Автор концепции «мягкой силы» очертил контур стратегии борьбы с Китаем
В Соединенных Штатах Америки не прекращается дискуссия о так называемой «большой стратегии». Сейчас и в научном, и в политическом сообществе признано, что на смену концу истории приходит новая реальность. Содержание этой реальности тоже является предметом бурных дискуссий. Ее определяют как эру нового соперничества супердержав, новый азиатский век, мир G2, многополярный мир…
В связи с этим в США поднялся вопрос о том, что же страна, когда-то объявившая себя «градом на холме», может предложить мировому сообществу кроме бессмысленной войны всех против всех, которая захлестнула мир с гибелью советского проекта.
Свой вклад в дискуссию внес и автор концепции мягкой силы Джозеф Най. Говоря о новом противостоянии США и Китая, он напоминает, что страна, разорванная идеологически и социально, не может быть «градом на холме». В этой ситуации, считает Най, называть соперничество с Китаем холодной войной неправильно, потому что это не соперничество двух непримиримых метафизических врагов.
Исходя из этого Най предлагает к обсуждению основные принципы стратегии, которая помогла бы, как минимум, не проиграть противостояние с растущим азиатским тигром. Статья Джозефа Ная «Соединенные Штаты, Китай и демократия» была опубликована в 62-м специальном выпуске журнала Democracy («Демократия»), в котором обсуждаются вопросы войны идей. ИА Красная Весна предлагает перевод статьи.
Как отреагировать на подъем Китая — это один из центральных вопросов внешней политики США в этом столетии. Некоторые аналитики считают, что Китай вытеснит Соединенные Штаты как ведущую мировую державу к годовщине коммунистического правления в 2049 году. Другие предсказывают «ловушку Фукидида», в которой растущая держава и существующий гегемон гибнут в катастрофической войне — возможно, спровоцированной конфликтом вокруг судьбы демократического Тайваня. Третьи считают, что Китай выходит на плато, поскольку его демографический спад и низкая факторная производительность не позволяют ему выбраться из «ловушки среднего дохода».
После визита Ричарда Никсона в Китай в 1972 году американская стратегия заключалась в том, чтобы вовлечь Китай в свою орбиту в надежде, что торговля и обогащение среднего класса приведут к постепенной либерализации. Эта политика была не такой уж наивной. Данные из сходных Китаю культурных общностей, таких как Корея и Тайвань, показали, что переход к демократии начался, когда доход на душу населения приблизился к 10 000 долларов. Более того, внешняя политика опиралась не только на эти надежды.
В 1996 году Билл Клинтон вновь подтвердил договор о безопасности США с Японией в качестве страхового полиса, а Джордж Буш улучшил отношения с Индией. Были даже некоторые признаки того, что в начале этого столетия в Китае имела место некоторая степень либерализации. Но надежды на либерализацию угасли после того, как Си Цзиньпин усилил контроль коммунистической партии над гражданским обществом, а также над такими регионами, как Синьцзян и Гонконг. Что бы ни говорила теория модернизации об экономическом развитии, способствующем либерализации в долгосрочной перспективе, теперь мы знаем, что его следует измерять полувеками и веками, а не несколькими десятилетиями.
Отношения с Китаем сейчас находятся на самой низкой отметке почти за 50 лет. Некоторые винят в этой ситуации президентство Дональда Трампа, но более вероятно, что он подлил бензина в уже пылающий огонь. Именно китайские лидеры разожгли огонь своими действиями, такими как меркантилистское манипулирование торговой системой, кража и принудительная передача интеллектуальной собственности, а также милитаризация искусственно построенных островов в Южно-Китайском море. Реакция США была последовательной, но, по сути, лишенной артикулированной стратегии.
Многие в Вашингтоне пытаются заполнить эту пустоту, ссылаясь на новую холодную войну, но исторические метафоры могут ввести в заблуждение. У Соединенных Штатов и Советского Союза было мало торговых или социальных контактов, но мы и наши союзники активно торгуем с Китаем, и сотни тысяч китайских студентов посещают наши университеты.
Мы сталкиваемся с новым типом вызовов, который является не сталинским коммунизмом, а «рыночным ленинизмом» — формой государственного капитализма, основанной на гибридных государственных и частных компаниях. Мы и наши союзники более тесно связаны с этой китайской экономикой, чем когда-то с Советским Союзом. Имеет смысл разделить риски безопасности, исключив такие компании, как Huawei и ZTE, из нашей телекоммуникационной сети 5G, но нам бы очень дорого обошлась попытка разорвать все глобальные цепочки поставок.
