Страшная дорога свободной личности — 8
Продолжение. Начало в № 506, 507, 509, 512, 515, 519, 521
Вера в магию существовала у человечества почти всегда. Кроме короткого в историческом смысле периода сциентизма, когда считалось, что наука с ее экспериментальным подходом и объективностью развенчала все магические и мистические явления, вскрыв их подоплеку. С открытием законов природы вся магия от начала и до конца оказалась шарлатанством, где за кажущимися магическими влияниями и эффектами стоят действия физических сил или простой биологии. Как в известном стихотворении Гёте:
«Родимый, лесной царь со мной говорит:
Он золото, перлы и радость сулит». —
«О нет, мой младенец, ослышался ты:
То ветер, проснувшись, колыхнул листы».
Значительная часть человечества приняла эту презрительную установку по отношению к магии, жила с соответствующей картиной мира и ревностно отстаивала ее.
Но продолжалось это недолго и сейчас подходит к концу. Развитие науки в существующем виде забуксовало. Сегодня уже мало кто будет оспаривать наличие магии и ее значение. Как и два-три столетия назад, до распространения сциентизма.
В то время магии отводилась особая роль — она была средством познания природы. То есть выполняла именно ту роль, которую позже оспорила и перехватила у нее наука. Обращение к сверхъестественным силам и осуществление магических действий помогало человеку не только воздействовать на природу, но и понимать ее. Так происходило и на Западе, и в России. Многочисленные приметы, обрядовые и символические действия, в изобилии запечатленные в наших сказках, служат тому подтверждением.
Однако на Западе имело место важное разделение, которого в России не было, — на «законную» и демоническую магию.
Первая — это своего рода эзотерическая мудрость. Магия духа, в тесной связи с которой находились алхимия и древняя медицина. Римский историк Плиний Старший писал об искусстве магии, которое объединило медицину, религию и астрологию и достигло колоссального влияния и авторитета. В эпоху Возрождения, предшествующую оформлению науки, к такой магии обращались крупнейшие умы своего времени. Среди них — философы-гуманисты Джованни Пико делла Мирандола и Марсилио Фичино, математик и инженер Джироламо Кардано (создатель карданного вала), естествоиспытатель и врач Теофраст Парацельс (работавший над созданием гомункула — искусственного человека). Все они стремились с помощью магии найти разгадку тайн природы. Церковь относилась к такой магии сложно, но не запрещала ее полностью.
Вторая магия — черная — это непосредственное творение зла, направленное против Бога и всего существующего порядка. Главным субъектом осуществления черной магии считались женщины. Церковь рассматривала ее как угрозу и жестоко преследовала.
Четкое разделение этих двух видов магии дает, в частности, французский юрист Жан Боден, чья работа «Демономания» стала одним из самых значимых текстов эпохи охоты на ведьм. Боден различает магию как «науку о вещах божественных и естественных» и магию как «дьявольское колдовство». И пишет, что такое разделение проводили еще в Древнем Риме, в частности, уже упоминавшиеся нами Плотин и Порфирий.
В России же, как мы видели, представлений о черной магии не существовало. А когда колдунов судили, то судили их за применение сверхъестественных способностей для совершения бытовых преступлений вроде приобретения богатства за счет других или причинения кому-то болезни. Сверхъестественные же способности колдунов сами по себе не считались греховными и отношение к ним было достаточно нейтральное.
В 1970-е годы крупный французский историк религии Жан Делюмо дал объяснение западным представлениям о черной магии. По его мысли, эти представления были основаны на страхе. На Западе существовали абсолютно конкретные ожидания конца света, который рассматривался как смерть всей цивилизации. Это поселяло страх в обществе и самих церковных институтах.
В XIV веке эти ожидания усилились как никогда, потому что возникло сразу несколько масштабных потрясений — эпидемии чумы, нападения на Европу усилившейся мусульманской Турции и начавшаяся Реформация, раскол католичества (возник протестантизм), изнурительные религиозные войны. Всё это сопровождалось нехваткой продовольствия и восстаниями крестьян. Тревога о близкой гибели земного мира достигла своего апогея.
Церковь среагировала на это тем, что объявила о невероятном размножении колдовства. Она рассматривала происходящее как всеобщее бесовское наступление. Множественные проявления демонизма были обнаружены у индейцев в открытой тогда Америке. А в Старом Свете ведьм находили повсюду: говорилось, что они «роятся» и «кишат со всех сторон», ходят сотнями и тысячами, и даже «плодятся в земле, как гусеницы в наших садах». В пособиях для инквизиторов писали, что как только инквизитор удаляется из доверенной ему области, там немедленно возрождаются ереси, с которыми он боролся — то есть бесовство.
