Опрос АКСИО-10. Часть I. Цели и задачи системы образования
Выборка
Как известно, 10 декабря 2020 г. председатель правительства РФ Михаил Мишустин постановил начать эксперимент по внедрению в России цифровой образовательной среды (ЦОС). Эксперимент продлится до конца 2022 года. Министерство просвещения заявило о 14 субъектах Федерации, которым выделены средства для подготовки инфраструктуры в 1700 школах, включая обеспечение высокоскоростным доступом в интернет, компьютерами, программным обеспечением.
Правительство России уверено, что ЦОС — это веление времени, и, хотя дистанционное образование обещают вводить не навсегда, многие граждане опасаются ЦОС, и для этого есть множество оснований. Введение ЦОС действительно ставит немало вопросов: об отношениях между государством и гражданами, о последствиях цифровизации школы для детей, их родителей, общества и государства. Однако не совсем понятно, чего именно боятся граждане в связи с ЦОС, что именно вызывает у них наибольшую тревогу и что можно было бы сделать, чтобы разрешить наметившееся непонимание между властью и обществом по вопросам цифрового реформирования образования.
В связи с этим общественный институт общественного мнения АКСИО силами активистов и добровольцев провел опрос, посвященный цифровизации образования и отношению к ней граждан.
В опросе АКСИО приняли участие 34 632 человека практически из всех регионов Российской Федерации (опрос проводился не во всех регионах, но так как в крупных городах опрашивали людей на улицах, на вокзалах, в электричках, в выборку попали люди из регионов, в которых опрос не проводился), перечисленных в таблице 1.
Полученная выборка была «отремонтирована» с помощью математических методов таким образом, чтобы она была репрезентативна населению РФ старше 16 лет по полу и возрасту, никакие другие социально-демографические показатели в «ремонте» выборки не задействовались.
Так и не понятно, в каком государстве мы живем
Первым «содержательным» вопросом анкеты был вопрос о том, является ли на самом деле Российская Федерация «социальным государством», как это написано в ее Конституции.
Приступая к анализу ответов на этот вопрос, необходимо кое-что пояснить. Конечно, никакое «общественное мнение» не может дать нам возможность определить степень «социальности» государства. Поэтому, когда мы спрашиваем граждан о том, является ли РФ социальным государством, мы получаем ответы не о сущности государства Российского, а об ожиданиях людей по поводу него. Те, кто считает Россию социальным государством, очевидно, ждут от государства каких-то действий, направленных на улучшение их жизни, те же, кто не считают РФ социальным государством, — соответственно, ничего «социального» от государства не ждут. Логично предположить, что люди, ожидающие от государства если не помощи, то хотя бы заинтересованности в улучшении жизни, будут менее активны в устройстве собственной жизни, чем те, кто считает, что государство «не социальное», о них не думает, а значит, «спасение утопающих — дело рук самих утопающих». Соответственно, мы можем интерпретировать ответы на вопрос № 10 таким образом: он дает нам возможность выделить группы граждан с различной готовностью к активности для улучшения своей жизни.
Распределение ответов на вопрос № 10, представленное на рис. 1, полученное в нашем опросе, свидетельствует о том, что почти половина опрошенных совершенно не понимает, социальное у них государство или нет, и, следовательно, не понимает, как должны себя вести — то ли сидеть спокойно и ждать чего-то от государства, то ли плюнуть на него и пытаться активничать самостоятельно. Как подсказывает жизненный опыт, такие люди чаще склоняются к тому, чтобы сидеть и ждать, а не к тому, чтобы что-то делать.
Соответственно, можно предполагать, что 45% граждан России ничего не понимают насчет «социальности» государства, но при этом, скорее всего, ничего не делают, а ждут у моря погоды. Еще 35%, хоть и имеет какое-то подозрение насчет «социальности» государства, но весьма неустойчивое: то ли оно социальное, то ли нет, не разберешь. Скорее всего, эти люди также не склонны занимать активную позицию, а склонны сидеть и ждать. Только 7% респондентов твердо уверены, что Россия — социальное государство, и только 12% твердо считают, что Россия социальным государством не является. Поскольку уверенность в социальности государства совсем не способствует самостоятельной активности человека, то у нас остается только 12% граждан, относительно которых мы можем подозревать (или надеяться), что они более или менее активны. Возможно, этот анализ покажется кому-то натянутым, однако, оглянувшись вокруг себя, мы сразу же заметим, что доля граждан с активной жизненной позицией вряд ли превышает эти 12%, а скорее, гораздо ниже — потому что даже если люди знают, что активность проявлять необходимо ради выживания, они не всегда это делают.
