Русских в войне не победить, тогда почему мы проигрываем?

Философско-аналитический очерк

I

Я почему-то с детства ненавидел Древний Рим со всеми его потрясающими военными и мирными достижениями. Достижения эти были более чем величественны. Древний Рим действительно сумел стать невероятно мощной сверхдержавой. Более того, впечатляющими были и его культурные достижения. Хотя, конечно, они и в подметки не годились достижениям великой греческой античной цивилизации — этого главного оппонента Древнего Рима.

Но тем не менее великие произведения Вергилия, Овидия, Цицерона и очень многих других свидетельствуют о том, что Древний Рим не сводился к тупости и кровожадности. Что в нем было и некое, пусть во многом подражательное, культурное величие.

Что же касается великих достижений Рима в области организации жизни, утверждения определенных правовых норм, создания высокоразвитой инфраструктуры — той, о которой Маяковский писал: «Как в наши дни вошел водопровод, сработанный еще рабами Рима»… Тут, бесспорно, величие Древнего Рима впечатляет каждого. Меня в том числе.

И всё же я по непонятным причинам с детства ненавидел Рим. В какой-то степени это, может быть, было навеяно чтением книги Джованьоли «Спартак». Но сводить к этому свою детскую ненависть к Древнему Риму я не могу.

В этой ненависти было что-то сугубо интуитивное. То ли я нечто предугадывал, то ли кто-то мне что-то нашептывал.

История Понтия Пилата и распятия Христа не имела решающего значения для детской интуитивной ненависти, вовсе не мешавшей мне с увлечением читать Тацита, Тита Ливия и того же Гая Юлия Цезаря с его «Записками о Галльской войне».

Я никогда не презирал Древний Рим, не пренебрегал им. Я его именно ненавидел. Поначалу неосознанно… А потом… Потом я понял, в какой степени мечта о создании нового Древнего Рима доминирует в том, что касается духовной эстафеты, передаваемой западными элитариями из поколения в поколение.

Мне справедливо скажут, что и Россия не избежала соблазна понимания самой себя как преемницы этого самого Древнего Рима. И что Россия входила в число претендентов на концепцию «переноса империи» (translatio imperii), каковых, между прочим, было очень много. Тут и Болгария, и Сербия, и Османская Империя, и Испания, и Греция, и Франция, и Германия, и Австрия, и Италия.

И что в начале такую концепцию русской преемственности выдвинул в 1492 году митрополит Зосима в своем труде «Изложение пасхалии», а потом она была в явном виде сформулирована в двух посланиях, датируемых концом 1523 — началом 1524 года. Автором этих посланий является старец псковского Спасо-Елезаровского монастыря Филофей.

Первое из посланий адресовано дьяку Михаилу Григорьевичу Мунехину (Мисюрю). И посвящено проблемам летоисчисления и астрологии.

Второе же адресовано Великому князю Московскому Василию III. И посвящено как правильному совершению крестного знамения, так и актуальной для нашей Государственной думы проблеме распространения мужеложества.

Наряду с обсуждением этих конкретных актуальных проблем старец Филофей обсуждал и проблему общую. Она же проблема Третьего Рима. Он ставил Василия III в один ряд с императором Константином Великим и называл Константина предком Василия Ивановича. Филофей писал по этому поводу следующее: «Не преступай, царю, заповеди, еже положиша твои прадеды — великий Константин, и блаженный святый Владимир, и великий богоизбранный Ярослав и прочии блаженные святи, ихьж корень и до тебе».

Сама формула Филофея «два Рима пали, третий стоит, а четвертому не бывать» трактуется по-разному. В том числе и как предупреждение, что если Москва впадет во грехи, то наступит не четвертая империя, а конец света. Тот самый, на который всё чаще ссылаются у нас крупные администраторы, в том числе заместитель председателя Совета безопасности РФ Дмитрий Медведев.