«Существует внутренняя логика подозрительности, — пишет Делюмо. — В условиях «осажденного положения“ — в данном случае демонического натиска, который происходит с удвоенной жестокостью в преддверии апокалипсиса — религиозно-политическая власть, которая чувствует свою хрупкость, склонна к чрезмерной драматизации и умножает число своих внутренних и внешних врагов, как будто это доставляет ей удовольствие».
«Как будто» — потому что на самом деле нет никакого удовольствия, а есть страх. «Именно страхом объясняется тотальное преследование, осуществляемое политико-религиозными силами в большинстве европейских стран в начале нового времени», — заключает Делюмо. Этот страх существовал и до XIV века, а тяжелые обстоятельства кризиса цивилизации, возникшие в тот момент, лишь усилили его.
Делюмо считает этот страх страхом смерти; он связывает его с собственным опытом. Десятилетним мальчиком он испугался смерти фармацевта, друга его родителей. Это был совсем не старый еще человек, и с хорошим здоровьем; однажды он пришел в гости к ним домой и вел веселый и непринужденный разговор с родителями Делюмо; на следующее утро жена нашла его мертвым на постели рядом с собой. Маленький Делюмо, узнав об этом, почувствовал животный страх перед своей собственной хрупкостью. «Стало очевидно: болезнь поражает людей в любом возрасте и с хорошим здоровьем», — вспоминает он. Это настолько его поразило, что он заболел и три месяца был прикован к постели.
Однако внезапная смерть — это лишь одно из выражений слепого действия природы. Эпидемии чумы, посеявшие ужас в Европе, нехватка продовольствия из-за неурожая — таковы другие примеры ее действия, которые перечисляет сам Делюмо, восстанавливая картину XIV века.
Источник «животного страха» — не смерть, а природа как таковая. Точнее, некая сила, которая сокрыта в ней и делает ее столь ужасной для человека. Женщина-ведьма стала считаться проводником этой силы.
Специалист по сравнительному литературоведению, антропологии и психоанализу из США Габриэле Шваб пишет, что через представление о ведовстве (то есть той самой черной магии) церковь и государство строили отношения с природой. Она называет это «ведьмовской паттерн» — то есть повторяющийся шаблон интерпретации реальности через понятие ведовства. «Паттерн, — пишет Шваб, — использовался в попытке культуры преодолеть или подчинить себе природу — будь то дикая местность, коренные индейцы или неприрученные и укорененные в земле женщины».
С помощью ведьмовского паттерна выстраивались отношения не только с внешней природой, но и с внутренней — то есть с определенными психологическими состояниями и предрасположенностями. В частности, «мужским страхом перед соблазнительными женщинами, с одной стороны, и перед сильными, независимыми женщинами — с другой». Шваб отмечает, что существенная часть казненных ведьм — это женщины, обладающие особой красотой. На основе анализа литературы о ведьмах она вычленяет три основных их типа:
«Красивая дикая ведьма (которая станет моделью для Хестер Прайн (персонаж романа писателя Хоторна, раскрепощенная и вызывающе сексуальная женщина.— Прим. И. Р.)) или ведьма-девочка (классическая модель — Долл Билби в романе Эстер Форбс „Зеркало для ведьм“, о которой рассказчик говорит, что она „с более чем женской извращенностью предпочла демона смертному любовнику“ и которая уничтожает всех мужчин, ставших жертвами магии ее обольщения). Существенно, что оба стереотипа, лежащие в основе ведьмовского паттерна, совпадают с мужскими стереотипами женщин-соблазнительниц. Третий тип ведьмы — наиболее часто становившаяся жертвой в истории — в художественных текстах может занимать лишь позицию периферийной фигуры: старая или деформированная ведьма, обладающая магической силой, которая, по сути, представляет собой обратную сторону соблазнения».
Шваб добавляет, что взгляд ведьмы вызывает «катексис», то есть выделение либидо, психосексуальной энергии. И что публичные судебные процессы над ведьмами «представляли собой эротический спектакль соблазнения и наказания». Процессы позволяли разыгрывать мужские «фантазмы соблазнения», в том числе через истории о соблазнении женщин дьяволом. Главное в этих процессах совершалось «на языке плоти». Вот как описывает это Шваб:
«Экстатические конвульсии» жертв ведьм, «выдающие эротическую семантику тела, доведенного до грани безумия, наглядно демонстрировали искусство колдовства… Тело становилось средством взаимодействия, разыгрывая зрелище соблазнения, где жесты обесценивали произнесенное слово, то есть утверждения о невиновности… Что бы ни говорили предполагаемые ведьмы, общество интерпретировало это через чтение их тел».
