Родительское сопротивление необходимо!
Слушания были созваны во исполнение резолюции таких же Слушаний 17 марта: «Провести в период осенней сессии 2016 года парламентские слушания по вопросам, связанным с недопущением внедрения системы ювенальной юстиции в российское законодательство». Напомню, Слушания вела руководитель Временной рабочей группы (ВРГ) по совершенствованию семейного законодательства Е. Б. Мизулина.
Хотя номинально это группа «при Координационном совете по реализации Нацстратегии действий в интересах детей», ведущая не сковывала выступающих необходимостью солидаризироваться с Нацстратегией, в результате которой и расцвело ювенальное беззаконие. Сам факт уже вторых таких слушаний говорит о попытке вести работу над изменением Семейного кодекса насколько возможно гласно. На весенние Слушания кроме специалистов ведомств были приглашены представители Церкви и ряда общественных организаций.
Видимо, организаторам опыт показался удачным — в этот раз было приглашено еще больше представителей общественности. Правда, времени всем высказаться не хватило — зал после обеда был занят другим мероприятием, из-за чего Слушания вышли в полтора раза короче предыдущих.
К сожалению, под конец, а особенно после мероприятия, в эфире запахло уже не серьезным обсуждением, а «улицей». Чего только не прочитали мы от иных участников, которым не досталось слова! Что вообще изменения в Семейный кодекс вносить незачем — это только ювеналам надо! Что «ювенальная юстиция» — это некий закон, который проталкивает то ли РВС, то ли Мизулина. Что опека-то, оказывается, — лапочка, детей без крайней нужды не отнимает, а это всё полиция, злая и дубинистая. Что «законопроект Мизулиной» отбирает у лапочки право отбирать детей и передает его (самое страшное) суду или (это то же самое, но еще страшнее) полиции, потому что разнарядка по отобранию есть у прокуроров! И что всякий суд теперь надо называть не иначе как «ювенальный суд», потому что скорый — значит ювенальный. И что сейчас иск о лишении прав может подать только опека, а теперь список расширяют! И всякие прочие недоразумения. Как говорится, бухнули в колокол, не глядя в святцы.
Думаю, однако, что для этой смеси страхов, выдумок и безграмотности можно найти и что-то извинительное. И наступление на семью идет решительное — люди напуганы. И «святцы» — ожидавшаяся новая версия законопроекта ВРГ — не опубликованы, а те идеи, что были показаны на Слушаниях, вызвали возражения (часть которых РВС сразу и высказало).
Чтобы этому наступлению мы могли давать отпор вместе с этими добрыми людьми, надо спокойно и вдумчиво разобраться в том, что такое эта самая «ювенальная юстиция», и рассказать, куда течет современная дискуссия о семейной политике — на Слушаниях и не только.
Прежде всего — о ювенальной юстиции (ЮЮ). Не об особом судопроизводстве (ЮЮ в изначальном смысле слова), а о наступлении на семью под видом защиты детей. В чем ее корень и механизм?
Как нас учили, за каждым общественным явлением надо уметь увидеть чьи-то интересы. Происходящее в семейной сфере сегодня диктуется главным образом интересами двух созданных рынков: (1) рынка содержания детей и (2) рынка обслуживания семьи. Интересы родителей на процессы в семейной политике сейчас не влияют, да и вообще представительная власть находится в стороне.
«Ювенальная юстиция» в широком смысле слова — это не человек, не организация, не закон. Это организованные интересы по вмешательству в дела семьи под предлогом защиты от нее детей... Главный из них — интерес частного устройства детей, которому позволено отбирать (в обоих смыслах слова) детей из родных семей. Зададимся вопросом: чего ему не хватает, чтобы организовать жестокий механизм, подобный норвежской Барневарн.
Регулятором рынка содержания детей от имени государства у нас являются органы опеки и попечительства (далее — просто «опека»). Опека имеет полную власть решать, кому дать «лицензию» опекать ребенка, у кого ее отобрать. Это ее нормальное полномочие — единственно соответствующее назначению опеки, зафиксированному в Гражданском кодексе и Законе об опеке и попечительстве — «послесемейное» устройство детей и контроль за ним. Это еще не создает собственного интереса опеки к отобранию детей, хотя говорит о том, что если на кого-то могут давить разные интересы тех, кому зачем-нибудь нужны дети, то именно на опеку. Среди таких интересов вовсе не только нереализованная любовь к детям, но и организация сект, утехи педофилов, эксплуатация детского труда и пр. Но если эти интересы не подогреты, то и значимы они на уровне «естественного фона» — лишь постольку, поскольку общество подвержено этим порокам.
