Образование — это прежде всего творение образа. Образа мира и образа человека

Я вас адресую к «Повести временных лет» — это текст, с которого вообще начинается историческое сознание и культурное сознание Древней Руси. Так вот, там Нестор– летописец вопрошает: «Чего ради создан человек?» Вот это — то главное, что должно стать во главу угла и всегда стояло во главе угла образовательной модели. Потому что образование (не случайно корень [слова такой] здесь, мы, конечно, должны это с вами чувствовать и понимать) — это прежде всего творение образа — образа мира и образа человека.

Еще Достоевский в «Дневнике писателя» 1880 году, когда он говорил о своей «Пушкинской речи», проясняя смысл «Пушкинской речи», в которой говорил о «всечеловеческом и всемирном назначении России», писал:

«При начале всякого народа, всякой национальности, идея нравственная всегда предшествовала зарождению националь­ности, ибо она же и создавала ее. Исходила же эта нравственная идея всегда из идей мистических, из убеждений, что человек ве­чен, что он не простое земное животное, а связан с другими ми­рами и с вечностью».

Давайте вдумаемся в это «не простое земное животное». Мы понимаем, что человек по самой своей природе — это существо не только природное, подчиненное необходимости, лишенное возможности выйти за границы отпущенного ему удела, низведенное до положения жиреющего скота. Человек — это существо, причастное духовному, божественному началу, существо, которое способно себя выстраивать, расти и восходить. Существо, обладающее творческой природой и способное ставить себе не только ближние, но и дальние цели, существо, которое стремится к невозможному и это невозможное превращает в реальное. Существо, которое взыскует всей правды и всего смысла — той высшей идеи существования, без которой, как писал Достоевский, невозможно и не может быть прочным ни бытие личности, ни бытие общества, ни бытие государства, ни бытие человечества вообще. То есть человек — он не только дан, но и задан. И вот это — отечественная культура, мировая культура, и наши философы и писатели очень хорошо понимали.

Они понимали и то, что взгляд на человека в перспективе его творческого роста задает его существованию, его действию в мире совершенно другой масштаб — по-настоящему крупный масштаб, он принуждает его к новому фундаментальному выбору. Чрезвычайно важное сейчас для нас понятие — понятие фундаментального выбора. Понимание нашей планетарной и, шире, вселенской ответственности. Ответственности перед природой, перед культурой, перед историей, перед нашими предками и перед будущими поколениями. Ответственности универсальной и абсолютной.

Это — глобальный взгляд, но это совсем не та усредняющая глобальность, которая нам навязывается, которая стирает национальные культурные различия, которая стирает разнообразие традиций, ментальностей, укладов жизни. Эта глобальность — другая. Это глобальность, которая основана на представлении о человечестве как о соборном, симфоническом целом, как о той цветущей сложности, в которой каждый народ — со своим укладом жизни, со своей культурной составляющей, духовной — ценен и неповторим, как неповторим [и] каждый конкретный человек. И эта целостная глобальность противостоит энтропийной стандартизации.

(Аплодисменты.)

Понимаем ли мы сейчас эти смыслы? Говорим ли мы о них? И вообще — стремимся ли мы сделать их основанием наших мыслей и жизни, опираемся ли мы на них в строительстве общества, государства, планеты? В определении долгосрочных стратегий развития и нашей тактики движения в будущее?

ХХ век, при всем драматизме своей истории и нашей истории — 70-летней истории Советского государства — не утрачивал этого высокого напряжения между наличным и должным. И поэтому были такие прорывы в веке ХХ, и поэтому были такие прорывы и в нашей, российской, истории. Это и концепция ноосферы, и выход в космос, который дал новое измерение человеческому действию в мире. И прорывы в области биологии, медицины; и развитие науки, и развитие культуры — всё это были плоды человека творящего, который стремится внести в бытие свою лепту, стремится приумножать, а не расточать силы мира.

(Аплодисменты.)

А сейчас, перешагнув порог третьего тысячелетия, — это совершенно парадоксально, потому что это касается не только России, это касается мира в целом... Перешагнув порог третьего тысячелетия — тысячелетия, казалось бы, глобальных перспектив и открытых возможностей, — мы, как это ни парадоксально, всё настойчивее от этих возможностей закрываемся. Мы сужаем горизонт действий, понижаем планку духовных и культурных заданий, мы уютно устраиваемся в мире настоящем. У Фёдора Глинки, замечательного поэта России XIX века, было такое пронзительное высказывание: «Дались мы в рабство настоящему Душою всей!». Это поэт-декабрист Фёдор Глинка, и вот это больше всего применимо сейчас к нашей метафизически оскопленной и духовно бескрылой цивилизации.

На место этого человека творящего, который стремится во всём дойти до самой сути, обрести свое творческое лицо, человека, который находит радость — и это очень важно! — и в коллективном труде, и в общем труде, и в бескорыстной помощи ближнему, и стыдится лени и праздности, — встает стандартизованный индивид, который хочет быть эффективным и оперативным агентом торгово-промышленной цивилизации, которая ни за что не хочет отвечать, человеком, для которого, так сказать, «моя хата — с краю». На слова старца Зосимы: «Всякий пред всеми и за всех виноват» —  этот человек-потребитель скептически пожмет плечами. И на знаменитый вопрос подпольного героя Достоевского: «Свету ли провалиться или мне чаю не пить?» — уверенно ответит: «Свету провалиться, а чтоб мне — чай всегда пить».