То есть ведьма действовала на пострадавших от нее как бы своей эротической силой, а суд выводил действие этих сил на свет, «предъявлял» их обществу, а потом утверждал жесточайшую публичную кару перед всеми.
Соблазнительность является оборотной стороной страха. Вспомним истории о затягивающей бездне, которые Эвола обнаруживал в эзотерических традициях, а Нойманн — в архетипе Великой матери. Бездна бесконечно ужасна, но она и жгуче соблазнительна. И «порталом» в нее является телесность, плоть.
Магия на Западе потому разделялась на «законную» и черную, что это совпадало с общей базовой дихотомией — плоть, которая есть женщина, противостоит духу, который есть мужчина. Законная магия — это магия духа. Черная, сатанинская магия — это магия плоти. Именно в ней обвиняли ведьм, разворачивая таким образом ненависть и страх перед женщинами. Публичную же жестокую кару в отношении ведьм можно рассматривать как подавление плоти.
В России мы не видим этого разделения. Плоть, конечно же, и в русском православии принципиально отделяется от духа. Но плоть не становится для духа источником постоянного ужаса и опасного соблазнения, которое оканчивается поглощением. В отличие от рассматриваемой Швабом западной литературы, в русском искусстве фактически нет законченного типа «роковой» женщины, чья соблазнительная сила увлекает мужчин на погибель. Это крайне нетипично для русской культуры. Причина здесь кроется в ином метафизическом понимании плоти и женского начала. Необходимо рассмотреть его.
Есть древнейшее космогоническое представление о женственности, согласно которому Бог, творя мир, вдохновлялся существующей рядом с ним сущностью женского пола. Ее называют Премудростью Божией или Софией (слово Σοφία в буквальном переводе с греческого означает «премудрость»). Впервые такая интерпретация появляется в Ветхом завете.
В «Книге Премудрости Соломона» древнееврейский царь Соломон, известный как умный правитель и справедливый судья, рассказывает о том, что во время молитвы на него сошел дух премудрости, и он «предпочел ее скипетрам и престолам и богатство почитал за ничто в сравнении с нею». Далее по тексту оказывается, что Премудрость — не просто благое начало, но живое существо, черты которого до какой-то степени доступны познанию смертного. Соломон говорит: «Я полюбил ее и взыскал от юности моей, и пожелал взять ее в невесту себе, и стал любителем красоты ее». Красота же ее описывается так: «Она прекраснее солнца и превосходнее сонма звезд; в сравнении со светом она выше; ибо свет сменяется ночью, а премудрости не превозмогает злоба».
Но главное — особые отношения Премудрости с Богом: «Она возвышает свое благородство тем, что имеет сожитие с Богом, и Владыка всех возлюбил ее: она таинница ума Божия и избирательница дел Его». Обращаясь напрямую к Богу, Соломон говорит: «С Тобою премудрость, которая знает дела Твои и присуща была, когда Ты творил мир, и ведает, что угодно пред очами Твоими и что право по заповедям Твоим».
Бог для человека непознаваем, но Премудрость знает его дела, а человек способен познать до какой-то степени Премудрость — даже до той степени, чтобы пожелать сделать ее своею невестой. То есть появляется важная связь между человеком и Богом через нее.
Еще более подробно о соприсутствии Премудрости при творении мира и ее отношениях с Творцом сказано в Книге Притчей Соломоновых. Здесь Премудрость (София) начинает уже говорить от своего лица:
«Господь имел меня началом пути Своего, прежде созданий Своих, искони;
от века я помазана, от начала, прежде бытия земли.
Я родилась, когда еще не существовали бездны, когда еще не было источников, обильных водою.
Я родилась прежде, нежели водружены были горы, прежде холмов,
когда еще Он не сотворил ни земли, ни полей, ни начальных пылинок вселенной.
Когда Он уготовлял небеса, я была там. Когда Он проводил круговую черту по лицу бездны,
когда утверждал вверху облака, когда укреплял источники бездны,
когда давал морю устав, чтобы воды не переступали пределов его, когда полагал основания земли:
тогда я была при Нем художницею, и была радостью всякий день, веселясь пред лицем Его во всё время,
веселясь на земном кругу Его, и радость моя была с сынами человеческими».
