Судьба гуманизма в XXI столетии
Я уже говорил о том, что с превеликим удовольствием оперся бы только на полноценную, как говорят в таких случаях, патентованную науку. На тех же египтологов, например. При условии, что они способны, оставаясь учеными, выйти за рамки узкого академизма. Я уже называл и имена этих ученых, и причины, по которым опереться только на них невозможно.
Я уже говорил о том, что невозможность опереться только на таких ученых вовсе не означает моего нежелания на них опираться. Я буду на них опираться. Я даже буду в основном на них опираться. Но я не могу опереться только на них.
Если я хочу добраться до чего-то, как говорят в таких случаях, не вполне тривиального, необходимо черпать информацию сразу из многих источников. Избегая при этом использования источников явным образом недоброкачественных.
Начав применять этот принцип «наведения мостов», то есть использования разнокачественных источников, я для начала «построил мост» между респектабельной конкретной египтологией и марксистской (тоже вполне, между прочим, респектабельной) философией, не имеющей никакого прямого отношения к египтологии.
Я предложил читателю задуматься над той метафизикой капитала, с которой связан марксизм. Я оговорил при этом, что никаких прямых связей с метафизикой марксизм признавать не будет. И сослался на одного из лучших знатоков марксизма, Вальтера Беньямина, утверждавшего, что одно из важнейших слагаемых марксизма — исторический материализм — ведет свою интеллектуальную игру, используя спрятавшегося под столом карлика, управляющего этой игрой. Беньямин назвал этого карлика теологией. Я же по многим причинам предпочитаю называть его метафизикой. Оговаривая при этом, что образ карлика, использованный Вальтером Беньямином для разъяснения природы марксистской скрытой неатеистичности, не предполагает тонких различений таких понятий, как теология и метафизика. Что, обсуждая этот образ, мы вполне можем пренебречь разного рода тонкостями. А пренебрегая ими, мы имеем право (в первом приближении, разумеется) поставить знак равенства между метафизикой и теологией.
Позже, развивая данные рассуждения, мы откажемся от такого знака равенства между метафизикой и теологией. Но сейчас расхождения между данными двумя понятиями не должны нас беспокоить. Потому что, повторяю, расхождения эти тонкие. А обсуждаемый образ не позволяет заниматься тонкими расхождениями.
Начав обсуждать неявную метафизику Маркса и сославшись при этом на Беньямина, которого, в отличие от меня, уж никак нельзя обвинить в навязывании Марксу чего-то такого, что ему чуждо, — я оговорил те причины, которые неумолимо ведут исследователя, признавшего наличие у Маркса некоей неявной метафизики, к выводу, согласно которому такой метафизикой является и метафизика воли к власти, и метафизика трансформации живой жизни в жизнь мертвую, а живых людей — в ходячих мертвецов.
Прогулки по одному такому мосту между респектабельной египтологией и неявной метафизикой марксизма по определению не способны привести к познанию всего того сокровенного, что связано с древнеримской и в целом западной идентичностью.
Необходимы другие мосты и другие интеллектуальные прогулки, в ходе которых разнокачественный материал начинает выявлять или проявлять нечто, спрятанное в его сердцевине.
Вторым мостом, который я теперь начинаю строить, является мост между сообщениями непрофессионалов, столкнувшихся с какими-то таинствами, и сведениями, добытыми добросовестными профессионалами-египтологами, соединяющими в своих исследованиях широту взгляда и безусловный научный профессионализм.
Виконт Фердинанд де Лессепс не был профессиональным египтологом. Этот французский аристократ, родившийся в 1805 году и умерший в 1894 году, занимался дипломатией и юриспруденцией. А также реализацией гигантских инженерно-технических проектов. Одним из таких проектов было строительство Суэцкого канала.
Фердинанд Лессепс руководил строительством этого канала. Канал, построенный в XIX веке, был суперважен с точки зрения глобальных коммуникаций, глобальной стратегии, глобальной торговли и многого другого. Его строительство вполне можно назвать одной из наиболее масштабных и трудозатратных строек XIX века. Есть такое понятие — стройки века. И строительство Суэцкого канала, безусловно, — одна из них.
