Мариуполь: изувечен, но не повержен
Мариуполь. Не так давно этот малоизвестный город, крупный центр металлургии и машиностроения, привлек к себе пристальное внимание если не всего мира, то значительной его части. Вот только известность эта досталась крайне дорого
События 2014 года
Все помнят «Одесскую Хатынь» 2 мая 2014 года, но до недавнего времени в СМИ мало упоминали события, произошедшие всего лишь неделю спустя в Мариуполе. По старой памяти напомню. Накануне этого дня одна «дама с косой» (все, разумеется, узнали в этом персонаже Юлию Владимировну Тимошенко) обещала, что устроит в городе показательную порку, если кто-либо решится отмечать День Победы. Но народ решился, невзирая ни на что, а городская милиция не стала разгонять митинг, за что ее и выжгли бронетехникой, попутно давя и расстреливая возмущенных горожан.
Когда началась стрельба, основная часть митингующих еще находилась на площади Воинов-освободителей. Люди поняли по клубам черного дыма, что началось нечто кровавое, поэтому шедшие начали скандировать: «Украина не страна, Яценюк — сатана!»
Стрельба, кровь под ногами, выносимые из-под обстрелов тела убитых и раненых — вот что увидел город 9 Мая (Здесь и далее выделено мной — Авт.). И во многом именно это событие предопределило те аншлаги у избирательных участков на референдуме о независимости Донецкой Народной Республики. Вы не ослышались: людей стояло море! Даже тех, кто прежде, на всех предыдущих выборах в Незалежной, никогда не голосовал, так как видели, что за все эти двадцать с небольшим лет выборы ни к чему доброму не приводили. Работали избирательные участки всё же не все: видимо, по идеологическим соображениям руководства тех заведений, в помещениях которых они находились.
Да, вынесенный на референдум вопрос немного озадачил жителей: ждали повторения «крымского сценария». Был ли таковой в принципе возможен? Юристы утверждают, что нет.
А вот на выборы президента Украины 25 мая приходили считанные единицы. Во всяком случае, мне так показалось, за весь город судить не могу. Но всё равно разница была очевидна.
В оккупации
Судьба Мариуполя выдалась намного печальнее, чем можно было представить: 13 июня его занял «Азов»*. Начались чистки населения. Кто успел, так или иначе покинул город, остальные, как говорится, залегли, а там — кому повезло не попасть промайданной власти в лапы, а кому напротив…
Из новшеств ведения боевых действий население заметило работу украинской артиллерии как с окраин города, так и с пустырей, вполне себе в городской черте. «Грады» работали даже с территорий, прилегающих к электроподстанциям и из заброшенных садов. Навряд ли такое понравится мирному жителю, на чью землю приехали чужаки с явно враждебным отношением к местным: опыт девятого мая не рассеялся ни к сентябрю, ни даже к декабрю. Ни даже за все эти годы.
Вычисление «неблагонадежных» продолжалось все восемь лет после майдана — даже придумали специальные статьи типа «бытовой сепаратизм», а упоминание о триединстве Руси на территории бывшей УССР расценивается как ни много ни мало измена родине. Ты за единство русских, украинцев и белорусов по факту родства — значит, ты «сепаратист»! Вообще говоря, такая шизофрения, причем яростно-агрессивная, крайне свойственна постмайданному курсу Украины и всячески прививается населению уже с самых младых лет.
Приморский город ушел в глубокое подполье. Люди старались меньше распространяться на политические темы, дабы не навлечь на себя нападки СБУ и идейных «заукраинцев». Почему закавычил? А что это за национальная идея, цель которой — слить страну Западу? (Выделено мной. — Авт.)
О чем мечтаешь днем и ночью ты, свободы пленник,
О чем витают грезы в неприступной вышине?
О жизни беззаботной на блаженной чужине,
И только путь закатный — благоденствия посредник.
