрофически и, я бы даже сказал, ужасающе по своим последствиям и своему масштабу замылена? И кем она была замылена таким образом? Легче всего сослаться на педагогов, преподававших марксизм-ленинизм, начетчиков типа М. А. Суслова (главного идеолога эпохи застоя) и так далее. Но на самом деле решающий вклад в замыливание настоящей марксистско-коммунистической традиции внес товарищ Ленин. И не признав этого, мы ни с чем не разберемся. Мы будем по-прежнему блуждать в потемках.

Хочу добавить к сказанному несколько принципиально важных утверждений.

Первое. Для меня Ленин — фигура ничуть не менее важная, чем Маркс. Я восхищаюсь им даже больше, чем Марксом. Я считаю, что без Ленина и его грандиозных свершений Маркс оставался бы продолжателем и революционным преобразователем дела Гегеля, но не более того. То есть всего лишь тем философом, о которых он высказывался с предельным пренебрежением («Философы лишь различным образом объясняли мир; но дело заключается в том, чтобы изменить его»). То есть, конечно, Маркс — это единственный философ среди создателей марксизма-ленинизма. И это очень важно. Не был бы Маркс настоящим, сущностным философом — не было бы ни его учения, ни его проекта. Но одно дело — насколько важно быть настоящим философом, а другое — насколько страшно быть ТОЛЬКО таким философом. Ленин спас Маркса от унизительной роли «только философа». Ленин создал марксистско-ленинский проект. Ленин — великий мыслитель. Ленин — великий практик. Ленин демонстрирует единство мысли и практики — то есть редчайший случай наличия проективного, и именно проективного мышления, причем проективного мышления, фантастического по своему масштабу и глубине.

Всё это так. Но Ленин в ряде своих работ и прежде всего — в своей статье «Карл Маркс» дал абсолютно емкое и абсолютно бесперспективное определение марксистской традиции. Закрепленное авторитетом Ленина, это определение стало каноничес­ким. И полностью перекрыло собой острейшую проблему выявления подлинной марксистско-коммунистической традиции.

Второе. Не только Ленина, но и Маркса не интересовал вопрос о подлинной марксистско-коммунистической традиции. Той самой, которую мы имеем право, как это ни странно, называть именно марксистско-ленинской. Но Маркс имел право этой традицией не интересоваться.

А разве она очень интересовала Моисея? А также Христа или Магомета? Или Будду? Никто из создателей нового учения никогда слишком не заморочен размышлениями по поводу его традиции. А уж если учение претендует на научный характер, то вопрос о его традиции тем более несущественен для того, кто это учение создает.

Третье. Энгельса и других настоящая марксистско-коммунистическая традиция тоже не интересовала. А разве она интересовала апостолов? Их интересовало ознакомление с учением максимально широких масс.

Четвертое. А вот Ленина и его последователей марксистско-коммунистическая традиция должна была волновать. Как должна она волновать тех, кто закладывает глубокие основы разного рода проектов, претендующих на устроение сверхдержав (таких, как СССР) и на переустройство мира. И вот тут-то каким-то коварным образом всё перекрыли определения, данные в статье «Карл Маркс», а также в ряде других ленинских работ.

По ходу дела обращаю внимание читателя на то, что в своей статье «Три источника и три составных части марксизма», написанной к 30-летию со дня смерти Карла Маркса и опубликованной в журнале «Просвещение» № 3 за 1913 год, Ленин констатирует величайшую ненависть классового и научного истеблишмента к марксизму. И вытекающее из этой ненависти желание этого истеблишмента представить марксизм как «нечто вроде «вредной секты». Товарищи сутевцы и другие читатели газеты! Вам этот тезис о вредной секте ничего не напоминает?

Ну, а теперь — о главном. Ленин начал писать свою столь много определившую статью «Карл Маркс» для энциклопедичес­кого словаря товарищества братьев Гранат весной 1914 года в деревне Поронин (Галиция). Он закончил эту статью в ноябре 1914 года в городе Берне (Швейцария).

4(17) ноября 1914 года Ленин пишет в редакцию изданий Гранат: «Сегодня я отправил Вам заказной бандеролью статью для словаря о Марксе и марксизме. Не мне судить, насколько мне удалось решить трудную задачу втиснуть изложение в рамки 75 тысяч букв или около того. Замечу, что литературу приходилось усиленно сжимать... <...> Трудно было решиться отказаться от многих цитат из Маркса... Читатели словаря должны иметь под рукой все важнейшие заявления Маркса, иначе цель словаря была бы не достигнута: так мне казалось».

Статья «Карл Маркс» с большими цензурными изъятиями была напечатана в 1915 году. Потом она была напечатана — уже без изъятий — отдельной брошюрой в 1918-м. Ленин тогда написал небольшое предисловие. Полный текст статьи был опубликован по ленинской рукописи уже после смерти Ленина в 1925 году.

В 1959 году был опубликован план статьи «Карл Маркс», составленный Лениным в марте-июле 1914 года.