С 1831 по 1837 год Лессепс работал в качестве дипломата в Египте. Он сумел завязать прочные личные связи с различными представителями египетской аристократии. Эти связи были очень прочными и существенно неформальными. Обычно такие связи умеют завязывать только представители стратегической разведки. Был ли Лессепс таковым, неясно. Как говорят в таких случаях, скорее да, чем нет. Но как бы там ни было, прекратив в 1837 году официальную дипломатическую деятельность в Египте, Лессепс сумел через 17 лет получить от правителя Египта Саид-Паши концессию на строительство Суэцкого канала.
Лессепс строил канал десять лет (с 1859 г. по 1869 г.). В 1869 году канал был торжественно открыт. Это было триумфом Лессепса. Он был награжден орденом Почетного легиона и стал членом многих научных обществ. Что касается ордена Почетного легиона, то для его получения Лессепсу нужно было «всего лишь» стать великим строителем, успешно осуществившим египетскую стройку века. Но стать через 6 лет после окончания стройки, в 1875 году, почетным членом Лондонского королевского общества... Для этого нужны были особые интеллектуальные заслуги. А ведь Лессепс еще был избран членом Французской академии и почетным иностранным членом Русского императорского географического общества.
А значит, Фердинанд Лессепс был не только выдающимся строителем, но и крайне уважаемым исследователем. Это уважение не сумел подорвать даже скандал с Панамским каналом. Потому что Лессепс, завершив одну стройку века, суэцкую, начал вторую стройку века, панамскую. В 1889 году Акционерное общество «Панама», созданное для строительства Панамского канала, разорилось. В связи с этим разразился колоссальный скандал. Были обнаружены разного рода некрасивые вещи (в том числе подкуп компанией «Панама» французских министров, сенаторов, депутатов, редакторов газет). Слово «Панама» стало нарицательным. Когда хотят сказать, что что-либо — это афера, то говорят: «Это — панама».
В 1893 году Фердинанд Лессепс и его сын Шарль Лессепс были приговорены к пяти годам тюремного заключения, но реально тюремный срок отбывал только сын (Фердинанд Лессепс умер вскоре после вынесения этого приговора). Суд вскоре отменил свое решение. Повторяю, все эти злоключения не повлияли на признание Лессепса в весьма капризных высших научных европейских кругах того времени. А значит, основания для этого признания были очень серьезными.
Конечно, специфические свидетельства Лессепса, которые мы сейчас начнем обсуждать, никак нельзя назвать научными в строгом смысле этого слова. Но калибр личности таков, что эти свидетельства нельзя назвать и выдумками, сочинительством научной фантастики. Свидетельства таких людей, как Лессепс, — это еще один источник получения информации. И мы обязаны построить мост между этим источником и теми двумя, которые мы уже рассмотрели. Степень эффективности такого начинания зависит от качества получаемой информации. Повторяю, начав строить мосты между разного рода разнокачественными источниками, мы занялись рискованным делом. Но безрисковые варианты осуществления исследования корней западной идентичности вообще отсутствуют. Тут надо либо рисковать, либо отказываться от исследований. По мне, так лучше рискнуть.
В 1930 году сын Фердинанда Лессепса Шарль опубликовал записки своего отца. В этих записках содержатся ценные сведения, касающиеся строительства Суэцкого канала, сообщается о бесконечных интригах, которые вели вокруг этого строительства англичане, французы, арабы, турки и другие интересанты. Совершенно отдельно от всего этого существует фрагмент, в котором Лессепс говорит не о таких земных коварных интригах, а об общении с мертвыми. Вот что он говорит по поводу такого общения:
«Мои отношения с Мехмет Саидом складывались в целом очень благоприятно для моих намерений и планов. В конечном счете, благодаря макаронам и разным сладостям, я добился его полного расположения».
Короткая справка, без которой приведенный кусочек записок Фердинанда Лессепса остается непонятным.
Мехмет Саид (Мухаммед Саид-паша) был сыном вице-короля Египта Мухаммеда Али-паши. Мухаммед Али-паша был родом из мелкопоместной албанской семьи. Он стал начальником албанского военного отряда, посланного Османами в Египет для войны против Наполеона. Будучи низкородным мамлюком, Мухаммед Али-паша проявил незаурядные таланты и в 1805 году был назначен вали, то есть наместником или вице-королем Египта. В 1807 году в ходе англо-турецкой войны Мухаммед Али-паша победил англичан. Он был ярым франкофилом и реформатором. У него было 13 дочерей и 19 сыновей, из которых двое были пашами Египта — Ибрагим-паша и Саид-паша. Правление Мухаммеда Али-паши было ознаменовано и разумным реформаторством, и разного рода свирепостями.