Однако форма «приемной семьи» (не усыновления, а опеки по договору) дает каждому из таких интересов бюджетное финансирование. И разумеется, это финансирование создает самостоятельный интерес в получении детей, одновременно «обеспечивая» и коррупцию. Спрос на чужих детей становится системным и массовым.
Это не ошибка, это сознательная стратегия. Спрос, создаваемый через привилегии замещающим родителям (то есть через дискриминацию родной семьи, по сути — через дискриминацию детей), служит рычагом «деинституционализации», то есть приватизации государственного призрения сирот, ничем, объявленной самоценностью. На его удовлетворение работает не только коррупция, но и сами показатели работы (то, от чего зависит премия рядового служащего) стимулируют не сокращение числа новых сирот (и разоренных семей), а увеличение числа детей в замещающих семьях, расширение щедро финансируемого государством и подконтрольного ему сектора «платного родительства». Устроенных в «замещающие семьи» (которые раньше называли семейным детским домом) детей просто перестают считать сиротами — и всё выглядит замечательно. Отобрать ребенка у мамы и тут же отдать благодарной опекунше — не считается нарушением «права ребенка жить в семье» и не портит показатели статистики!
Но чтобы реализовывать спрос, надо создавать предложение. Чтобы раздавать детей опекунам, их надо где-то добыть. В детдомах высоколиквидных детей уже давно нет — там остались старшие дети, инвалиды и братья-сестры, которых по закону нужно брать вместе. Остается естественный источник добычи детей — родные семьи. Опека получает мощный соблазн развернуться лицом к интересам потенциальных благодарных опекунов и вмешиваться в семьи.
Нет, это еще не ЮЮ, не Барневарн. Это только соблазн ЮЮ, созданный системой «платного родительства». Полный Барневарн начинается не тогда, когда опека хочет вмешиваться в семьи — тогда она и вмешивается, но это еще можно расценивать как беззаконие. А когда ей такое право узаконивают — входить в семьи, выбирать и забирать детей согласно спросу. И через систему «межведомственного взаимодействия по выявлению неблагополучия» (которой придано стратегическое значение) командовать полицией как своим силовым подразделением. Создание такой системы — сами отбираем, сами устраиваем — и означало бы, что ЮЮ как система выстроена.
Самое печальное, что она хотя еще не до конца оформлена законодательно, но уже выстроена в общественном сознании, в результате чего многие хотя и говорят, что они против ЮЮ, но воспринимают такую систему полномочий как норму! Людям уже стало привычно, что опека выступает неким «Министерством детства», что ей есть дело до всего, что касается детей. Вопрос «при чем тут опека?», возникающий, когда опека лезет контролировать неопекунские семьи (к примеру, в сделках по недвижимости), то и дело наталкивается на встречное «а кто же?» (а не, к примеру, «а зачем?»).
Да, Семейный кодекс по старой традиции дает опеке ряд полномочий, которые выходят за рамки ее назначения устраивать детей, — например, разрешать споры между родителями (хотя непонятно, на чем основана претензия опеки на такую роль). Но вмешательство в семью, в том числе в связи с проблемами детей, всегда было уделом правоохранительных органов, включая специальные подразделения по делам несовершеннолетних (ПДН). Если возникает необходимость, они фиксируют правонарушения, ставят семью на учет, ведут профилактическую работу. Но стоит заметить: не выписывают самостоятельно предупреждения или штрафы, а выносят на это на суд Комиссии по делам несовершеннолетних (КДН). Такого, чтобы полиция сама выявляла и сама же наказывала — не допускается.
Эту работу полиция делает на основе «Закона об основах профилактики безнадзорности и профилактики несовершеннолетних» (ФЗ-120), написанного хотя и в конце 1990-х, но еще до того, как семейную политику захватил «детозащитный» вариант гуманизма. Его, ФЗ-120, конечно, тоже невредно подлатать против вожделений новейшего времени, но в его основе лежит здоровый, еще советский, подход, гуманный совсем в другом смысле. Согласно этому подходу, семья солидарно отвечает за воспитание детей перед обществом. Существенным понятием являются не «права ребенка», а «социально опасное положение», смысл которого уже выветрился из сознания ювенального века, так что простой служащий слово «социально» не понимает и мысленно отбрасывает, и в итоге ищет опасность не для общества, а для ребенка.
