Русский героизм. Фельдмаршал Суворов
Казалось бы, после взятия Измаила и вскоре за этим последовавшего окончания русско-турецкой войны Суворов должен был быть по праву признан величайшим русским полководцем. Однако всё произошло иначе — он надолго оказался не у дел.
До сих пор среди историков существует мнение, что после штурма Измаила Суворов поссорился с Потемкиным и тот из зависти сослал его в самую глушь — инспектировать финляндские пограничные крепости. Новые исследования показали, что на самом деле это не так. В феврале 1791 года Потемкин пригласил Суворова в Петербург на торжества по случаю победы в войне с Турцией, обласкал его и выделил среди прочих. Целый месяц «главный победитель басурман» ходил по столичным парадным церемониям и званым ужинам, одновременно радуясь наградам и почету и томясь в непривычной и чуждой придворной среде. Зимой 1791 года он писал родным из Петербурга: «Здесь язык и обращения мне незнакомы, могу в них ошибаться. Поэтому расположение мое не одинаково: скука или удовольствие. Охоты нет учиться придворным манерам, чему доселе не научился».
Суворова отправила в Финляндию императрица. Да и что делать с боевым генералом, причем не желающим, как все, протирать паркет дворцовых зал, когда войн больше нет? Турция и Швеция на время были приструнены, иные враги России нападать больше не рисковали. Своими постоянными победами Александр Васильевич сам создал для императрицы проблему: когда имеешь такое «абсолютное оружие», как Суворов, то поневоле задумаешься, как его использовать в мирные дни.
Инспекция пограничных укреплений была далеко не бессмысленным делом: недавно закончившаяся война выявила такое неблагополучие на границе со Швецией, которое при новой угрозе со стороны «северного соседа» могло стать фатальным.
Суворов выехал по назначению весной, в самую распутицу, по непроезжим дорогам добрался до Выборга. За инспекцию взялся тут же — верхом объехал все крепости и уже к лету дал полный отчет об их состоянии и необходимых мерах по их укреплению. 25 июня он получил рескрипт императрицы — ему поручалось самому воплотить эти меры в жизнь. Деньги на эти цели были выделены, военные инженеры присланы, выборгский губернатор обязывался оказывать Александру Васильевичу любую помощь.
Хотя разведка сообщала, что «шведы спокойны», Александр Васильевич спешил, поскольку считал, что должен быть готов к неожиданной войне (эта спешка вскоре привела к появлению кляуз на него). К осени крепости были главным образом построены и оснащены, и Суворов записал: «Многие работы кончены, и, даст Бог, на будущее лето граница обеспечится на 100 лет».
Одновременно с инженерным оборудованием границы и обучением солдат и офицеров он разработал и послал Екатерине рапорт «Об оборонительной и наступательной войне в Финляндии». Этот подробнейший план описывал, как в случае агрессии довести войну со Швецией до победного конца. В Петербурге план был прочитан — и положен под сукно. Но что интересно: спустя почти двадцать лет именно этот план был воплощен лучшим учеником Суворова генералом Петром Ивановичем Багратионом в следующей войне со Швецией (1808–1809 гг.). Багратион с боями дошел до Або — крепости, которую когда-то брал Петр Великий, а затем по льду и до самого Стокгольма. После этого пограничные укрепления, которые строил Суворов, уже больше никогда не понадобились — Швеция зареклась воевать с Россией.
За активностью Суворова в Финляндии следили при дворе — и очень недобрым взглядом. Завистники кляузничали императрице, что он обучает войска неуставным способом, оскорбляет офицеров, заставляет солдат работать сверх меры, отчего они массами мрут. Шел шепоток и между военными, что все его победы при Рымнике и при Измаиле ничего не стоят по сравнению с победами других генералов. Суворов реагировал болезненно: «Усердная моя и простодушная служба родила завистников бессмертных... Я утомлен физически и морально... Сего 23 октября я 50 лет в службе; не лучше ли мне кончить непорочную карьеру?»