Будучи подданным Османской империи, Мухаммед Али-паша одновременно верно служил империи, подавляя, например, восстания греков, и развивал Египет.
В ходе Русско-турецкой войны 1829–1830 гг. Мухаммед Али-паша перестал платить дань османскому султану Махмуду II. А в 1831 году он развязал первую турецко-египетскую войну, стремясь превратить Египет в независимое от Османской империи государство.
На этой войне особо прославился один из сыновей Мухаммеда Али-паши — Ибрагим-паша. Султан терпел одно поражение за другим. Он мог вообще потерять свою власть. Но ему помогла Россия, прислав свои корабли в Босфор. После этого Мухаммед Али-паша отозвал своего сына Ибрагима-пашу из Малой Азии, куда он уже успел попасть, разбив турецкую армию. Был заключен договор между Египтом и Турцией. В рамках этого договора Мухаммед Али-паша получил дополнительные возможности, но не перестал быть вассалом султана.
Мухаммеда Али-пашу это не устраивало. В 1839 году началась вторая турецко-египетская война. В ней Турция опять потерпела поражение. Мухаммед Али-паша потребовал от преемника Махмуда II, Абдул-Меджида, предоставить ему возможность осуществления наследственной власти над контролируемой территорией, в которую входил уже не только Египет. Великие европейские государства собрали конференцию, на которой Мухаммеду Али-паше позволили контролировать несколько более обширную территорию, потребовав при этом беспрекословного подчинения султану и продолжения выплаты дани.
Мухаммед Али-паша отказался выполнить условия этой конференции. Тогда в Александрию был послан объединенный англо-австрийский флот, и Мухаммед Али-паша был вынужден отступить. Именно Мухаммед Али-паша, превратившись со временем из невероятно смелого и талантливого мамлюка в очень крупного политического лидера, замыслил проект Суэцкого канала. Достойным преемником Мухаммеда Али-паши мог стать его сын Ибрагим-паша. Его-то Мухаммед Али-паша и сделал своим соправителем в 1844 году. Но Ибрагим-паша умер. А Мухаммед Али-паша, что называется, перенапрягся. Это привело к тяжелому нервному расстройству. В итоге в 1854 году пашой Египта стал Мухаммед Саид-паша, тот самый Мехмет Саид, о котором говорит в своих записках строитель Суэцкого канала Фердинанд Лессепс.
Мухаммед Саид-паша был пашой с 1854-го по 1863 год. От него-то и получил Фердинанд Лессепс концессию на строительство Суэцкого канала в 1855 году. Лессепсу пришлось бороться с английским правительством и лично с лордом Пальмерстоном, считавшим, что Суэцкий канал может освободить Египет из-под власти Османской империи и ослабить британские позиции в Индии.
Лессепс был настолько талантлив и энергичен, что Пальмерстон отступил. Лессепсу покровительствовали и Наполеон III, и Саид-паша, с которым Лессепс сумел построить очень прочные отношения. Такие же отношения Лессепс сумел построить с наследником Саид-паши Исмаил-пашой. При Исмаил-паше строительство канала было завершено. Специалисты считали, что Лессепс преодолел невероятные политические, технические и финансовые затруднения. И что он сумел совершить невозможное.
Несколько слов о тривиальных слагаемых, породивших столь прочные отношения между Лессепсом и Саид-пашой. Дело в том, что отец Саида-паши, Мухаммед Али-паша, не очень высоко ценил своего сына Саида. Неизмеримо более высоко он ценил своего сына Ибрагима. Но, увы и ах, Ибрагим умер раньше Саида. Наследником Али-паши в 1849 году стал его внук (и племянник Саида) Аббас-паша. Но Аббас-паша в 1854 году то ли умер от сердечного приступа, то ли был убит, и Мухаммед Саид все-таки стал правителем Египта. Почему же Мухаммед Али-паша не слишком ценил Саида? Потому что и Мухаммед Али-паша, и его сын Ибрагим были выдающимися воителями, а Саид не был. Более того, он страдал ожирением. И категорически не хотел приобщаться к чему-либо, связанному с военной деятельностью. А Мухаммед Али-паша заставлял Саида к этому приобщаться. Саиду приходилось сидеть на жесточайшей диете, дабы, похудев, иметь возможность заняться боевыми искусствами. Саида мучили уроками фехтования и прочими крайне неприятными для него упражнениями воинского характера. А Саиду хотелось кушать. Вот тут-то ему и подвернулся Фердинанд Лессепс.