Но прежде чем переходить к теме этого самого впадения Москвы «во грехи», которая мне представляется сегодня актуальной как никогда, считаю необходимым оговорить, во-первых, наличие первоисточника, в котором четко сформулирована теория переноса империи. Этот первоисточник — книга пророка Даниила, где трактуются предсказания о судьбе царств, следующих друг за другом, последнее из которых соединит в себе крепость железа и слабость «глины горшечной». И будучи таким образом разделено на два начала (железное и глиняное), окажется такое царство «частью крепкое, частью хрупкое». Ибо два начала, сосуществуя, будут одновременно разделены и «не сольются одно с другим, как железо не смешивается с глиною».

Прошли тысячелетия, в течение которых по-разному трактуются видения Даниила и про эти самые царства, и про раскаленную печь, в которой уцелели по милости Бога отроки, брошенные в эту печь и восхваляющие в ней Господа, и про древо, привидевшееся царю Навуходоносору, тайну которого раскрыл ему мудрец, о коем в главе четвертой говорится: «Наконец вошел ко мне Даниил, которому имя было Валтасар, по имени бога моего, и в котором дух святого Бога».

Мне, человеку светскому, вряд ли стоит в час тяжелых испытаний давать собственные трактовки накаленному и смутному повествованию о вещих снах, приводимых в священной книге.

Всё, что я извлек для себя существенного, читая раз за разом эти пророчества, — это их очевидную несводимость к мечте о восстановлении Древнего Рима. А также обусловленность суждений Филофея скорее этими пророчествами Даниила, чем банальным вожделением обеспечить грубое земное величие Москвы, подобное тому величию, которым обладал Древний Рим.

Никогда не было у Москвы претензий на такую преемственность. Что же касается претензии на византийское наследие (а она была и во времена Василия III, и в гораздо более поздние времена имперских несбывшихся мечтаний о кресте над Святой Софией и о контроле над проливами), то и в этой мечте не было следа от той грубой и жестокой страсти по восстановлению именно древнего рабовладельческого языческого Рима, которой Запад одержим в течение многих столетий. И к реализации которой он сейчас близок как никогда.

Что же касается моей детской ненависти ко всему, что связано с этой реализацией, то она приобрела для меня до конца осмысленный характер, только когда я вживую посетил Рим и встретился с Колизеем. Тут всё стало как-то до конца ясно. До конца — это значит не по-детски, а по-другому.

Ну, а теперь о том, что насылает этот самый Запад на всех, кто обладает иной, чем он, сущностью. Он, в первую очередь, насылает на таких своих конкурентов даже не совокупную силу блока НАТО и не синдикат убийц, а ту в каком-то смысле вечную Капую, которая и есть основа разрушения царств, съеденных грехом изнутри. Тех самых царств, о которых говорится в пророчестве Даниила.

Что же такое эта Капуя?

II

Еще в начале постсоветского периода, то есть лет тридцать назад, я проводил сравнение между тем состоянием, в которое погружается всё российское общество, и тем, погрузившись в которое разложилось и погибло войско великого антиримлянина — карфагенского полководца Ганнибала.

Говорил я тогда не о той или иной военной кампании, определяемой воинским духом солдат и офицеров. Нет, тогда речь шла обо всем российском обществе, погружавшемся в очень своеобразное прозябание, в чем-то подобное тому, в которое погрузились солдаты Ганнибала, оказавшись в Капуе.

Еще раз подчеркиваю, что уже тогда мне было ясно значение некой условной постсоветской Капуи для всего нашего российского общества. Не для армии — ее тогда было бессмысленно обсуждать — да и не об элите шла речь. Я проводил аналогию между всем (еще раз подчеркиваю это) российским обществом, которое по его предназначению и есть совокупное антиримское воинство, — и конкретным антиримским войском Ганнибала, оказавшимся в Капуе.

Степень образованности тогдашнего советского общества, к которому я в 1992 году обращался с призывом избежать совокупной Капуи ради своего спасения от наползающей погибели, была резко выше, чем в 2022 году.

Худо-бедно граждане еще не забыли тогда, что победоносное войско этого самого Ганнибала разложилось в ходе зимовки на юге Италии, в городе Капуя.

Капуя как символ разложения и гибели тогда еще была на слуху. Теперь этого нет и в помине. И мне приходится напоминать читателю те сведения о древней истории, которые ранее я напоминать бы не стал.

Если кто-то из читателей сочтет данное напоминание избыточным, то пусть примет мои извинения. Я же, понимая, что такое современное российское общество, извинясь, не стану тем не менее, отказываться от короткого исторического экскурса.

