Право на союз
Читая с товарищами книгу Ленина «Что делать?», пришлось вернуться к повторному прочтению нашего программного документа «Право на кислород», который С. Е. Кургинян представил на страницах нашей газеты в марте 2015 года.
Часто в адрес «Сути времени» можно услышать критику от, скажем так, «канонических марксистов», которые обвиняют нас в ревизионизме, буржуазности, оппортунизме и прочем, и прочем. Делать они это пытаются с опорой на классиков в том прочтении, в котором им это доступно. Однако, читая классиков, с удивлением обнаруживаешь, что сохраняя букву марксизма, «канонические марксисты» сами становятся оппортунистами, тогда как именно сохранение приверженности духу марксизма позволяет верным образом соотнестись с современностью. Разница в том, что, сохранив веру в букву марксизма, они неизбежно должны капитулировать в XXI веке.
Я бы хотел поделиться своими размышлениями о том обосновании возможного политического союза, который представлен в программном документе. То есть о союзе между Сверхмодерном и Модерном против Постмодерна и Контрмодерна.
В истории победительного периода левого движения есть примеры подобного рода союзов.
Нет, в данном случае не пойдет речь о том, что Сталин заключил союз с западными капиталистическими демократиями против общего врага в виде континентальной фашистской Европы, объединенной третьим германским рейхом. Понятно, что, приводя такой пример, мы натолкнемся на сильный контраргумент в виде указания на роспуск III Коминтерна незадолго до Тегеранской конференции, на которой обсуждалась судьба послевоенного мироустройства.
Кроме того, оппоненты тут нам могут сказать о том, что это уже стремление сохранить статус-кво, сохранить достигнутые позиции, «термидорианский переворот» и так далее.
Нет, я хочу поговорить о том периоде, когда коммунистическое движение еще не получило власть ни в одной стране мира и не имело никаких оснований для соглашательской политики в силу того, что не было еще достигнуто никаких позиций, за сохранение которых имело бы смысл торговаться. И вот даже в таких условиях вопрос о политических союзах не был для левых чем-то неприемлемым, с точки зрения теории и практики революционной борьбы.
Я бы хотел в качестве прецедента привести в пример позицию Ленина, которую он отстаивал в конфликте с т. н. экономистами и бернштейнианцами, так коммунисты называли тогда отступников и ревизионистов от марксизма. Свою позицию Ленин излагает в брошюре, которая должна быть известна всем «плазменным» марксистам и которая называется «Что делать?». В этой брошюре в 1902 году Ленин, прежде чем обсудить вопросы содержания агитации, текущие оргзадачи и планы партийного строительства, вступает в полемику с представителями вышеозначенных девиаций внутри социал-демократического движения.
Критикуя «берштейнианцев» и «экономистов» за соглашательскую политику с буржуазной демократией, Ленин, тем не менее, отстаивает право социал-демократов на политические союзы с ними. Он призывает не бояться таких союзов и вот почему:
«...ни одна политическая партия без таких (т. е. временных — Р. И.) союзов не могла бы существовать. А соединение с легальными марксистами (имеются в виду буржуазные марксисты, которые впоследствии стали «критиками» марксизма в силу своей классовой принадлежности — Р. И.) было своего рода первым действительно политическим союзом русской социал-демократии. Благодаря этому союзу была достигнута поразительно быстрая победа над народничеством и громадное распространение вширь идей марксизма (хотя и в вульгаризированном виде)».
Отметим здесь сам факт того, что Ленин считает возможным и необходимым заключать союзы, если они приносят практическую пользу. Однако если союзы возможны из прагматических целей, то почему Ленин критикует оппортунистов? Почему их союз с буржуазной демократией Ленин считает недопустимым? Где проходит граница?
В качестве негативного примера Ленин приводит «казус Мильерана». Это случай, когда в 1899 году социалист Александр Мильеран впервые в истории получил предложение стать министром торговли во французском буржуазном правительстве и принял его, несмотря на то, что в этом же правительстве были представители тех реакционных сил, которые подавили Парижскую коммуну. Это вызвало большой скандал в социалистической партии Франции. В дальнейшем на этом посту Мильеран, переродившись, проводил всё более реакционную политику.
Что показывает этот пример? То, что при таком «сотрудничестве» была пройдена некая граница, которую переходить ни в коем случае нельзя. Суть ее заключается в том, что можно договариваться о практических действиях, но нельзя торговать идеологией! Вот как Ленин дальше излагает позицию Маркса, которую тот отстаивал в отношениях «эйзенахцев» к «лассальянцам» («Критика готской программы»):
«...Если уж надо было соединяться (с лассальянцами — Р. И.), — писал Маркс вожакам партии, — то заключайте договоры, ради удовлетворения практических целей движения, но не допускайте торгашества принципами, не делайте теоретических «уступок».
Именно в нарушении этой границы Ленин обвиняет оппортунистов и в качестве позитивного примера приводит временный союз крайних марксистов и т. н. легальных марксистов (т. е. буржуазных демократов), с которыми у них в конце XIX века был общий враг — феодальная власть в Российской империи.
