О коммунизме и марксизме — 80

Высоко оценив стиль полемики, который задействовал Вейдемейер против господина Гейнцена, продемонстрировав методологическую тонкость и глубину в вопросе о методах политической полемики, Маркс переходит к существу дела. Существом же дела в том, что касается полемики между Марксом и Гейнценом, является вопрос о классовой борьбе. Гейнцен, по мнению Маркса и его соратников, осуществляет две недопустимых подмены.

Он, во-первых, вообще отрицает классовую борьбу.

Он, во-вторых, утверждает, что классовая борьба выдумана именно Марксом и его соратниками.

В общем-то понятно, почему Гейнцен это делает. Гейнцену нужно определенным образом приподнять всё, что касается борьбы за демократию как таковую. За ту формальную демократию, которая оказалась раздавлена прусским монархизмом, превращавшимся у всех на глазах в монархизм общегерманский. Гейнцену нужно убедить широкие народные массы в том, что борьба за ту настоящую демократию в Германии, которую Маркс и марксисты называли буржуазной и расценивали как скрытую форму диктатуры буржуазии, как скрытую форму классового господства, на самом деле является борьбой за достижение идеального благого существования отдельных народов и человечества.

Карл Маркс и его сторонники таким достижением благого человеческого существования считают низвержение буржуазии и построение коммунистического бесклассового общества.

А Карл Гейнцен и его сторонники считают идеальным благим существованием отдельных народов и человечества завоевание глубокой демократии классического буржуазного (или, как иногда говорят, буржуазно-демократического) образца.

Что такое этот тип демократии — вопрос отдельный. Наверное, на момент спора Маркса и Гейнцена ближе всего к этому типу демократии были Соединенные Штаты. И не зря же Маркс через Вейдемейера пытался побудить Авраама Линкольна перейти от классической буржуазной политической демократии к некоей социальной демократии. Маркс понимал, что буржуазный класс в Соединенных Штатах только что сформирован, что класс этот является достаточно незрелым, что американское общество в существенной части свободно от тех предрассудков, которые накоплены европейскими обществами. И что поэтому Линкольн может очень сильно поспособствовать построению если не социализма, то близкой к нему социальной демократии в столь специфической стране, как США.

Убийство Линкольна, спровоцированное кругами, которые боялись, что Линкольн дальше двинется примерно в том направлении, на которое надеялись Маркс и Вейдемейер, подвело черту под этими недолгими надеждами Маркса.

Но мне представляется крайне важным оговорить, что эти надежды были порождены:

а) неслыханной глубиной американской демократии линкольновского образца,

б) несформированностью или недосформированностью американской буржуазии как господствующего класса,

в) относительной свободой американского общества от идей и представлений, которые связаны с веками и тысячелетиями того или иного классового господства, то есть той свободой, которая в Европе по определению отсутствовала,

г) сочетанием всех этих вышеперечисленных моментов с высоким уровнем промышленного развития, превращавшим Соединенные Штаты в одну из передовых стран мира.

Только такая уникальность тогдашних США порождала определенные, не до конца внятные надежды Маркса на Линкольна, способного воздействовать на колеблющиеся США, находившимся на некоем почти беспрецедентном историческом перепутье, неотягченные историческим тысячелетним грехом того или иного классового господства и так далее.

То есть я хочу сказать, что в принципе ни сам Маркс, ни его последовательные сторонники никак не рассчитывали на то, что буржуазная демократия сама по себе может стать прологом к формированию подлинно справедливого, благого общества. У Маркса и его соратников такой иллюзии нет. Эта иллюзия противоречит всему, что составляет подлинное содержание марксизма. Надежды на Линкольна имели место в силу уникальности тогдашней североамериканской ситуации и при этом носили, подчеркну еще раз, достаточно неопределенный характер.

В отличие от Маркса и его соратников, Гейнцен возлагал неограниченные надежды на глубокую буржуазную демократию, считая ее и окончательным благом, и окончательным рецептом спасения.

Теперь представьте себе, что вы возлагаете такую надежду на глубокую буржуазную демократию, внушаете эту надежду своим сторонникам — глядь, появляется какой-то Карл Маркс и говорит, что на это надеяться нельзя, что это является не средством спасения, а фикцией. Понятно, что вы испытываете?

А в чем заключается основополагающий аргумент вашего противника, беспощадно разрушающего всё ваше идеологическое и политическое здание?

Вы читаете работы вашего противника и обнаруживаете, что таким основополагающим аргументом является наличие классов и классовой борьбы.