«Вы не они! Ваш брат — ваш враг!» — камлает Проповедник.
Ответ молил: «Умерьте пыл, иначе быть войне
В многострадальной, ими же обглоданной стране!» —
Но фантазерам здравый смысл, как видно, не советник.
И вот посеянных семян созрели нынче всходы:
Огней ревут колонны, дедам души теребя;
В пылу зверином насаждают ненависть народу,
Демократично несогласных пытками гнобя…
С двойным успехом, пленники предательской свободы,
Вы предали свой род, уничтожая тем себя!
К слову, с пытками я знаком не понаслышке. Кто-то меня сдал, а вот кто — концов не найти. Схватили меня после смены, упомянув «закон военного времени», безо всякого ордера на арест. Поехали домой и так же без ордера провели обыск. Искали всё, что могло меня скомпрометировать, но ничего не нашли, а компьютера дома вообще не было. Обратили с мамой внимание на их стеклянные, наркотизированные глаза: о том, что у них много наркотиков, мы слышали.
Забрав паспорт и фотоаппарат, сначала отвезли в черном целлофановом мешке на голове невесть куда (подозреваю, что куда-то в Урзуф: когда меня переводили в домик, где было нечто вроде небольшого бассейна, пустого, забитого всякими деревяшками, со следами крови и пуль, я успел взглянуть на пляж и запомнил волнорезы), затем перевезли под аэропорт в складское помещение, где обрабатывали уже конкретно, причем с руками за спиной в наручниках, снова же в кульке на голове. Угрожали даже, скажем мягко, мужеложеством — обошлось выбитыми зубами и отбитой мышцей бедра правой ноги, чуть выше коленки, но… отпустили на следующий день. Били по-натовски, не оставляя синяков, но мышца потеряла около четверти прежнего объема, я года полтора заметно прихрамывал, а согнуть ногу в колене было больно еще несколько лет.
Но всё же жажда ездить на велосипеде меня одолела. Через дикую боль весной 2016 года залез в седло и осторожно проехал первые километры. Затем еще и еще. Вот только за пределы города выезжать боялся: блокпосты — чего от них ожидать? Вроде на свободе — а ощущаешь себя в тюрьме!
В первый раз выехал за город со знакомым, но возвратиться решили через пляж, минуя пост. Затем как-то примелькался уже, привык к ним, да и меня не трогали. В конце 2018 года проколесил первую в своей жизни стокилометровку. Потерянную было мышцу вернул с лихвой.
А вот моих палачей не стало еще в начале 2015 года в Иловайском котле. Перст наказующий нынче карает очень быстро! Предупреждал же их: будете увечить и убивать неповинных — отхватите по выбранной вами же мере. Вальгалла «азовцам»** даже близко не светит, пусть даже не мечтают. Обманутые глупцы!
Вроде бы появилось какое-то подобие свободы передвижения. С известными ограничениями, разумеется, в Россию ехать я не рисковал, ожидая весьма грустных последствий.
А гайки закручивались всё сильнее. Закрывались русскоязычные школы и классы; убирали из учебных планов русскую литературу, уменьшали часы на русский язык. Вот только еще в 2016 году, общаясь с детворой, очень удивился: самой злой обзывашкой в родной школе было — не поверите! — слово «нацик». Значит, народ всё же сопротивляется, не всё потеряно, не все потеряны.
Качество образования вообще улетело куда-то в преисподнюю, даже по точным наукам: в пятом классе не уметь делить в столбик только из-за неаккуратного подписывания цифр одной под другой — дикость, и то, что это не исправили у «хорошиста», свидетельствует об упущении педагога. Языковой барьер только усугублял положение.
Мама, проработавшая некоторое время в детсаду, говорит, что ненависть к «москалям» понемногу прививалась уже с яслей.