Древний Рим вел с Карфагеном несколько войн, названных Пуническими. Велись эти войны в период с 264 по 146 годы до н. э. Закончились они уничтожением Карфагена.

Первая Пуническая война завершилась в 241 году до н. э. В битве при Эгатских островах Карфаген потерял 120 кораблей. Море оказалось в руках римлян. И Карфаген уже не имел возможности осуществлять контроль над далекими от метрополии италийскими территориями, находящимися за потерянным для него Средиземным морем. Оказавшись без большей части флота, Карфаген был вынужден отдать Риму и карфагенскую Сицилию, и острова, лежащие между Италией и Сицилией. Вдобавок он обязался выплатить Риму очень серьезную контрибуцию.

И хотя после такого прискорбного результата Карфаген смог взять под контроль существенные территории Испании, так называемая карфагенская патриотическая партия, возглавляемая сначала Гамилькаром Баркой, а потом его зятем и преемником Гасдрубалом (прославившемся победами в Испании), была не удовлетворена результатами Первой Пунической войны и требовала реванша.

Возможность этого реванша возникла в 221 году до н. э. после того, как умер наследник Гамилькара Барки Гасдрубал, завоевавший для Карфагена испанские территории. Тогда карфагенские войска избрали своим вождем сына Гамилькара Барки — будущего великого полководца Ганнибала Барка. И этот Ганнибал, добившись признания у своих войск, решился на свой страх и риск начать в 218 году до н. э. Вторую Пуническую войну.

Началась она с того, что Ганнибал перешел сначала Пиренеи, а потом Альпы и вторгся в Италию. Там он начал добиваться одной блистательной победы за другой и в 216 году одержал ту самую победу в сражении при Каннах, которая потом тысячелетиями была предметом тщательного изучения во всех крупных военных академиях мира.

После этого сокрушительного разгрома римлян, чуть не ставшего концом древнеримского государства, Ганнибал мог бы пойти на Рим. Но так называемая антипатриотическая олигархическая карфагенская партия не оказала ему нужной поддержки. Не получив ее, Ганнибал решил передохнуть и заручиться поддержкой различных противников Рима.

Римляне воспользовались полученной паузой, а Ганнибал… он потерял во время зимовки в Капуе ранее несокрушимый дух своего воинства, что обернулось потом и крахом Ганнибала, и уничтожением Карфагена.

Анализируя процесс и значение разложения карфагенского войска в Капуе, известный древнеримский историк Тит Ливий вначале описывает то, как Ганнибал натолкнулся на неожиданное римское сопротивление в одном из провинциальных южноитальянских городов. И как, натолкнувшись на это сопротивление, он убедился в необходимости зимней передышки. Ну, а дальше повествует о самом этом «синдроме Капуи». Предлагаю читателю развернутую и очень поучительную цитату из Тита Ливия, в которой говорится о том, что Ганнибал «отправился на зимовку в Капую. Большую часть зимы войско провело под кровлей. Солдаты давно притерпелись ко всем тяготам; хорошая жизнь была внове. И вот тех, кого не могла осилить никакая беда, погубили удобства и неумеренные наслаждения — и тем стремительнее, что с непривычки к ним жадно ринулись и в них погрузились. Спать, пить, пировать с девками, ходить в бани и бездельничать вошло в привычку, и это с каждым днем незаметно подтачивало душевное и телесное здоровье. Кое-как еще держались памятью о прошлых победах. Знатоки военного дела считали, что Ганнибал совершил большую ошибку не после Канн, когда он не пошел на Рим, а именно сейчас: тогда можно было думать, что окончательная победа только отложена, сейчас силы победить были отняты. Ганнибал вышел из Капуи словно с другим войском; от прежнего порядка ничего не осталось. Большинство и вернулось в обнимку с девками, а как только их поместили в палатках, когда начались походы и прочие воинские труды, им, словно новобранцам, недостало ни душевных, ни телесных сил. На протяжении всего лета большинство солдат покидало знамена без разрешения, и приютом дезертирам была Капуя».