Уже интересно, не правда ли? Не знаю, как для вас, но для меня опубликование полного текста данной статьи в первый раз уже после смерти Ленина представляется существенным. И всё же наиболее сущест­венно содержание статьи, с невероятной ретивостью взятой на вооружение марксистско-ленинской советской ортодоксией.

Я уже познакомил читателя в предыдущем номере с тем, как именно Ленин определяет марксистскую традицию. Напоминаю: «Маркс явился продолжателем и гениальным завершителем трех главных идейных течений XIX века, принадлежащих трем наиболее передовым странам человечества». И что первое из этих течений — классическая немецкая философия, второе — классическая английская политическая экономия, и третье — французский социализм в связи с французскими революционными учениями вообще.

А теперь давайте вместе задумаемся.

Первое слагаемое марксистско-коммунистической традиции (оно же — идейное течение, которое Маркс подхватывает и завершает) — немецкая классическая философия.

Вопрос № 1 — какая немецкая классическая философия? Она ведь очень разная. Немецкая классическая философия — это Кант и это Гегель. От Канта тянется одна нитка, от Гегеля — другая.

Мы понимаем, что речь идет о Гегеле. Но какая традиция тянется от Гегеля? Ведь не замыкается же никакая традиция на XIX веке. Читатель, тебе это понятно или нет? Традиция идет на глубину. Она осознается только в этом движении на предельную глубину, понимаешь? И только при таком движении она выдает духовную, еще раз подчеркну, не интеллектуальную, не эмоциональную, а духовную энергетику. Ну и как же тянуть на глубину? От Гегеля — к кому? По какой линии? По диалектической, по материалистической? И всё равно — на какую глубину дотянешь, даже если скажешь, что речь идет о противоборстве линий Платона и Демокрита? (Напоминаю читателю, что об этих двух линиях было сказано Лениным и в работе «Материализм и эмпириокритицизм», и в «Философских тетрадях».)

Но эти отсылки, во-первых, опять же недостаточны (настоящая традиция не на философах должна замыкаться, а на мифе).

А, во-вторых, если речь идет о немецкой классической философии Гегеля, то ее истоки — уж никак не у Демокрита. А вообще-то говоря, они уходят в древний индуизм, что сам Гегель прекрасно понимал, и с чем Маркс осознанно или неосознанно боролся, преодолевая Гегеля, а не развивая его традицию. Если это Фейербах, то всё совсем непонятно. Куда уходит эта традиция, и так ли велик Фейербах, чтобы от него тянуть нить традиции?

То же самое с остальными вопросами. Английская политическая экономия очень разная. От нее нити тянутся в разные стороны. И так далее.

Так где традиция марксизма и коммунизма? Кто из классиков, из тех, кто был близок Марксу не меньше, чем Энгельс, кого чтил Ленин, что-нибудь сказал об этой традиции?

Конечно, это Лафарг. Он и только он. Никакого Луначарского и уж тем более Богданова или Горького вы в этот ряд не поставите. А Лафарга — не сможете не поставить. А он о чем говорит? О том, что традиция тянется от Маркса к Прометею, то есть на предельную глубину. Понимая это, Галина Серебрякова называет свой трехтомник о Марксе «Прометей». Но Галина Серебрякова — а) писатель и б) уж никак не классик марксизма-ленинизма. Она решается как-то засветить то, что заявлено Лафаргом и подавлено в советском марксизме-ленинизме. Прометеевское начало, являющееся настоящей традицией. Потому что любая настоящая традиция должна тянуться к своему мифу на предельную глубину. Ну так куда же глубже, чем Прометей?

А если разматывать нитку назад, то возникнут определенные этапы, определенные вехи. На каждом этапе, у каждой вехи будут свои обогащения, своя дополнительная энергетизация. Если вы обретаете это как свою идеальную собственность, как свой идеальный капитал, то вы неуязвимы. А значит, непобедимы. Для того, чтобы вы стали уязвимы и победимы, у вас этот идеальный капитал надо изъять. Ну так его и изъяли! Воспользовавшись некоторыми определениями Ленина, который: а) боялся обвинений в сектантстве; б) вовсе не хотел тянуть традицию на глубину; в) был настроен (по крайней мере, до определенного времени) очень рационально, в духе той классической научности, для которой развитие традиции на предельную глубину, определение всего масштаба традиции не имело решающего значения. Зачем, к примеру, такой науке исследовать традиции, тянущиеся от Ньютона или Гете? Ей нужны формулы, открытия. Они для нее самозначимы, а определение традиции... Нет, его даже не игнорируют, им пренебрегают. Да, есть какая-то история науки. Но не она имеет решающее значение. Наука вообще смотрит вперед. Как и утопия. Вопрос о традициях становится важен в определенной ситуации и в определенном контексте. Для Ленина не было ни ситуации, ни контекста, и этим воспользовались.

(Продолжение следует.)