Этот союз не требовал от социал-демократов никаких теоретических и идеологических уступок, они всё так же вели среди рабочих разъяснительную работу о неразрешимости противоречий между пролетариатом и буржуазией.
Сравните это с позицией КПРФ с ее «лимитами на революции»!
Итак, для «политического союза», по Ленину, должны быть выполнены следующие условия:
1. Общий враг.
2. Практическая польза союза.
3. Отсутствие идеологических и теоретических уступок.
Но! Есть и еще один важный пункт, о котором Ленин говорит так:
«Бояться временных союзов хотя бы и с ненадежными людьми может только тот, кто сам на себя не надеется».
То есть для того, чтобы с кем-то договариваться, необходимо обладать достаточной степенью субъектности, чтобы, во-первых, с тобой имело бы смысл кому-то вступать в диалог и договариваться и, во-вторых, чтобы не быть обусловленным этим союзом так, что перестанешь следовать своим интересам, а будешь ведомым у своего партнера. Образно говоря, надо так крепко стоять на ногах, чтобы твой центр тяжести был вне политического союза. Нельзя подать кому-то руку для рукопожатия и повиснуть на ней. Социал-демократы стояли на железной дисциплине своей организации и позициях верности пролетариату, а не союзу, а потому имели силу и пространство для диалога.
В силу таких обстоятельств большевики могли позволить себе такую «роскошь», как избрание в Государственную Думу Российской империи II, III и IV созывов, используя избирательный процесс и саму Думу в целях пропаганды.
Тогда оппоненты могут сказать: «Хорошо, большевики объединялись с буржуазией потому, что у них был общий враг — царское самодержавие. А вы с кем объединяетесь? Против новой глобальной силы, которая сметает старые режимы. Вы на стороне реакционеров!» — Так могут сказать нам оппоненты, особенно из числа тех левых, которые симпатизируют европейским левым.
Здесь нам есть чем возразить. Во-первых, XX век показал, что история не такая линейная, как считали марксисты ранее. Они представить не могли, что реакционеры могут поставить задачу положить конец Истории. Просто тогда не было такой возможности, поэтому исторический восходящий процесс считался неотменяемым, это была константа. История неумолимо движется, и она может либо быстрее двигаться, если революционеры будут успешны, либо медленнее, если будут успешны реакционеры, но дорога «рабовладение–феодализм–капитализм–социализм–коммунизм» — одна. Сегодня, когда мы имеем факт распада СССР, когда на службе господствующего класса есть пронизывающие все сферы жизни медиа, когда капитализм уже делает шаги к тому, чтобы превратить детей в товар (ювенальная юстиция предполагает отчуждаемость ребенка из семьи, а отчуждаемость есть первый шаг к превращению в товар), мы уже не можем говорить о какой-либо линейности.
А когда реакционная элита получает власть над историей, то мы не можем считать, что всё новое — прогрессивно. Нет, мы наблюдаем, как глобальный господствующий класс создает глобальное государство, крайне реакционное по характеру. В этой связи, старые модернистские режимы являются сравнительно более прогрессивными и гуманистическими, а это значит, что у нас с ними возникает общий враг.
И тут нам наши критики могут поставить вопрос ребром по четвертому пункту Ленина: «А с чего вы взяли, что вы не будете слабой стороной этого политического союза? Откуда такая вера в свои силы?»
Мы потому уверены в своих силах, что Модерн хоть и силен, но является уходящей с исторической арены силой. Посмотрите, как он теряет исторический творческий потенциал и стратегическую инициативу! Всё, что он может, это вести арьергардные бои. Он не может в полной мере реагировать на новые вызовы. Он не может это делать потому, что он просто не регистрирует новые виды угроз своему существованию (как легко он пропустил ту же ювенальную юстицию и ЛГБТ), так и потому, что он слишком медленно реагирует — закон как регулятор всегда будет запаздывать за новыми видами угроз. Но взять не только это, смотрите на эти «оранжевые революции»: до того момента, как Модерн начал хоть как-то этому сопротивляться, множество стран уже было взломано. Да и там, где удалось остановить эти процессы, государство и общество находятся в бедственном положении — пример Сирии и Украины.
Так что до тех пор, пока у нас с силами Модерна есть общий враг, до тех пор, пока он нас не ограничивает в свободе распространять наши идеи, до тех пор, пока существует практическая польза союза, и до тех пор, пока мы независимы и способны к автономному развертыванию Проекта, — до этих пор союз Модерна и Сверхмодерна не только возможен, но и необходим.
Ну а являемся ли мы зависимыми от такого союза?
Существующий конституционный порядок регулирует общественные отношения классическими механизмами. И это дает широкий простор для гражданского действия, по сути, мы ни в чем не ограничены. Проблема нашей демократии в том, что для того, чтобы она работала, необходимо гражданское общество, а когда его нет, то всё превращается в общество спектакля.
Итак, возможности есть, был бы только макросоциальный Субъект, который ими воспользуется.
2. Практическая польза союза
3. Отсутствие идеологических и теоретических уступок