Более того, даже если бы мы могли разрушить экономическую глобализацию, мы сохранили бы взаимозависимость в сфере экологической глобализации. Пандемии и изменение климата подчиняются законам биологии и физики, а не политики. Мы не можем решить эти проблемы в одиночку. Мы должны научиться отличать власть «над другими» от власти «друг с другом».
Успех в борьбе с изменением климата или пандемиями потребует от нас одновременной работы с Китаем, например, когда мы используем наш военно-морской флот для защиты свободы судоходства в Южно-Китайском море или применяем санкции для защиты прав человека. Стратегия, ориентированная исключительно на «соревнование великих держав» или стратегическое соревнование, не защитит нас от транснациональных угроз. В конце концов, от пандемии COVID-19 погибло больше американцев, чем во Второй мировой войне или во всех наших войнах с 1945 года.
Стратегия должна основываться на тщательной всесторонней оценке китайского вызова. Также опасно переоценивать или недооценивать мощь Китая. Недооценка порождает самоуспокоенность, а переоценка порождает страх — и то, и другое может привести к просчетам. До кризиса COVID-19 экономика Китая выросла до двух третей от экономики Соединенных Штатов (по обменным курсам), но темпы роста в Китае замедлились. Пекин вкладывает большие средства в свою армию, но по величине мировой военной мощи по-прежнему уступает Соединенным Штатам. Что касается привлекательности мягкой силы, международные опросы показывают, что «мысль Си Цзиньпина» пропагандируется не лучшим образом. А вот наша поддержка демократии и прав человека усиливает нашу мягкую силу во многих странах мира.
Реалистичная оценка отношений показывает, что США имеют большие геополитические преимущества. Географически, вокруг нас океаны и дружественные соседи, а у Китая есть территориальные споры с Индией, Индонезией, Японией, Малайзией, Филиппинами и Вьетнамом. Второе преимущество США — это энергетика: революция в сфере сланцевой нефти и газа превратила Соединенные Штаты из импортера в экспортера энергоресурсов.
Китай, напротив, сильно зависит от импорта энергоресурсов через Персидский залив и Индийский океан, где у США есть военно-морское превосходство. У Соединенных Штатов также есть демографическое преимущество: рабочая сила, вероятно, вырастет в течение следующего десятилетия, в то время как в Китае она сократится. Индия скоро обойдет Китай по численности населения. И хотя Китай вкладывает большие средства в технологии, Америка остается лидером в таких ключевых технологиях, как биотехнологии, нанотехнологии и информационные технологии.
Американские исследовательские университеты доминируют в сфере высшего образования, в то время как ни один из китайских университетов не входит в топ-25. В то же время, хотя у Соединенных Штатов тузы на руках, ошибочная стратегия может вынудить нас сбросить наших тузов-союзников и международные организации или серьезно ограничить иммиграцию. Учитывая этнический национализм, такая открытость для Китая невозможна.
Оставляет ли этот реализм место продвижению демократии и прав человека в нашей политике в отношении Китая? Ясно, что Китай слишком силен, чтобы мы ему что-то навязывали, как это было сделано с Германией и Японией после четырех лет мировой войны. Не очень обнадеживают и данные по навязыванию демократии небольшим государствам. Как точно выразился Рональд Рейган в 1982 году, «режимы, насаждаемые штыками, не укореняются».
В то же время продвижение демократии было частью американской внешней политики с тех пор, как мы стали великой державой после того, как Вудро Вильсон вступил в Первую мировую войну в 1917 году. Теория демократического мира (которая восходит к Иммануилу Канту) стала популярной в Вашингтоне после окончания холодной войны, поскольку в ней предусматривалось, что демократические страны с меньшей вероятностью будут воевать друг с другом. Даже если это так, путь к этому может быть долгим. В то же время внешняя политика, поддерживающая демократию, не только выражает наши ценности, но и усиливает нашу мягкую силу в большей части мира.
Китай как мощная автократическая страна бросает вызов демократии. Он часто поддерживает другие автократические правительства, а большой размер рынка дает ему рычаги воздействия. Китай обошел США по числу стран, для которых он стал ведущим торговым партнером. Хотя он и не доходит до крайностей, как Россия, но он использует киберсредства для вмешательства в выборы в других странах. В то же время сейчас США и их союзникам не угрожает экспорт коммунизма так, как это было во времена Сталина или Мао.