Противник политической демократии как панацеи говорит тем, кто считает ее панацеей, в переводе на современный политический язык примерно следующее. Ну хорошо, — говорит он, — добьетесь вы каким-то образом глубокой политической демократии. Но классы ведь при этом не исчезнут. Не исчезнет и многое другое: эксплуатация, всевластие денег. Наличие всех этих факторов приведет к тому, что ваша политическая демократия в отсутствие демократии социальной (невозможной при существовании эксплуататоров и эксплуатируемых) окажется демократией из того разряда, который позже назовут «манипулятивной демократией». Эксплуатируемым будут промывать мозги, убеждая их в том, что бороться с эксплуатацией не надо. Если промывка мозгов будет удачной, то за фасадом политической демократии будет скрываться устойчивое эксплуататорское общество, основанное на мягкой форме господства эксплуататоров над эксплуатируемыми. А если промывка мозгов будет неудачной и эксплуатируемые начнут бороться с эксплуатацией, то эксплуататоры оскалятся, отбросят все демократические фигуры речи и имитационные действия и начнут свирепо подавлять эксплуатируемых, перейдя от мягких форм господства к жестким. Но в любом случае ваша политическая демократия, не став социальной, будет прикрытием господства эксплуататоров над эксплуатируемыми, то есть скрытой формой диктатуры буржуазии. И тут еще бабушка надвое сказала, что лучше — скрытая форма диктатуры буржуазии или открытая.

Вы это слышите и отвечаете своему противнику: «Эй ты, господин марксист, мы тут реальным делом заняты, боремся с остатками общеевропейского феодализма, с прусским монархизмом, с буржуазным авторитаризмом. А ты обесцениваешь эту нашу борьбу, называя ту цель, ради которой, по нашему мнению, надо жертвенно бороться во имя спасения человечества, — фикцией. Так на кого ты работаешь, по сути? Не на прусский ли монархизм? И какое теоретическое оружие ты при этом используешь? Видите ли, какую-то классовую борьбу, которая тебе приснилась то ли спьяну, то ли по наущению разного рода антидемократических сил — как феодальных, так и буржуазных».

Я предложил читателю чуть-чуть осовремененный вариант той полемики Маркса и его соратников (Энгельса, Вейдемейера) с Гейнценом и его соратниками, которая реально имела место в 50–60 гг. XIX века, да и в более поздний период. Честное слово, читатель, я лишь самую малость осовременил язык, на котором велась эта политическая борьба в те далекие годы. Да и то только для того, чтобы избавить тебя (да и себя) от определенных исторически обусловленных наворотов (вводимых в оборот имен, отсылок к событиям, происходившим в те далекие годы). Начнешь это всё предъявлять — от тебя потребуются разъяснения и разъяснения к разъяснениям. Я, повторяю, не популяризацией занимаюсь, а весьма корректным осовремениванием. Каждый, кто захочет ознакомиться с историческими реалиями, которые я лишь чуть-чуть сокращаю и адаптирую к текущему моменту, убедится, что мое осовременивание является весьма и весьма корректным.

Итак, политическая полемика Маркса и Гейнцена неминуемо должна была превратиться (и превратилась) в полемику по теоретическому вопросу о классах и классовой борьбе. Если бы Гейнцену удалось доказать тем слоям общества, за поддержку которых он борется с Марксом, что классовая борьба — это, во-первых, химера, и во-вторых, личное изобретение какого-то там Маркса, то он бы выиграл полемику по теоретическому вопросу, а значит, и полемику по вопросу собственно политическому.

Вот почему Маркс не хочет и не может позволить Гейнцену выиграть полемику по теоретическому вопросу, тем более что такой выигрыш может быть осуществлен только за счет грубейшей спекуляции.

Маркс говорит Вейдемейру и всем своим сторонникам: «Не поддавайтесь соблазну присвоить себе чужие заслуги, не говорите, что я и вы вместе со мной открыли феномен классовой борьбы. Это, во-первых, неправда, а надо говорить правду. А во-вторых, это вместо завоевания неких ложных лавров обернется для нас огромным политическим уроном».

Маркс не может сказать об этом только в том общем виде, в каком я сейчас преподношу читателю эту базовую мысль Маркса. Он обязан быть доказательным. А доказательства его обязаны быть развернутыми. Именно развертыванием доказательств того, что не он открыл феномен классовой борьбы, а значит, потуги Гейнцена на осмеивание данного феномена бессмысленны, — Маркс и занимается в письме к Вейдемейеру.