Критерий вмешательства, используемый в законе: вмешиваться можно тогда, когда из семьи исходит что-то антиобщественное (семья «социально опасна») — ребенок попрошайничает, бродяжничает, задерживается в пьяном виде, совершает правонарушения и т. п. Если нет — к семье не может быть претензий, даже если она не процветающая. (Может быть только нужна помощь, но это уже дело другого ведомства — соц. защиты.) Всё это зафиксировано уже в названии закона — он о профилактике безнадзорности и правонарушений. А не, например, «неблагополучия».
Если ФЗ-120 соблюдать, то полиции вовсе не легко забрать детей. Такие полномочия у нее есть (и как им не быть?) только в отношении безнадзорных детей, и само понятие «социально опасное» включает в себя безнадзорность. А безнадзорность — это строго определенное в этом законе понятие, под которое никак не подходят маленькие Родион и Умарали, погибшие после забирания из семьи в больницах. Если ребенок под присмотром (неважно, чьим, — даже старших детей!) — он не безнадзорный. Если он один, но не от нерадивости родителей, а потому что они доверяют своему ребенку одному оставаться дома, гулять, ехать в школу, на дачу, — он не безнадзорный. Все злоупотребления полиции происходят именем ФЗ-120 — потому что полиции больше не на что ссылаться. Но те, кто реально занимается защитой семьи (а не просто отмечаются в рядах борцов, размахивая перечнями «страшных ювенальных опасностей» из пустяков), знают: полиция при этом не соблюдает закон, а нарушает его. А тогда это снова вопрос не о законе, а об интересах, формируемых семейной политикой.
Интерес ЮЮ, интерес «недобросовестной опеки» — расширить свои полномочия на вторжение в семью, вытеснив с этой роли полицию, а также подчинить себе полицию и другие службы.
Полномочия на вторжение даны опеке с 1 сентября ювенального 2008 года, когда в Семейном кодексе для этого появилась лазейка. Получив любой сигнал, позволяющий надеяться, что ребенок остался без попечения (донос соседа, что ребенок плачет), опека обязана в 3-дневный срок пойти в семью — сигнал проверить. Сам этот срок — 3 дня (с 2015 года — уже 3 рабочих дня, куда спешить) — говорит о том, что ничего экстренного при этом не предполагается. И чтобы опека не ходила без толку, понятие «оставшийся без попечения» было расширено так, что отсутствием попечения стало считаться плохое попечение, на оценочный взгляд самой опеки. Но статус «оставшийся без попечения» — это не просто слова, а право опеки устраивать ребенка в другие руки, которое опека тем самым получила возможность присваивать самой себе без суда. Такие полномочия опеки много чему противоречат, поэтому реализуются через многоступенчатые хитрости, о которых мы докладывали на Слушаниях 17 марта («СВ» № 171, с.13).
Подчинение других служб, цементирование их в единый Барневарн происходит через «межведомственное взаимодействие по предотвращению семейного неблагополучия» — это одна из первоочередных мер Национальной стратегии в интересах детей. Взаимодействуют при этом вовсе не те службы, от которых зависит благополучие семей, — службы занятости, обеспечения яслями, бесплатной медициной, очагами здоровой культуры и досуга, контроля за оборотом алкоголя и наркотиков и пр. А службы (в том числе врачи, педагоги), чьи работники по своему профессиональному и человеческому долгу должны доверительно общаться с обратившимися к ним, но теперь еще и доносят в единый центр на неблагополучие в семье.
Сама подмена критерия для вмешательства с «социально-опасного положения» на «неблагополучие» — это радикальный переворот в понимании функций государства по отношению к гражданам и их семьям, которые явно не уполномочивали государство влезать без спросу в их трудности. Неблагополучие в каком-нибудь смысле есть у каждого — как говорится, у кого-то суп жидковат, у кого-то жемчуг мелковат. Но люди своего неблагополучия стесняются, открываются лишь тем, кому доверяют. Значит, неблагополучие не нужно «выявлять», а нужно укреплять доверие к госслужбам и предлагать помощь — и тогда люди сами за помощью придут. А «межведомственное взаимодействие» разрушает в обществе доверие, заставляя специалистов самых гуманных профессий предавать доверие к себе и своим службам.