Таким образом, если еще 10, а тем более 20 лет назад, все опросы свидетельствовали о почти тотальной патерналистичности российского общества, то теперь картина вроде бы немного изменилась: патернализма на словах стало меньше, однако большинство теперь просто не понимает, в каком государстве оно живет. И предполагать, что со снижением «формального» патернализма будет расти активность граждан во взаимодействии с государством, особых оснований нет: в смысле мотивации к гражданской активности растерянность ничем не лучше патернализма. Она может приводить к чувству обреченности и порождать то, что называют пассивным суицидом части общества (явление, известное по России 90-х).
Носители наиболее мифологичного представления о «социальном государстве» — дети и подростки до 17 лет — чаще склонны думать, что «Россия — социальное государство» (31%) — в отличие от взрослых всех возрастов, среди которых так склонны считать только 21% (рис. 2). И наоборот: среди взрослых треть устойчиво считают, что РФ не социальное государство, а среди детей и подростков таких меньше четверти.
Повышенный «идеализм» молодежи вполне понятен: с государством они сталкиваются в основном как «получатели», в реальное взаимодействие с ним в большинстве своем, к их счастью, не вступали. Но как только они начинают контактировать с государством поближе, патернализм тут же становится близким к «взрослой» норме.
В целом картина с «социальным государством» получается грустная (рис. 3): что бы там ни писали в Конституции, большинство граждан России — 78% — социального государства в России не наблюдают. И только 22% видят какие-то признаки социального государства, хотя в чем они — дело темное. То есть государство Российское либо нарушает Конституцию и не желает быть социальным ни за что, либо, если Конституция соблюдается, хранит «социальное государство» в глубокой тайне от населения — а то, не дай бог, узнают и потребуют себе кусочек. Хотя страхи не обоснованы: большинство населения, судя по всему — и по опросам, и по реальному поведению, находится в пассивном состоянии — видимо, размышляет, какое же у нас государство. И пока процесс размышлений не завершится, оно с дивана не поднимется.
Цели и задачи образования
Следующий вопрос — № 11 — был посвящен желательным целям образования. Результаты приведены в табл. 2.
Можно видеть, что граждане не имеют внятного представления о том, каковы должны быть цели образования: они за всё хорошее и против всего плохого. По сути, совокупный ответ опрошенных на вопрос о целях образования таков: хотим сдать дитё в систему образования и получить обратно «правильно образованного, хорошего и потенциально успешного человека». То есть граждане, если можно так выразиться, не являются сознательными «заказчиками» для системы образования, соответственно, оценить результат ее работы не имеют никакой возможности. Точно так же они не могут и оценить частные методы работы системы образования, так как их эффективность надо сопоставлять с целями, а цели туманны.
Представляется, что в этом и есть главный дефект взаимодействия граждан с системой образования, и главная задача для всех, кто хочет эту систему как-то улучшить: для начала нужно добиться от общества внятного понимания желаемого результата образования для каждого ребенка в России, а уж потом… Без такого понимания сдвинуться с места будет тяжело, по-настоящему оценить действия власти будет затруднительно, и организовать какое бы то ни было давление на власть будет невозможно. Что мы, собственно, и наблюдаем в последние годы.