Внутри того, что привычно именуется специальной военной операцией на Украине, есть место очень разным микрокапуям, то бишь локальным потерям воинского духа, порождающим порою полноценное разложение отдельных воинских контингентов. Но я обсуждаю совсем другое, к таким разложениям никакого прямого отношения не имеющее.

III

Наша страна сейчас находится в очень опасной близости от той бездны, которой неминуемо обернется наш проигрыш на Украине. Эта близость к бездне порождена не теми или иными микрокапуями на отдельных участках фронта. Потому что по соседству с такими микрокапуями можно наблюдать и высокий духовный подъем наших солдат и офицеров, и далеко не худший уровень военного мастерства.

Поэтому микрокапуи следует рассматривать всё же как частность, порожденную какой-то совсем другой, неизмеримо более масштабной макрокапуей.

И не в нашей армии она укоренена. Армия — всего лишь слепок с общества, причем далеко не худший. В ловушку макро-капуи затянули всю страну, всё общество. И это произошло не сейчас. Сейчас всего лишь обнажились последствия того, что накапливалось десятилетиями.

Истоком такого накопления является даже не поражение в холодной войне, не Беловежская пуща как наиболее яркое свидетельство подобного поражения.

Для того чтобы обсудить начальный этап макрокапуи, а не ее отдельные, наиболее смрадные проявления, нужно ввести понятие «синдром победы». Что такое синдром поражения — мы знаем. Знаем мы и то, какие пагубные формы принимал и до сих пор принимает синдром нашего поражения в холодной войне. А вот синдром победы мы категорически отказываемся обсуждать.

9 мая 1945 года советский народ и советская армия одержали самую яркую и масштабную из всех побед, когда-либо одержанных нашим народом и нашей страной.

Мы сокрушили тогда колоссальное и невероятно темное зло. Вернувшись с войны, наш существенно обескровленный этой победой народ не почил на лаврах. Он с ошеломившей его врагов стремительностью восстановил разрушенную страну, создал ядерное оружие, вышел в космос.

Страна одерживала победу за победой. Тут и Корея, и Куба, и Вьетнам. Злопыхатели болтают по поводу того, что Хрущев на Кубе проиграл Кеннеди. На самом деле СССР нужно было убрать тяжелые американские ракеты из Турции. И мы добились этого.

Да, мы при этом вывели свои ракеты с Кубы. И что с того? Кто-то посягнул на Кубу после этого? Да на нее и сейчас боятся посягать.

В Корее и во Вьетнаме мы добились очень крупных успехов. И, право же, есть некая аналогия между этими успехами и тем, что происходило в ходе Пунических войн в той же Испании. Да и не только в ней.

По-настоящему мы стали проигрывать только тогда, когда нас начала затягивать воронка этакой макрокапуи под названием хрущевско-брежневская расслабуха.

В нашей собственной отечественной макрокапуе нас поджидали мелкие и мельчайшие вожделения, поначалу казавшиеся малосущественными.

Уже в конце сталинской эпохи стали говорить о низкопоклонстве перед Западом. Говорилось об этом с какой-то усталой, полубеспомощной беспощадностью. Менялись названия увеселительных заведений (кафе «Норд» переименовывалось в кафе «Север»), обсуждались по большей части вымышленные якобы антисоветские прегрешения Зощенко, Ахматовой и иже с ними. А враг организовывал другие «капуи» под названием «дайте пожить по-человечески».

Позднее то же самое называлось «нормальной жизнью». Причем все, кто говорили об этой «нормальности», почему-то корчились, смотрели на оппонентов расширенными полубезумными глазами и резко усиливали букву «р» в слове «нормальной». И получалось этакая «норррмальная жизнь».

На тебя рычат полубезумные обитатели Капуи и говорят, что они «норррмальные». А тебе как-то не по себе… Такое ощущение, что рычащие тебя укусят или исполнят что-нибудь типа поклонения блуднице вавилонской, зверю из бездны или зловещим призракам из видений пророка Даниила.

Но разве это началось только после крушения Советского Союза? Разве не об этом же писал, например, Александр Трифонович Твардовский в своей поздней и недооцененной поэме «Тёркин на том свете»?