Роль Софии поистине чрезвычайна. Она не просто присутствует при творении, но существует при нем как «художница» и божья радость, то есть вдохновляет Бога на самое творение. При этом она говорит о своей близости к людям. Далее эта линия развивается. София не просто радуется о людях, но и приглашает их к себе, обещая научить разуму:
«Премудрость построила себе дом, вытесала семь столбов его,
заколола жертву, растворила вино свое и приготовила у себя трапезу;
послала слуг своих провозгласить с возвышенностей городских:
«кто неразумен, обратись сюда!» И скудоумному она сказала:
«идите, ешьте хлеб мой и пейте вино, мною растворенное;
оставьте неразумие, и живите, и ходите путем разума».
Этот дом с семью столбами изображен на иконе Софии Премудрости в киевском соборе Святой Софии.
Важное место в еврейской религиозной традиции занимает образ Шехины. Это слово буквально переводится как «пребывание», «присутствие» и обозначает присутствие Бога в мире. Шехина освящает и сопровождает избранный еврейский народ, «покоится» на нем. Она пребывала в первом еврейском храме, построенном в пустыне (скинии), а затем в Первом храме в Иерусалиме.
Наиболее сильно представление о Шехине было развито в Каббале — средневековом теософском учении иудаизма. Здесь она рассматривается как женское начало, божественная дочь и царевна над миром. В книге «Бахир» наделение Богом мудростью Соломона сравнивается с выданьем за него божественной дочери: «Написано: «И дал Бог премудрость Соломону». Это напоминает царя, который выдает свою дочь замуж за сына. Он отдает ее ему на свадьбе и говорит: «Делай с ней, что хочешь».
В соответствии с этим развивается и представление о Шехине как персонификации Бога, как «присутствии» Бога в мире. Согласно Каббале, Шехина есть царица мира, поскольку она исток творения и всего сотворенного — от ангелов до последних живых существ. Через нее Бог действует и обитает в своем творении. Через нее же все живые существа ищут пути к Богу.
Знаменитый исследователь Каббалы Гершом Шолем сближает Софию-Премудрость и Шехину. Он подчеркивает такие важнейшие черты каббалистического образа Шехины, как телесность и женственность:
«Шехина является, согласно редакции „Бахира“, „царством Малкут“, господством Бога в мире, которое символически представлено в образе тела (corpus) общины Израиля; „Израиль образует члены Шехины“, говорит излюбленная эпиграмма каббалистов».
Здесь важна не особая роль Израиля, но то, что Шехина предстает как тело народа. Она — вдохновительница не творения вообще, а именно творения в теле. Она воплощает женское начало:
«Когда книга „Зогар“ говорит о Шехине, то там часто встречается выражение „мир женственного“… Однако она идет еще дальше. В ней Шехина — это „небесная донна“ или „Дева света“, в которой „основано“ всё, что есть в мире женского; одним словом, Вечно-женственное».
Связь между Шехиной и земными женщинами обсуждается в каббалистической книге «Зогар» и более детально. Там сказано, что Шехина является в дом мужчины вместе с женой и браком. Он обретает одновременно со своей земной подругой также и небесную:
«Слово „ad“ обозначает желание мужчин соединиться с Матерью вверху, а также с Матерью внизу; с Матерью вверху, чтобы достичь совершенства через Нее и быть благословенным благодаря Ей; и с Матерью внизу, чтобы быть привязанным к Ней и черпать от Нее силу. Когда мужчина женится здесь, на земле, его окружают две женщины: та, что сверху, и та, что снизу, то есть его жена. Первая из них осыпает его своими благословениями, а вторая — черпает от мужа пропитание и привязывается к нему».
Это не просто констатируется как принцип, но и трактуется абсолютно реалистически, превращаясь в наставление для мужчины в части его взаимодействия с женой: «Тайна этого состоит в том, что верующие люди должны направлять свою душу и мысли к небесной подруге в момент соединения с дольней, потому что последняя есть образ первой».
Если же мужчина не создает семьи и общего дома с женой, то Шехина не остается с ним и не дает ему своего благословения.
Традиция почитания святой Софии перешла в православие. На Руси было построено множество храмов, посвященных ей. С развитием русского богословия важной его частью стала софийная мистика.
Здесь в первую очередь необходимо упомянуть религиозного философа конца XIX века Владимира Соловьева. Он понимал Софию не просто как сущность, вдохновившую творение и помогающую людям, но как душу мира и человечества, всегда соединенную с Богом и соединяющую с ним всё, что существует в мире. Вот как он формулировал это:
«Это великое, царственное и женственное Существо, которое, не будучи ни Богом, ни вечным Сыном Божьим, ни ангелом, ни святым человеком, принимает почитание и от завершителя Ветхого Завета, и от родоначальницы Нового (то есть от Христа и Девы Марии. — Прим. И. Р.), — кто же оно, как не само истинное, чистое и полное человечество, высшая и всеобъемлющая форма и живая душа природы и вселенной, вечно соединенная и во временном процессе соединяющаяся с Божеством и соединяющая с Ним всё, что есть».