Саид очень любил макароны. А Фердинанд, рискуя навлечь на себя гнев всесильного и очень свирепого Мухаммеда Али-паши, тайком подкармливал Саида макаронами. Злые языки говорили, что Саид был готов за тарелку макарон выдать Лессепсу любые государственные секреты.
Но, как мы понимаем, макароны были только необходимым, но недостаточным слагаемым в том, что касалось построения суперпрочных отношений между Саидом и Лессепсом. Другим слагаемым тех же отношений были некие древние и запретные таинства. Лессепсу приходилось проходить посвящения в эти таинства, дабы укреплять отношения с Саидом — он в них посвящался не потому, что хотел, а потому, что этого требовали его земные дела. И интересы Франции.
Отсутствие у Лессепса пристрастия ко всему мистическому — оно и только оно позволяет мне серьезно относиться к материалам Лессепса. Это-то и отличает сообщение, полученное от серьезного, практичного и умного человека, от разного рода болтовни, которую с огромным удовольствием источают уста романтиков и любителей эзотерических таинств. Включая сообщения Лессепса в ткань своего исследования, я тем самым не перехожу от доброкачественных источников к источникам недоброкачественным. Я всего лишь использую разнокачественные источники. А это, повторю еще раз, абсолютно необходимо.
Вот что сообщает нам Фердинанд Лессепс — не по поводу макарон, а по поводу древних таинств: «Однажды, преисполнившись ко мне теплыми чувствами, Мехмет Саид сказал, что если я захочу, то на строительстве канала для меня будут работать даже мертвые. Я в свою очередь был готов слушать любые его глупости, лишь бы не потерять расположение королевской семьи».
Прошу читателя обратить внимание на интонацию Лессепса! Он ни во что не верит, абсолютно не хочет вникать в какие-то древние таинства. Более того, он явно тяготится необходимостью в них вникать.
Эта необходимость, по мнению Мехмета Саида, норовившего во что-то там посвятить своего любимого, но крайне скептичного сотрапезника, вытекает из действительного отсутствия рабочей силы, необходимой для построения канала. Лессепс очень переживал по поводу того, что этой рабочей силы недостаточно, что условия очень плохие и рабочие мрут. Мехмет Саид, хватаясь за это вполне прагматическое сетование Лессепса, убеждает строителя Суэцкого канала, что на стройке могут работать мертвые.
Лессепс пишет далее:
«
Видя, что я не очень-то верю его словам, Саид предложил мне спуститься в подвал дворца, чтобы я сам мог убедиться в правдивости его слов. Я никогда не бывал раньше в подвалах каирского королевского дворца и поэтому принял его предложение с радостью. Конечно же, я ни на секунду не сомневался, что все его рассказы о мертвых являются не более чем фантазиями подростка, наслушавшегося арабских сказок.
То, что я увидел, поразило мое воображение. Современная наука еще должна дать этому свое объяснение. Впрочем, покров секретности, которым окружены на Востоке некоторые области древнего знания, едва ли позволит прогрессивным ученым Запада в ближайшее время дать оценку некоторым поразительным и таинственным явлениям.
Вместе с Саидом мы спустились в холодный подвал, где хранились пищевые запасы, и оттуда через незаметную дверь попали в помещение, назначение которого заключалось, по всей видимости, в том, чтобы тайно наблюдать за происходящим в другом подвальном помещении. Саид, стараясь не шуметь, откинул темную занавеску на стене — открылось небольшое окошко, из которого был виден довольно большой, освещенный факелами зал. Зал был уставлен каменными столами, показавшимися мне весьма похожими на древнеегипетские саркофаги. На одном из столов, совсем недалеко от того места, где стояли мы с Саидом, лежало обнаженное тело какого-то мужчины. «Это Селим, конюх, — прошептал мне Саид. — Он умер вчера днем». Потом я увидел, как откуда-то из темной части зала выходят три женщины, одетые в широкие белые рубашки и турецкие шаровары. Лица женщин скрывали вуали. Одна из женщин несла поднос, на котором, насколько я мог разглядеть, находились какие-то тряпки, бинты и обрывки веревок. В руках у другой женщины находился живой петух. Третья несла небольшой топорик. Женщины остановились у стола, на котором лежал покойный. Пристроив петуха на небольшом чурбанчике, женщины быстро отрубили ему гребешок и кровью из гребешка смазали глаза и рот покойного.