Объясняя прибывшему на тот свет Тёркину, почему он не может выспаться («Там на фронте наступленье, Здесь нехватка спальных мест»), его номенклатурный Вергилий дальше предлагает свое содействие в решении многих вопросов:

Ты, однако, не печалься,

Я порядок наведу,

У загробного начальства

Я тут всё же на виду.

Словом, где-нибудь приткнемся.

Что смеешься?

— Ничего.

На том свете без знакомства

Тоже, значит, не того?

Отмахнулся друг бывалый:

Мол, с бедой ведем борьбу.

— А еще тебе, пожалуй,

Поглядеть бы не мешало

В нашу стереотрубу.

— Это что же ты за диво

На утеху мне сыскал?

— Только — для загробактива,

По особым пропускам…

Нет, совсем не край передний,

Не в дыму разрывов бой, —

Целиком тот свет соседний

За стеклом перед тобой.

В четкой форме отраженья

На вопрос прямой ответ —

До какого разложенья

Докатился их тот свет.

Вот уж точно, как в музее —

Что к чему и что почем.

И такие, брат, мамзели,

То есть — просто нагишом…

Тёркин слышит хладнокровно,

Даже глазом не повел.

— Да. Но тоже весь условный

Этот самый женский пол?..

И опять тревожным взглядом

Тот взглянул, шагая рядом.

А дальше номенклатурный Вергилий, он же экскурсовод по мертвому царству, которое Твардовский называет «тем светом», говорит главное:

— Что условный — это да,

Кто же спорит с этим,

Но позволь и мне тогда

Кое-что заметить.

Я подумал уж не раз,

Да смолчал, покаюсь:

Не условный ли меж нас

Ты мертвец покамест?

В послевоенном Советском Союзе всё чаще произносилась фраза «дайте пожить». И дальше добавлялось «дайте пожить по-людски» или «дайте пожить по-человечески».

Не помню, в каком из не слишком известных советских фильмов герой в ответ на это самое «дайте пожить» с презрением отвечает: «Живите».

Как часто в позднесоветские годы мне хотелось сказать это тем или иным своим знакомым, бросавшим детей или жену и в ответ на все упреки, мол, жена совсем нездорова, да и ребенок проблемный, оравшим, как резанные, одно и то же: «Дайте пожить!»

Капуя входила в советский мир медленно и неумолимо. Содержание, которое вкладывалось во фразу «дайте пожить», становилось всё более тупым, приземленным и однозначным. Соблазн этого самого «пожить» приобретал всё более мелочный и одновременно хищный характер.

В 1982 году в театре имени Маяковского была показана пьеса Владимира Арро «Смотрите, кто пришел!». В 1987 году эта пьеса была экранизирована. Но экранизация не была столь резонансной, как постановка. Потому что время было уже другое. Не надо было предъявлять обществу только формирующегося нового героя, потому что за это время он уже сформировался, вышел на социальную и политическую арену. И обсуждать его в виде чего-то грядущего было поздно. Грядущее стало бытом и потеряло загадочность.

А вот в 1982 году, когда Андропов еще только готовился стать генеральным секретарем… Тогда другое дело.

Арро хотел создать нечто наподобие новой версии «Вишневого сада» Чехова. И стать этаким вторым Чеховым. Но, во-первых, второго Чехова не бывает. Как не бывает второго Пушкина или второго Достоевского.

А, во-вторых, Лопахин из настоящего «Вишневого сада» терзается, мучается, не считает себя новым героем жизни и что-то в себе несет. А тот, к чьему приходу предлагает предуготовиться Владимир Арро, является супербанальным призраком, соткавшимся из коллективного и уже набравшего хищную пошлость выкрика «дайте пожить!».

Этот герой по фамилии Королёв (он же — Кинг) — не предприниматель, а парикмахер. То есть представитель так называемой сферы услуг. Но он — продвинутый парикмахер, лауреат европейского конкурса парикмахеров. И покупатель большой интеллигентской дачи, на которой маются люди, лишенные того, чем обладает Королёв. И понимающие, как важно и желанно то, чем Королёв обладает. А обладает он всего лишь бабками, получаемыми от соответствующей клиентуры. Но Королёв уже чувствует, что завтрашний день за ним. И что он может быть притягательным для вонючей и всё потерявшей интеллигенции. Точнее сказать, всё начинающей терять, потому что новое время только на подходе.