За этими формулами, образами — человек-творец и человек-потребитель — стоят два цивилизационных вектора, два противоположных образа мира и человека и, соответственно, две противоположные модели просвещения, образования и культуры. Потому что человек-творец, который постигает бытие в его целостности и сознает свою творческую роль в мире, нуждается и в фундаментальном знании, и в фундаментальной науке, и в целостном образовании — в образовательном максимуме, а не в образовательном минимуме, о котором сейчас замечательно говорила Татьяна Шишова.

(Аплодисменты.)

Этот человек ценит науку, и не только прикладные области, которые дают ближний эффект, а долгосрочные, фундаментальные исследования. Человеку-потребителю достаточно среднего уровня знаний, нехитрого минимума, который ему и обеспечивает современная школьная реформа с ее образовательными стандартами и итоговой аттестацией в форме ЕГЭ, сокращением количества часов и числа базовых предметов. То есть, если старая школа — вот та самая, о которой Фурсенко говорил издевательски, что она воспитывала человека-творца... Воспитывая творческих личностей, учила их думать не в заданном формате учебного теста, а в широком проблемном поле, решать творческие задачи, а не выбирать один из четырех ответов, ставя в том пресловутом квадратике незатейливый крестик.

Там была совершенно другая модель взаимодействия учителя и ученика, потому что учитель там — Вергилий, «универсум знаний», а не дрессировщик, который должен натаскать на ЕГЭ.

(Аплодисменты.)

В парадигме услуг, образования как услуги, мы получаем сервилистскую модель, где учитель обязан натаскать, а его образ водителя, человека, который не просто дает знания, а он еще и учит, образовывает и нравственно воспитывает, — этот образ учителя уходит. То есть это прагматизм и по отношению к учителю, и по отношению к ученику. Потому что еще очень важно, что здесь знание превращается в товар. В товар, ценность которого очень часто зависит не от содержания, не от полноты, а от эффектной глянцевой упаковки. Соответственно, культура, которая рядом с образованием, также избыточна. И мы говорим не только об образовательных, но и о культурных «услугах».

Что же нас учит? Какие базовые предметы? Я сейчас скажу очень конкретно о том, какие базовые предметы создают, формируют в нас целостный образ мира и формируют человека-творца, а не человека-потребителя. Какие предметы? Прежде всего, это литература. Я сама — филолог, Институт мировой литературы. Мы проводим у себя целый ряд конференций, в том числе «Литература и школа». Так вот, литература сейчас — это Золушка в современном образовании.

Что самое страшное — говорят о том, что надо переставать читать классику и сокращать изучение классики, классической литературы в школе до минимума. На что опираются? Говорят о том, что классика непонятна. Дети читают Пушкина и не понимают ни одного слова. Значит, давайте их учить русскому языку, будем... научим их грамотно писать. Но что такое научить человека грамотно писать, не зная литературы? Это мы получим с вами «людоедку Эллочку», которая может грамотно писать свои вот эти самые тридцать слов. А смысловой и лексический объем — уйдет. Более того, мы получим разрыв, ценностный и смысловой, культурно-исторический разрыв поколений и разрыв истории, если мы откажемся от классики.

Кроме того, классическая русская литература была... Главная ее задача — прекрасно о ней говорил Достоевский — восстановление погибшего человека. Это образ Божий в человеке, это внимание и любовь к человеку и стремление человека спасти и преобразить. Когда ориентируют наших детей на чтение современной литературы... современная литература гораздо более жестока и жестка по отношению к человеку. Она в человеке видит некое существо, подверженное экспериментам, — таракана, за которым можно наблюдать прекрасно. А потом раздавить его тапком?

Если говорить о резолюции, то, конечно, [необходимо] расширить преподавание литературы и русского языка в школе и опираться на изучение классики. Кроме того, чрезвычайно важно преподавать литературу в связи с историей. Предмет истории и предмет литературы должны укреплять друг друга.

(Аплодисменты.)

Более того, они должны быть синхронизированы. Если мы с вами изучаем литературу XIX века, мы с вами должны параллельно изучать историю. И тогда эти два предмета будут друг друга подкреплять, и не будет уже разговоров о том, что люди не понимают, что такое «В багрец и золото одетые леса» и прочее.

И последнее. Это то, что касается еще одного предмета, который выкинут сейчас из образования. Этот предмет — астрономия. Россия — страна, которая вышла в космос. Именно Россия дала миру совершенно другой образ человека, новое измерение человека. Новое измерение человека! В глобальном мире и в мире вселенском мы убираем предмет «астрономия». А что такое астрономия? Астрономия — это предмет, который человеку открывает мироздание, рождает ощущение цельности мира и ответственности за него. И астрономия выброшена! Мы провели целый ряд конференций в музее-библиотеке Федорова, где я работаю, с целым рядом образовательных и культурных институций, о возвращении предмета «астрономия».

(Аплодисменты.)

Не просто в формулировке «астрономия», но в формулировке «астрономия и космонавтика», потому что изучение истории космонавтики — это тоже изучение истории подвига, изучение делания и творчества. Более того, на повестке дня следующий год — 55 лет прорыва России в космос, полета Гагарина. И мы просим, конечно, о том, чтобы выступило «Родительское Всероссийское Сопротивление», поддержало инициативу о том, чтобы все-таки День космонавтики стал не просто профессиональным, а общенациональным праздником, как и день 9 мая, потому что это день мирной победы российского народа и всего человечества. Спасибо.

(Аплодисменты.)