Тем не менее, если оставаться в рамках заданного вопроса и его вариантов ответа, то в совокупности ответы граждан выглядят более или менее осмысленными (рис. 4): большинство хочет от системы образования именно образования — то есть того, что сами граждане в полном объеме своим детям предоставить не могут (в силу недостаточности и односторонности собственного образования). Что же касается подготовки человека к социальной жизни — того, что принято называть воспитанием, — то это в целом обязанность семьи, а не системы образования, что, судя по результатам опроса, граждане России понимают. Именно семья должна воспитывать человека — и потому, что неизвестно на каких принципах построенная система образования воспитывает, а если и воспитывает, то неизвестно кого. И потому, что обычно всем родителям хочется, чтобы дети были им «созвучны», верили бы в то же, что и они, имели те же ценности, взгляды и пр. Странно ожидать, что такой результат получится от «воспитания» в системе образования, где чужие дяди и тети будут вкладывать в детей свои — часто чуждые для семьи — взгляды и ценности.
Если отвлечься от общих результатов, так сказать, «средней температуры по больнице», то можно увидеть (рис. 5), что разные социальные группы по-разному представляют себе цели образования и, соответственно, желаемые жизненные цели.
Так, старшие поколения, в отличие от тех, что младше, настаивают на важности двух целей: формировании гармонично развитого и творческого человека и на воспитании гражданских качеств. Для средних поколений относительно большее значение имеет максимально широкое образование и владение практическими навыками. Что касается молодежи, то для нее значительно больше, чем для всех остальных, имеет значение развитие индивидуальных способностей и всё то, что позволяет надеяться на успех в современном обществе. В сущности, мы имеем дело с разными представлениями о человеке: если старшие поколения продолжают верить в то, что «поэтом можешь ты не быть, а гражданином быть обязан», при этом думая, что творческий и гармонично развитый человек всегда найдет себе применение, то молодежь про «гражданина» вообще ничего не думает, а мечтает только об успехе. Причем этот успех (из опроса это не следует, это следует из наблюдения жизни) заключается в приобретении известности и может быть, по сути, основан на чем угодно: умение доставать языком до уха даст в наше время практически такой же успех — в виде известности — как и открытие нового химического элемента. Да еще про новый элемент большинство не узнает, а вот про номер «язык — ухо» будут знать все зрители TikTok. Вероятно, именно поэтому молодежь так ратует за «развитие индивидуальных способностей» в системе образования, причем чем более индивидуальными они будут, тем лучше.
Общество хамелеонов
Следующий вопрос был посвящен исследованию представлений граждан о том, чему должен научиться человек в школе: быстрому приспособлению к меняющимся условиям жизни или же умению менять жизнь соответственно своим представлениям о лучшем и должном. Результаты представлены на рис. 6.
В советские времена слово «приспособленец» имело ярко выраженную негативную коннотацию: «приспособленцы» были людьми нехорошими и неправильными. Обозвать кого-то приспособленцем значило оскорбить. Толковый словарь Ушакова определял приспособленца так: «Человек, меняющий свои взгляды, привычки в зависимости от обстоятельств, к которым он приспособляется, двурушник, приспособляющийся к обстоятельствам с целью замаскировать свои истинные взгляды, склонности и привычки». Толковый словарь Ожегова более краток: «Человек, который беспринципно приспосабливается к обстоятельствам, маскируя свои истинные взгляды», но суть от этого не меняется. Наконец, очень красноречив «Словарь синонимов русского языка», изданный совсем недавно — в 2011 г., — синонимы слова «приспособленец»: «конъюнктурщик, хамелеон, соглашатель, конформист, хвостист, оппортунист» — согласитесь, «хамелеон» здесь самое нейтральное слово. Таким образом, отрицательные коннотации все на месте (ну были как минимум 10 лет назад), а приспособленчество как цель школьного воспитания ныне выдвигается как главная чуть ли не половиной населения. Что-то неладно в нашем королевстве, похоже.
Причем чем моложе граждане, тем более они убеждены, что именно умение приспосабливаться к чему угодно — тот ценный актив, который они должны приобрести за «школьные годы чудесные», что показано на рис. 7. А старшее поколение, хоть и ценит приспособленчество меньше молодежи, тем не менее считает его желаемой целью школьного образования чаще, чем умение менять жизнь согласно своим убеждениям.