Более того, оно действует разрушительно и на сами службы и на их функции, корректируя их полномочия, заставляя ведомства с разными, в чем-то противоположными функциями работать на одни и те же показатели. Естественно, какие-то из функций подавляются, и в первую очередь функция соцзащиты — семья обращается за помощью в соцзащиту, а к ней приходит опека. (В «передовых» регионах опека и соцзащита даже уже объединены под крышей одного ведомства.)
Деформации подвергается и функция полиции, если полиция действует не в рамках собственных полномочий, а впутывается в это взаимодействие, теряя «собственную гордость» и становясь инструментом опеки. Мы хорошо знаем, как в Кунцево полиция вышибает двери, но это делается именно в рейдах в рамках такого взаимодействия, при котором у служащих разных служб стирается понимание пределов собственных полномочий и возникает иллюзия, что они вместе могут всё. Так же и в бурейском деле — штурм матери-одиночки со спецсредствами произошел для того, чтобы обеспечить вход в дом опеке — только потому, что мать не испытывала желания добровольно с ней общаться. Вне взаимодействия с опекой у полиции нет собственного интереса в отнятии детей, поскольку детей она у себя не содержит.
Особым цинизмом, который современная семейная политика уже не чувствует, отливают лозунги Национальной стратегии о «раннем выявлении» — «семейного неблагополучия» и «жестокого обращения и насилия» с целью их профилактики методами исключительно адресной работы. «Раннее» — это значит вмешательство в семью до того, как возникло неблагополучие или жестокое обращение, но по каким-то формальным признакам специально обученным специалистам уже понятно, что когда-нибудь оно, может быть, произойдет — и поэтому уже надо начинать работу с семьей!
За этим видны интересы второго рынка — рынка обслуживания семьи. Если первый интерес можно назвать условно «интересом отбирателей», то это — «интерес сопроводителей» — паразитический интерес самых разных специалистов разных НКО зарабатывать на семье. Им трудно себя предлагать на честном открытом рынке («приходите, беду разведу»), они хотят навязать себя, получая деньги из бюджета за свой неконтролируемый и ими самими оцениваемый труд. Они внедряют в регионы регламенты раннего выявления неблагополучия, они стремятся узаконить навязывание «социального сопровождения», не объясняя про него ничего кроме того, что это не услуги, то есть от них нельзя отказаться. Перед семьей они выглядят как «добрая опека» вместо «злой опеки» — ставя семью перед выбором: или вы согласитесь на нас, или придут отбиратели.
Оба этих интереса ювенальны — в своих оправданиях они восходят к принципу защиты ребенка, а не суверенитета семьи. Но отношения между ними непростые — ювеналы-сопроводители могут порой вместе с нами выступать против изобретений ювеналов-отбирателей, но нуждаются в отбирателях для острастки. В то же время, как видно из методичек и регламентов по «раннему выявлению», центральная роль в этом позорном деле отводится опеке. То есть интересы обоих рынков замыкаются в одном строящемся Барневарне.
Из изложенного следуют простые выводы. Бороться с ЮЮ — не по случаям, а всерьез — значит бороться против создания у нас полного Барневарна. То есть:
1) добиваться возврата на естественные позиции полномочий опеки — не просто убирая из ее полномочий доступ к семьям, но и запрещая ей доступ к семьям;
2) добиваться прекращения антисистемного по сути «межведомственного взаимодействия», заменяя его системно продуманными полномочиями и показателями работы каждого отдельного ведомства, чтобы они были заинтересованы больше контролировать друг друга, чем «все дружно» — семью;
0) но еще прежде — бороться за уничтожение самих интересов к вмешательству, за уничтожение самого источника спроса на чужих (наших с вами) детей — системы привилегий «замещающему родительству» вместо более нужной (и даже более экономичной) помощи родной семье.
А защищать прерогативу опеки лезть в семьи и отбирать детей и одновременно называться борцом с ЮЮ — можно только по сильному недоразумению.
Теперь можно перейти к рассказу о том, какие позиции и кем отстаивались на двух прошедших Слушаниях.
(Продолжение следует.)