Сейчас прозелитизма меньше, чем во время настоящей холодной войны. Мало кто сегодня выходит на улицы или в джунгли во имя «видения Си Цзиньпина с китайскими особенностями». Вместо этого мы сталкиваемся с проблемой гибридной экономической и политической взаимозависимости, которой Китай может манипулировать, чтобы поддерживать авторитарные правительства и влиять на общественное мнение в демократических странах, чтобы предотвратить критику Китая — что доказывает экономическое наказание демократических стран, таких как Норвегия, Южная Корея и Австралия после того, как они раскритиковали Китай.
Как же тогда мы должны включить вопрос демократии в нашу стратегию ответа на вызов Китая? Демократия не может быть центральным элементом стратегии, потому что, как отмечалось выше, отношения слишком многогранны. Но мы должны сделать ее важным элементом стратегии следующим образом. Во-первых, и это самое главное, мы должны укрепить демократию у себя дома. Самый лучший способ экспортировать демократию — это быть сияющим градом на холме, который провозгласили наши основатели. Наше влияние наиболее велико, когда мы являемся примером для подражания. Ничто так не разрушает мягкую силу, как лицемерие. Мы ослабляем себя как дома, так и за рубежом, когда не живем в соответствии с нашими собственными демократическими стандартами.
Во-вторых, мы можем помогать союзникам, подвергающимся давлению со стороны Китая, демонстрируя солидарность и предлагая рыночные компенсации. Это может включать помощь в случае кибер-вторжений. Техническая помощь в работе с информационными технологиями должна быть важной частью программ помощи.
В-третьих, мы можем укрепить демократии, организовав их дипломатически. Администрация Байдена созывает первый в истории «Саммит за демократию», в котором примут участие более 100 лидеров (хотя это больше, чем 83 страны, перечисленные Freedom House как «свободные»). Но продолжающийся процесс может уменьшить изоляцию и укрепить чувство прогресса и солидарности. Одних деклараций недостаточно. Могут быть введены процедуры взаимопомощи в демократических процессах, таких как организация выборов. Программы помощи могут быть адаптированы для таких целей.
В-четвертых, нам следует рассмотреть возможность увязки торговли некоторыми ИТ-продуктами с демократическими стандартами использования этих технологий. Например, группа желающих может подписать соглашение о стандартах конфиденциальности, наблюдения и управления данными, а затем предложить предпочтительный доступ к рынку тем, кто соблюдает эти стандарты. Группа останется открытой для тех, кто желает придерживаться этих демократических стандартов. Это может включать внутренний круг норм для Интернета. Такой подход с минимумом участников можно было бы совместить с более широким многосторонним подходом к торговле.
Такой подход следует рассматривать не как новую «холодную войну», а скорее как упражнение по предотвращению «гонки уступок» в отношении норм. Некоторые аналитики обеспокоены развитием противостоящей лиги автократий, которая опередит демократические страны, но даже если Китай будет расти быстрее, чем ожидается, совокупная экономика автократий в этом веке не сравняется с экономикой Соединенных Штатов, Европы, Японии и других демократий.
В заключение, стратегия в отношении Китая должна начинаться с реализма, но это не значит, что надо игнорировать мягкую силу демократии. Хорошая стратегия должна ставить целью избежание горячей или холодной войны, сотрудничество там, где возможно, и конкуренцию там, где необходимо. Наша стратегическая цель должна быть в том, чтобы влиять на внешнюю политику Китая за счет усиленных альянсов и международных институтов, а также за счет поддержки и развития нашей собственной экономики и технологий.
В то время, как Китай обеспечивает свое доминирование за счет доступа к своему обширному рынку, мы делаем то же самое — но присовокупляя открытость и ценности, которые значительно увеличивают нашу мягкую силу притяжения. Кроме того, нашу военную мощь сдерживания ценят многие страны, которые хотят поддерживать дружеские отношения с Китаем, но не хотят, чтобы он доминировал над ними.
Хорошая стратегия должна рассматривать отношения с Китаем как согласованное соперничество, при котором мы уделяем равное внимание обоим аспектам этого термина. Он должен включать нашу приверженность демократии, но без демонизации. Большой вопрос в том, позволит ли наша внутренняя политика реализовывать такую стратегию.