Излишне говорить, что будет, когда система образования станет полностью соответствовать чаяниям граждан: мы получим общество приспособленцев, которые будут непрерывно приспосабливаться к требованиям, задаваемым властью и капиталом в широком смысле. Собственно, оно уже примерно такое и есть. В этой связи примерно понятно, как будут развиваться события в связи с цифровизацией образования. Поскольку цифровизация образования — это, безусловно, важное изменение среды, то к ней нужно активно приспосабливаться. Конечно, какая-то часть могла бы и попробовать изменить ситуацию в соответствии со своими представлениями о правильном и должном… если бы эти представления были в наличии. Но с этим тоже негусто. И ситуация становится не только угрожающей, но и безнадежной. Поэтому главной задачей в отношении цифровизации представляется внятное формулирование альтернативных задач системы образования и доведение их до граждан — без этого шага никакое сопротивление вообще немыслимо, хотя и это может не помочь: приспосабливаться не только легче, но почетнее и выгоднее.
Последнее не красивые слова, а вывод из результатов опроса, показанных на рис. 8, 9. Полученные данные свидетельствуют, что чем к более высокому социальному слою относит себя респондент, и чем выше его доходы (по самооценке), тем чаще он считает главной целью школьного образования овладение искусством приспособленчества, а чем респондент беднее (по самооценке) и чем ниже его социальный статус, тем больше он ценит умение менять мир. Тут важен такой момент: если уже богатые и уже высокостатусные люди считают главной целью образования умение приспосабливаться, то это в том числе означает, что их богатство и статус как-то с этим связаны — сознательно или подсознательно люди оценивают свой личный успех как результат умения приспосабливаться.
Кстати, вопрос о главной цели школьного образования интересно коррелирует с представлением о том, является ли нынешняя Россия социальным государством. Как говорилось, развитый патернализм (то есть уверенность, что ты живешь в «социальном государстве») должен быть связан с социальной пассивностью: зачем активничать, если государство изо всех сил старается улучшить твою жизнь, и надо только рот вовремя открывать, чтобы туда попали все блага? Эта зависимость четко видна в том, как ответили на вопрос о цели школы люди, которые видят в РФ социальное государство и которые его не видят (рис. 10).
В целом картина получается не радужная: если главная задача образования — научить людей адаптироваться и приспосабливаться, то даже и непонятно, что лучше — чтобы система образования справилась с ней или чтобы не справилась. Потому что если она справится, то тем самым в России будет похоронено всякое социальное развитие и замрет всякая активность, если же не справится, то кончится всё тоже плохо: дезадаптированная и ничего ни в чем не понимающая молодежь станет легкой добычей разного рода «оппозиции» — хомячками, которых поведут в любую (чаще всего в неправильную и опасную) сторону. Получается, что гораздо более безопасно во всех смыслах, если бы целью системы образования было научить менять мир под себя. Но, вероятно, это настолько страшно звучит для власть предержащих, что они даже подумать об этом боятся.
Идеальная система образования?
Следующий вопрос анкеты был посвящен исследованию представлений граждан о том, в какой период российской истории система образования была наиболее правильной, «близка к идеальной». Результаты показаны в табл. 3.
Если немного укрупнить ответы, получится такая картина (рис. 11).
Представляется очевидным, что этот вопрос не дал никаких результатов вообще, большинство респондентов дали ответ в стиле: «Наиболее близкой к идеальной была система образования в моей собственной школе, в которой лично я учился, когда был молодой, красивый, высокий, умный, и когда трава была зеленее и небо голубее. Ну, может быть, еще прямо передо мной было неплохо. А вот то, что стало после меня, — это ужас-ужас-ужас».
Совершенно ясно также, что граждане в подавляющем большинстве не имеют ни малейшего представления о том, какой была система образования до Революции или до Отечественной войны, да и вообще есть сомнения в том, что они понимают, что такое «система образования». Они просто оценивают воспоминания о своих школьных годах, а поскольку для большинства они эмоционально положительно окрашены, то «система образования» выглядит тоже неплохо. Для иллюстрации этой мысли достаточно посмотреть на распределения ответов на вопрос № 13 в различных возрастных группах — см. рис. 12.
Вероятно, если бы нам удалось опросить людей, родившихся в начале XIX века, то получилось бы, что именно система образования, существовавшая до реформы 1861 года, и была самая что ни на есть идеальная.
(Продолжение следует.)