С 2020 «коронавирусного» года украинизация коснулась и торговой сферы, равно как вообще сферы услуг. Это раздражало продавцов, и покупатели чисто из человеческих соображений покрывали постоянные факты нарушения нового законодательного произвола, что было не так трудно: достаточно было покупателю сказать, что продавец общается по-русски по просьбе покупателя. Хотя казусы, конечно, приключались, но их прямым свидетелем я не оказывался.
Все эти годы Мариуполь оставался даже не русскоязычным — русским городом. Украинский язык никого не раздражал, равно как не раздражает до сих пор, пока его не навязывают силой. Силой и штыками.
Тарифы росли. Маразм власти крепчал. Кто хотел видеть, видели, что бывшая УССР стала антиРоссией. Через морской порт уже весной 2020 года подвозилась военная техника, как грузовые машины, так и САУ. Все ждали, когда начнется заварушка с украинской стороны, но тишина продолжалась.
И вот слышим: США сотоварищи кричат, что вот-вот Россия нападет на Украину (с кем же тогда она на самом деле воевала прежде?). Объявлена постановка на воинский учет женщин некоторых специальностей (по факту почти всех). Резко усилились обстрелы Донецка, шедшие все эти годы. Зеленский заявляет о желании Украины обладать ядерным оружием, пусть даже «грязной бомбой».
Эвакуация прифронтовых населенных пунктов Донецкой и Луганской Республик — обстрелы со стороны киевского режима не прекращаются.
Официальное признание ДНР и ЛНР Россией, ответ на призыв республик о помощи в борьбе против слетевшей с катушек под чутким управлением из-за океана Украины, наряду с отказом НАТО вернуться к границам 1997 года, подняло вероятность боевых действий до предела. Призрак войны замаячил как никогда, но теплилась надежда, что это всё только слова «верховных».
Но, как выяснится намного позднее, надежды были напрасны. Могу точно сказать о 1-м роддоме, откуда вывели весь персонал еще за неделю до начала спецоперации. Также вдруг, ни с того ни с сего, на микрорайоне Курчатова (это северная окраина города) закрылось отделение «Приватбанка», что должно было намекать на дальнейшее. Но не разглядели, не хотели разглядывать.
Освобождение
Наступило утро 24 февраля — утро начала Неизвестности.
В тот же день по всей территории Незалежной было введено военное положение. Теперь всё имущество, движимое и недвижимое, могло использоваться военными по их усмотрению. Уже через несколько дней по улице, где проживал мой дедушка, некоторые дворы оказались помечены условными знаками. Его двор тоже. В самых худших опасениях не ошибся: у дедушки и в соседних дворах поселились солдаты с желтыми опознавательными ленточками.
А как же протекала жизнь в городе? Поначалу почти ничего не происходило, население еще приходило в себя от шока. Но прилетели первые неприятности: 25 февраля после 15:00 в некоторых районах погас свет, остановились трамваи, на следующее утро остыли батареи отопления.
Пока еще работала сотовая связь, ко мне дозвонился старый приятель. Говорил, что всё решится быстро, что «азовцы»*** побегут после первого же боя, на что я парировал: «Нет, не побегут. Отсюда не побегут. Город этот слишком важен, они его не оставят».
Чем же важен был Мариуполь? Референдум 11 мая 2014 года показал, что город отрицает «новую Украину», ее нынешнюю идеологию и курс на полный разрыв с Россией. То, что он не поддался многолетней относительно умеренной насильственной украинизации, требовало со стороны Киева радикальных действий по идеологической обработке населения. Следует признать, что некоторые успехи в этом им определенно были достигнуты. Преодоление этих «успехов» является одной из ключевых задач по полноценному вхождению города в состав России.
В ночь на 28 февраля на комбинат им. Ильича начала заезжать украинская бронетехника, взламывая замки складских и цеховых помещений.
Магазины быстро растащили. Продуктовые — в первую очередь. Спиртное — одним из первых. Собрались напиваться? Уйти от реальности? Или, быть может, затем продавать, чтобы вырученные деньги потратить на собственное выживание?