Защитника, который всегда вступался за Суворова, уже не было: 5 октября 1791 года светлейший князь Потемкин-Таврический неожиданно скончался. Узнав о его смерти, Суворов сказал с горечью, хотя и не без иронии: «Великий человек и человек великий: велик умом и велик ростом». Румянцев же, получив известие о смерти Потемкина, заплакал. А удивленным домочадцам, знавшим о его нелюбви к светлейшему, сказал: «Что смотрите? Потемкин был моим соперником, худого сделал немало, и всё же Россия потеряла в нем великого мужа».
В 1793 году начались серьезные волнения в Польше. Суворов надеялся, что он там понадобится, но императрица жестко сказала: «Польские дела не требуют графа Суворова!» Она считала, что в Польше «абсолютное оружие» применять нет необходимости. Между тем если бы в зародыше затушили очаг партизанщины, то не понадобилось бы и кровопролитное взятие Праги (пригорода Варшавы), за что так невзлюбили нас поляки.
Суворова же отправили на юг, командовать войсками всей Новороссии. Дело в том, что вновь зашевелилась Турция, и Екатерина решила напугать ее Суворовым. Надо сказать, что, как и предполагала императрица, одно присутствие Суворова уже охладило пыл турецкой «партии войны». Русский резидент в Стамбуле полковник Хвостов сообщал ему в личной переписке: «Один слух о Вашем бытии на границах сделал великое в Порте впечатление. Одно имя Ваше есть сильное отражение всем внушениям, которое со стороны зломыслящих французов на склонение Порты к войне делаются».
На юге Суворов между заботами по постройке крепостей и тренировке войск (здесь он делал то же, что и на севере, и так же, как считал нужным) составил еще один план будущей войны с Османской империей. Суворовский план превосходил по масштабам все боевые действия предыдущей войны, но требовал гораздо меньших сил (около 100 тысяч войск). План был реален и радикален: если бы Турция начала войну, то потерпела бы безусловное поражение. Ушаков с Черноморским флотом и Суворов с армией ждали только приказа, чтобы начать операцию против Турции — и Проливы были бы русскими.
Но турки не решились воевать, зато в марте 1794 года запылала вся Польша. Восстание подняли польские магнаты, недовольные собственным королем и его реформами, минимально облегчавшими жизнь «холопам». Главными же врагами и завоевателями были названы русские.
Напомним, что после второго раздела Речи Посполитой России отошли захваченные прежде поляками украинские и белорусские земли, «коронной» же польской территорией владели Пруссия и Австрия. Более того, Россия не была заинтересована в распаде польского государства (буфера на границе с Пруссией и Австрией) и даже позволила создать регулярную национальную армию.
Не будем описывать весь ход плохо организованного и хаотичного польского восстания, скажем только, что оно готовилось задолго до марта 1794 года. Руководителем восстания был выбран Тадеуш Костюшко — генерал, имевший серьезный военный опыт и даже участвовавший в Гражданской войне в Соединенных Штатах. Зато русское командование в Польше было слабым. Командующий генерал-поручик Игельстром, находясь в Варшаве, умудрился не заметить заговора, о котором толковала вся польская знать. Когда же он спохватился и отправил донесение в Петербург с просьбой о подкреплении, Екатерина сочла слухи об опасности преувеличенными.
Поэтому нападение на небольшие русские гарнизоны в Варшаве и Вильне оказалось внезапным. Городская чернь под руководством шляхтичей устроила резню — русских убивали по дороге в церковь на пасхальное богослужение, резали сонных в постелях. Лишь немногие сумели, отчаянно отстреливаясь, вырваться из охваченного мятежом города. Погибло несколько тысяч солдат и офицеров. Линчевали и собственных польских панов за принадлежность к «русской партии». Одним из последствий этой резни стала жестокость русских солдат при взятии Праги.