Пьеса невероятно скучна. Играют актеры плохо. Но всё проникнуто многозначительностью. И если внимательно присмотреться к тому, что является источником подобной многозначительности, то обнаруживаешь, что ее источником является тот же дух мертвого «загробактива», который для Тёркина отвратителен, а для того, что приходит следом за Тёркиным, привлекателен.

Капуя уже пришла. И обнаружила свое настоящее содержание. Оно не в том, чтобы «пожить». А в том, чтобы дать развернуться «тому свету», который для Твардовского еще является чуждым и ненавистным, а для героев Арро вполне тянет на новое свиноподобное царствие «норррмальности», на новый свиноподобный культ «дайте пожить».

Для того чтобы читатель не запутался в давно забытом сюжете, сообщаю, что пришествие нового героя осуществляется, по замыслу драматурга, на даче писателя Федора Табунова, который, умирая, оставил наследство жене.

Лицезреют приход нового героя (Кинга) брат покойного писателя Николай Павлович Табунов и его дочь Алина, а также ее муж Лев Шабельников — ученый, которому, чтобы заработать деньги, приходится калымить. В чем его упрекает тесть.

Ну, а теперь можно процитировать Арро, повествующего о том, как реагировал зритель на это его «Смотрите, кто пришел!» в 1982 году, то есть на закате брежневской эры. Той эры, которая шла под лозунгом «дайте пожить нормально»!

Вот что сообщает нам по этому поводу автор: «По залу пробегал то сдавленный смешок, то какая-то общая подвижка, шелест или движение, как, например, во время разговора Кинга и Шабельникова в машине или, скажем, когда Табунов произносил такие слова: „Это мы уедем. А они останутся. И где бы мы ни оказывались, они будут приходить и занимать наши места“. Надо было слышать, какая повисала совсем не театральная, а житейски тревожная тишина — как будто решались судьбы присутствующих… [Зрителю] трудно было уловить расстановку сил… Даже Анатолий Смелянский (крупный театральный критик той эпохи — С. К.) в шутку посетовал: „Сидишь и не знаешь, к кому пристраиваться“…»

Вскоре стало ясно, к кому пристраиваться. Хотя, впрочем, и тогда уже было ясно. Об этой парадоксальной смутной ясности Владимир Арро сообщает нам, описывая веселую и легкомысленную реакцию публики на такой диалог Кинга и Табунова:

Кинг: Вы ломали этих людей, отвлекая их от главного их призвания и… таланта, если хотите!

Табунов: В чем их талант?

Кинг: В коммерции! В древнейшем и исконнейшем человеческом занятии.

Табунов: С коммерсантами мы разобрались более пятидесяти лет назад.

Кинг: Не до конца, не-ет!.. И они вам еще это докажут!

Они это доказали, создав поразительную новую русскую Капую. Омерзительно роскошную для немногих, омерзительно прозябательную для большинства, одинаково тупую для всех и очень понравившуюся слишком многим из тех, кому предложили в ней жить.

В этой русской Капуе население продержали тридцать лет. Старательно выбивая при этом тех немногих, кому эта Капуя была и впрямь совсем не по нраву. Расслабуха длилась чудовищно долго. И впитывалась в каждую клеточку тела, в каждый паттерн сознания и чувствования. А когда она впиталась по-настоящему, обитателям Капуи внушили, что они очень крутые, и навязали фантастический по масштабам конфликт. Он же специальная военная операция.

И все начали вести себя, как подобает настоящим обитателям Капуи. Все, за исключением тех, в чью плоть и душу эта самая Капуя не сумела еще забраться нужным образом. Нужным — кому? Тем, кто хочет, чтобы новая русская Капуя решила свою разложенческую задачу и породила уничтожение русского Карфагена. Это нужно американскому Риму и его прихлебателям. И что должно быть противопоставлено такой смертельной для Карфагена римской надобе под названием «всесилие русской Капуи»?

Давайте попробуем ответить на этот вопрос, а не сводить всё к отдельным — порой героическим, а порой постыдным — конкретным сюжетам.