Второго марта от мощных ночных «исходящих» залпов, казалось, вырвутся из оконных проемов рамы. Затем стали слышны и первые «прилеты». Все последующие дни мы дальше дома старались никуда не выходить, дабы не встретить невзначай военных. То, что у дедушки они-таки поселились, уже не вызывало сомнений в их подлинном к нам отношении.
Точно утверждать, откуда и кто стрелял, полагаясь только на слух, сидя в квартире, оказалось невозможным. Было бесспорным лишь то, что мы оказались в минометно-артиллерийском аду.
К шестому марта не было уже не только электричества, но и газа и воды. Всё, приехали! Был у нас аквариум — теперь его судьба оказалась предрешена: его жители замерзнут.
Вечером 7 марта ту артиллерию, которая стреляла от нас и из-за которой страшно было находиться даже в комнате в глубине дома, «угомонили» точными попаданиями. Ну, думали, всё, закончились ужасы. Восьмое марта показало: мы были чересчур наивными: первый прилет в школу напротив. Поняв, наконец, что боевые действия надолго, накупили дров для приготовления еды на мангале. Так что кому как, а мы на нем не шашлычками баловались, а выживали.
К концу марта в доме остались целыми лишь отдельные стекла. Март в этом году выдался какой-то февралеподобный, и в квартире у нас температура опустилась до отметки +4 градуса. Выбитые окна были завешены, заложены, заставлены всеми доступными способами, дабы сберечь последнее тепло и побороть холодные северные сквозняки, вот только каждый «прилет» или «улет» мог порушить те хибарные конструкции, и их приходилось регулярно поправлять. И всё чаще спускались прятаться в подвал те немногие, кто остался в нашем домике на восемь квартир, включая нескольких прибившихся к нам.
Вокруг прилетали мины, где-то вдалеке взрывались после попаданий боекомплекты, разбрасываясь снарядами на несколько сот метров. Снова прилетело по школе; шальной фугас завалил один из тополей метрах в тридцати от дома. На наших глазах сгорели почти дотла две девятиэтажки. Загоревшийся 16 марта интернат заставил нас весьма понервничать. Ветер дул от него в нашу сторону, пожар мог переброситься сначала на школу, затем ве́рхом — нам на крышу, поэтому, чтобы уберечь наше общее жилище, забрали из школы (благо там никого не было) огнетушители и стали ждать. Огонь на школу не перешел. Повезло. Ушли спать.
Еще через три ночи после того, как у нашей квартиры вовсе не осталось остекления, к нам пришел дедушка. Как раз в тот день уличные бои дошли до его улицы. Несколькими взрывами его роняло наземь, и он в полубреду решил всё оставить и прийти к нам. По пути его встретили донецкие военные. Они были немного в шоке, что там еще кто-то жил. Узнав, откуда, куда и зачем спасается старик, прикрывая автоматным огнем, его провели через несколько улиц ближе к нам. Мама, его дочь, встретила его вся в слезах: он всё же оставил свой дом, заслуженный горячим стажем на заводе. Оставил — но норовил вернуться. Мы его всячески отговаривали: в тех местах шли бои, били минометы. Доходило даже до нервных срывов, и это не так сложно понять.
Недели через полторы нас отыскал дедушкин сосед по улице и тихо, подавленно прошептал: там, на улице, ловить больше нечего, дом сгорел, и не только его дом. А чего еще можно ожидать, когда из твоего имущества сделали укрепрайон?
Из средств получения хоть какой-либо информации все время работал только радиоприемник, который слушали вечерами, включая очень ненадолго ради сбережения энергии. В свое время я увлекался дальним радиоприемом, поэтому хорошо знал, когда и на какой частоте можно слышать «Вести FM». На коротких волнах можно было легко слушать «Международное радио Китая». Порою включал «частоты гнева» (7051 и 7056 кГц в радиолюбительском диапазоне 40 м), где уже восемь лет идет словесная война не на жизнь, а на смерть между сторонниками майдана и его противниками.