Доказывая, что классовая борьба — не его фантазийное открытие, а фундаментальный и общепринятый концепт, то есть нечто, прочно укорененное в современных ему науке и политической практике, Маркс ссылается на высказывания выдающегося английского политика его эпохи Бенджамина Дизраэли (1804–1881). Бенджамин Дизраэли — лидер Консервативной партии Великобритании. Он был премьер-министром Великобритании в 1868 году и в период с 1874 по 1880 год. Дизраэли — член палаты лордов с 1876 года. Он занимал очень важный пост канцлера казначейства в 1852, 1858–1859, 1866–1868 годах. Семья Дизраэли принадлежала к сливкам еврейского английского общества. В тот период подобная родословная уже не препятствовала восхождению Дизраэли, но и не способствовала этому. Дизраэли начал делать карьеру как писатель. Уже получив некий пропуск в английские высокие сферы, оценившие его писательский талант, Дизраэли женится на представительнице самой влиятельной части еврейской английской элиты. Эта часть состоит из потомков тех испанских евреев, которые бежали от инквизиции в Англию и про которых герой Шиллера говорит: «Беглецам открыты материнские объятья Елизаветы. Страшно богатеет Британия».

Дизраэли в своих романах пропагандирует социальный мир между теми, кого Маркс называл эксплуататорами и эксплуатируемыми, а Дизраэли — правящими и производящими. Романы Дизраэли поэтому называют социальными. Воспевая классовый мир и мягкий британский конституционный монархизм как инструмент достижения этого мира, Дизраэли восславляет англосаксонскую расу и одновременно ищет поддержки английских рабочих, требуя улучшения их жизненных условий. В парламент Дизраэли попадает в 1837 году в качестве представителя Консервативной партии, она же — партия тори. Одновременно Дизраэли, что достаточно странно для консерватора, поддерживает чартистов, то есть борцов за права рабочего класса, являвшихся предшественниками социал-демократов.

Оказавшись в парламенте, Дизраэли борется за отказ от протекционизма и свободу торговли. Эта борьба делает его популярным в политических кругах. И в итоге, в 1852 году Дизраэли ненадолго становится канцлером казначейства. Его финансовая политика вскоре оказывается разгромленной, а Дизраэли уходит со своего поста. Вот тот минимум сведений, который необходим для того, чтобы отсылки Маркса к Дизраэли не оказались совсем уж неудобоваримыми для современного читателя, не занимающегося специально политической историей Англии XIX века. Приведя эти сведения, прихожу к прямому цитированию Маркса.

Сославшись вначале на мнение радикалов о классовой борьбе, Маркс посчитал свою ссылку на их авторитет недостаточной для того, чтобы доказать, что классовая борьба — не его выдумка, а достаточно общепринятое политическое понятие. В силу этого Маркс начинает задействовать авторитет абсолютно чуждого ему Дизраэли, уже достаточно авторитетного в английских и общеевропейских политических кругах. Маркс пишет:

«Впрочем, нет нужды ссылаться на одних только «крайних» в Англии. Если член парламента в Англии становится министром, то он должен быть выбран вновь, и вот Дизраэли, новый канцлер казначейства, Lord of the Exchequer, пишет 1 марта своим избирателям: «We shall endeavour to terminate that strife of classes which of late years has exercised so pernicious an influence over the welfare of this kingdom». («Мы постараемся положить конец этой классовой борьбе, оказавшей в последние годы такое пагубное влияние на благополучие нашего королевства».)

Называя Гейнцена невежественным «мужем, наделенным характером» (Гейне в одной из своих сатирических поэм говорил об одном персонаже: «не талант, зато характер»), Маркс постоянно втолковывает Гейнцену: «Слушай, ты, идиот, не я выдумал классовую борьбу, о ней уже говорит даже насквозь буржуазный и консервативный Дизраэли, опомнись, перестань жить в мире собственных выдумок».

Считая необходимым до конца вырвать из рук Гейнцена оружие под названием «классовая борьба — выдумка Маркса», Карл Маркс, приведя цитату из Дизраэли, приводит далее цитату из консервативной и очень влиятельной буржуазной английской газеты Times. Он обращает внимание Вейдемейера на то, что на следующий день после слов Дизраэли о необходимости преодоления борьбы классов в английском обществе, Times пишет следующее:

«If anything would ever divide classes in this country beyond reconciliation, and leave no chance of a just and honourable peace, it would be a tax on foreign corn». («Если что-либо в нашей стране когда-нибудь и может расколоть классы до такой степени, что примирение будет невозможным и не останется надежды на справедливый и почетный мир, так это ввозные пошлины на хлеб».)

Не верьте выдумкам Гейнцена, обращается Маркс к интересующим его общественным группам. Не я изобрел классы и классовую борьбу. О ней говорят уже и Дизраэли, и Times.

В связи с особой важностью вопроса Маркс не ограничивается такими фактологическими опровержениями. Он начинает с них и движется в своей аргументации намного дальше.

(Продолжение следует.)