Восстание постепенно охватило всю Польшу. Костюшко объявил «посполитое рушение» (всеобщую мобилизацию). В ответ Пруссия ввела в пределы Польши 54-тысячную армию, Австрия также ввела войска, которые заняли Краков, Сандомир и Хелм. Русские войска хоть и неплохо сражались, но без единого стратегического руководства действовали вяло.
Ситуация обострилась настолько, что надо было спасать честь русской армии. Императрица поручила командование Румянцеву, но больной и престарелый военачальник, конечно, не мог сам командовать войсками. Мудрый Румянцев 7 августа 1794 года отправил в Польшу Суворова, поручив ему поддержать русский корпус.
Уже впоследствии Екатерина писала: «Я послала две армии в Польшу — одну действительную, другую — Суворова». При этом «действительной» была армия под командованием Игельстрома, проспавшая польское восстание, а Суворов чуть ли не единолично представлял из себя армию, ибо войск ему Румянцев практически не выделил. Суворов примчался с юга всего с 2 полками, 2 батальонами и 250 казаками. Все остальные войска он присоединял к себе по пути.
К сражению 6 сентября с 16-тысячным корпусом генерала Сераковского Суворов уже имел около 13 тысяч солдат, включая обозных и кашеваров. «Сей мятежнический корпус состоял из лучших войск, знатной части старой коронной гвардии и иных полков, исправно обученных», — отмечал позже Суворов. Тем не менее в десятичасовой ожесточенной битве лучший польский корпус был наголову разбит, а Сераковский, потеряв войско, знамена и пушки, смог вырваться всего лишь с 70 здоровыми солдатами. Раненых польских солдат Суворов отпустил.
Разгром Сераковского тяжело подействовал на поляков. Стали появляться паникеры, Костюшко создал заградительные отряды, расстреливавшие трусов. Сам же он, чтобы поднять боевой дух польской армии, решил нанести удар по русскому отряду Ферзена. Но в сражении под Мацеевицами польские войска потерпели страшное поражение, а Костюшко был ранен и взят русскими в плен.
Тем временем к 6 октября Суворов собрал под своим командованием 25-тысячное войско и спешил к Варшаве, чтобы дать решительный бой.
Столица была хорошо укреплена. Земляная ограда состояла из трех линий укреплений: оборудованы были засеки, «волчьи ямы», палисад со рвом перед ним. Построены отдельные бастионы, внутренний редут для артиллерийских батарей. Со всей Польши к Варшаве стекались отряды, готовые сражаться не на жизнь, а на смерть. По сути, суворовским войскам предстояло повторить подвиг штурма Измаила.
Так же, как и при взятии турецкой крепости, войска целую неделю тренировались: учились лазать по широким лестницам, забрасывать плетнями «волчьи ямы», стрелять поверх голов своих штурмующих товарищей.
Более всего было укреплено предместье столицы Прага, откуда вел мост в сам город. Этот мост русские войска должны были захватить в первую очередь, чтобы бой не перекинулся в саму Варшаву: Суворов опасался, что разъяренные войска, ослушавшись приказа, начнут резню в городе. Напрасно! Всего за три часа русские солдаты прошли через непреодолимые преграды и убийственный огонь, захватили мост — и остановились. Город был спасен.
Многие ли армии мира вели себя так и многие ли полководцы спасали своих врагов? В те дни варшавский магистрат, от имени горожан поднесший полководцу бриллиантовую табакерку с надписью «Варшава своему избавителю», понял, что именно сделал для поляков Суворов. Зато потом они Суворова прокляли и проклинают до сих пор как кровавого убийцу.
За взятие Варшавы и окончание войны Суворов получил чин фельдмаршала. Екатерина написала ему: «Вы знаете, что я без очереди не произвожу в чины. Не могу обидеть старшего; но вы сами произвели себя фельдмаршалом».
(Продолжение следует.)