Затем одна из женщин склонилась над покойником, разжала ему зубы небольшим ножом и вложила в рот обрывок веревки, взяв его с подноса, который держала другая. Сразу же после этого женщины отошли от стола и стали в тень так, что я уже не мог их видеть. Из темноты вышла четвертая женщина, совсем еще девочка, как мне показалось. Она подошла к столу, обхватила труп руками и, подняв его без особых усилий, крепко прижала к себе. Женщины, которых не было видно, затянули какую-то песню, ритмично прихлопывая в ладоши. То, чему я стал свидетелем потом, более всего напоминало танец. Маленькая, похожая на девочку, но, вероятно, обладающая нечеловеческой силой женщина, обхватив труп, совершала замысловатые движения, кружась вокруг каменного стола. При этом, как я мог видеть, губы ее были крепко прижаты к губам трупа, словно в долгом поцелуе. Это продолжалось минут двадцать. Я даже устал стоять, хотя происходящее заставило меня забыть обо всем на свете.
Постепенно мне стало казаться, что труп уже не просто безвольно болтается в руках у женщины, но сам как бы переставляет ноги, повторяя какие-то движения. Наконец эта нелепая пара вдруг замерла, и женщина что есть силы оттолкнула от себя мертвое тело. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что труп не упал, но, покачнувшись и сделав несколько неуклюжих шагов, остался стоять, опершись руками о противоположную стену. Появившиеся женщины в шароварах вывели ожившего покойника из зала.
Я стоял пораженный всем увиденным, пока Саид не закрыл занавеску и не вывел меня за руку из подвала. Он взял с меня слово, что я никому не буду рассказывать о том, что видел, и я ему это слово дал. Я спросил, кто были те женщины, и Саид сказал, что в их семье женщины всегда были жрицами богини Нейт, о которой говорят, что она дает мертвым жизнь, если ей вернуть последние вещи. Я понял, что последними вещами Саид называет те тряпки и обрывки веревок, которые несла на подносе одна из женщин.
— Зачем же она засунула обрывок веревки в рот покойному? — спросил я.
— Ты не понимаешь, Фердинанд, — сказал Саид. — Это был не обрывок веревки, а кусочек времени, которое нужно было вернуть Нейт. В обмен на это время Нейт позволила Селиму пожить еще немного. Он хорошо служил моему отцу. Пусть послужит еще.»
Уже испытав шок в связи с увиденным, Лессепс продолжает иронизировать:
«После всего увиденного мною я понял, что недостатка в рабочей силе для строительства канала у нас не будет».
Начав с египтологии, мы по одному мосту перешли к Марксу и его представлением о неявной метафизике капитала. Выяснив, что этой метафизикой для Маркса является метафизика живых или оживших мертвецов, мы от Маркса перешли по другому мосту к свидетельствам скептичных, умных, прагматичных иностранцев, осуществлявших крупные проекты в том же Египте и в высшей степени не склонных впадать в эзотерические экстазы. Один из таких иностранцев — Лессепс. Ознакомившись с его свидетельством, мы понимаем, что признание того, что неявной негативной метафизикой капитала является метафизика живых мертвецов (то есть живых людей, высосанных всеобъемлющей товарностью капитала), дополняется признанием Лессепса о том, что культ Нейт является именно метафизикой живых мертвецов.
Чисто логически мы имеем право тогда на следующий вывод: реальная метафизика Запада — это метафизика Нейт, являющаяся метафизикой живых мертвецов. Развивая эту метафизику, Запад пришел к капитализму, в рамках которого легко осуществлять в массовом порядке не трансцендентную, а вполне земную процедуру превращения живого человека в «ходячего мертвеца». Будучи вполне земной, эта процедура менее мистической не становится.
Конечно же, такое чисто логическое умозаключение является слишком смелым. Но оно, по крайней мере, сулит нам нечто в плане продвижения исследования. Возможно, оно является ложным и его придется отвергнуть. Но лучше ошибиться, продвигаясь вперед, чем топтаться на месте, ссылаясь на недостаточность материала.
(Продолжение следует)