Это, по мнению Соловьева, не было осознано «нашими предками, благочестивыми строителями Софийских храмов».
Наследуя древнюю иудейскую традицию и при этом существенно развивая ее, Соловьев связывает земную человеческую любовь с любовью Творца к этому высшему существу, олицетворяющему вечную Женственность.
Согласно циклу статей Соловьева «Смысл любви» (1894), любовь есть спасение индивидуальности и преображение земной плоти. Философ обращает внимание на то, что любящий идеализирует любимого, видя его в особом свете. Этот свет не есть субъективная иллюзия — напротив, именно идеализированный образ любимого и есть истинный его образ, а последующее его искажение — результат утраты способности его видеть. Смысл любви — в том, чтобы воплотить этот образ в реальности. По Соловьеву, это единственный способ оправдать и тем спасти существование индивидуальности.
Индивидуальную жизнь всю пронизывает эгоизм. Он выражается не только в том, что индивидуальность приписывает безусловное значение себе, но и, главное, в том, что она отказывает в этом значении другим. В своих рассуждениях человек говорит о равноправности себя и других, но на практике в своем спонтанном внутреннем чувстве он возвышает себя над ними. Это не дает человеку вочеловечиваться.
«Метафизические, исторические и социальные условия смягчают эгоизм, но оставляют нетронутой его основу. Только любовь прямо фактически устраняет несправедливое отношение к другим», — говорит Соловьев.
Любимое существо — такое же, как я, но другое, и если я люблю, я могу приписать ему значение безусловное — это меня избавляет от эгоизма. Завершение это находит в половой любви, которая соединяет два существа химически, разрушая незыблемую границу между ними.
Соловьев выводит свое рассуждение на космологический уровень. Он считает, что сотворенная Богом вселенная, материя, которую и воплощает женщина, есть предмет вечной любви Бога. Сотворенный мир имеет для Бога образ вечной Женственности, высшей красоты, которая должна воплотиться в материальных формах. Бог любит эту красоту сам и желает, чтобы и индивидуальность, которая несет в себе ее сверхматериальный творческий отпечаток, но погрязла в эгоизме — (то есть земной мужчина), — любила ее в образе земной женщины. Именно таким образом мужчина может преодолеть свой эгоизм, оправдать свое индивидуальное существование и двинуться к совершенству. И именно в силу этого высшего значения любви, половая любовь, если она совершается как часть любви духовной, содержит в себе проблески неземного блаженства. Вот как описывает это Соловьев:
«Для Бога Его другое (т. е. вселенная) имеет от века образ совершенной Женственности, но Он хочет, чтобы этот образ был не только для Него, но чтобы он реализовался и воплотился для каждого индивидуального существа, способного с ним соединяться. К такой же реализации и воплощению стремится и сама вечная Женственность, которая не есть только бездейственный образ в уме Божием, а живое духовное существо, обладающее всею полнотою сил и действий…
В половой любви, истинно понимаемой и истинно осуществляемой, эта божественная сущность получает средство для своего окончательного, крайнего воплощения в индивидуальной жизни человека, способ самого глубокого и вместе с тем самого внешнего реально-ощутительного соединения с ним. Отсюда те проблески неземного блаженства, то веяние нездешней радости, которыми сопровождается любовь, даже несовершенная, и которые делают ее, даже несовершенную, величайшим наслаждением людей и богов».
Неслучайно именно индивидуальная любовь является для людей самым распространенным путем к высшим чувствам и переживаниям, самым, может быть, основным порталом в духовную сферу из повседневной бездуховной жизни. Правда, этот портал обычно быстро закрывается, о чем Соловьев тоже подробно говорит. Любовь, как мечта, овладевающая нами, через какое-то время исчезает. Она теряет сосредоточенность и высокий подъем. И порожденная ею энергия в лучшем случае в раздробленном виде переходит на детей. Именно это угасание Соловьев считает нужным и возможным преодолевать.
Если половое соединение не является окончательной реализацией любви и происходит без нее, это полностью губит любовь, подчеркивает философ.
При таком понимании плоть перестает мешать восхождению человека, как это происходило в западной традиции. И оказывается, что обретение настоящего смысла жизни невозможно без женского начала.