Из радиоэфира «Вестей FM» услышал шокирующее: в нашем городе с населением чуть более 400 тыс. жителей каждый двадцатый или двадцать пятый был переодетый украинский военный.
Аккумуляторы вымерзли, и сосед «угостил» меня батарейками, чтобы у нас оставался хоть какой источник информации, так что слушать эфир приходилось тоже строго по времени. Но где-то в начале или к середине апреля появился более-менее мощный сигнал на УКВ: заработал ретранслятор «Вестей» в Володарском — стало возможным слушать радио хоть на мобильном телефоне.
Но его нужно чем-то заряжать, а электричества нет!
Вообще страшно повезло, что среди моих увлечений был туризм, а значит, что у меня было кое-какое снаряжение. Некогда походное, оно стало бытовым и пока таковым является. На походном газу нагревали чайник и жарили яйца, пока они были. Разморозившееся мясо пустили на солонину. Вместо хлеба жарили на мангале лепешки из муки, и это было неимоверно вкусно, хотя и просто. Из загашников были извлечены фонари и фонарики с динамо-зарядом; очень аккуратно использовался заряженный еще на заводе внешний аккумулятор. Когда стало немножко поспокойнее и начало проклевываться солнышко, вытащил на свет свою старую солнечную панель. Сотовой связи не было, так что телефоны были в основном выключены, что немного упрощало дело мини-энергетики.
К середине апреля уличные перестрелки начали сходить на нет, и мы начали крайне осторожно изучать окрестности и узнавать новости. В конце месяца совершил первые выезды на велосипеде. Теперь оба велосипеда из развлечения превратились в транспортные средства с редкими комплектующими. Чем больше раскатывался, портя дефицитные теперь бескамерные покрышки, заменить которые нечем, тем больше видел глубину катастрофы, в которой оказался наш любимый город.
Девятиэтажки использовались как господствующие высоты для оборудования огневых позиций. На крышах могли поставить — и нередко ставили — минометы, оборудовались позиции для ПТУР и снайперов. Для ВСУ и «Азова»**** всё заметно упростилось после исчезновения электричества: замки домофона открыты, и подъезд превращается в проходной двор. Если чья-то квартира им «нравилась», жильцов попросту из нее выгоняли, а там оборудовали позиции корректировщики и снайперы. Добро, если у мирного населения была возможность тут же улизнуть куда подальше, да не у всех таковая возможность была: и не на чем было, и не давали уехать. Для многих жилище — вообще итог всей жизни, и покидать его люди не спешили, чем «защитники» также пользовались вовсю.
Люди остерегались военных, потому что встреча с ними не сулила ничего хорошего. Сходить на колодец по воду может стать тебе слишком дорого: в лучшем случае прогонят ни с чем, а в худшем — дорога к моргу. Увы, не вымысел: мужчина с соседней улицы однажды притащил на тачке свою жену, раненную в висок пулей украинской снайперши, — спасти ее не смогли.
В роддом, где окопались военные, уже не совались: те не только отказывались наотрез помогать, а даже стреляли очередями под ноги. Хороши защитнички, правда? В общем, выживали на накопленных запасах. («Если, конечно, они у вас есть!»)
Теперь о родильном доме, точнее, перинатальном центре № 1. В чем разница, кроме набора слов, народ не знает. Вот то, что от него осталось.
По мнению местных жителей, под фундаментом, который начали резко расширять с лета, мог располагаться склад боеприпасов. Наверное, так это и было, иначе трудно объяснить, почему на нейтрализацию этого пункта ушел почти месяц и отчего вокруг столько разрушений, особенно со стороны частного сектора: части улицы Металлургической практически нет, а дом 19 по ней стал своего рода нарицательным.
Использование гражданской инфраструктуры в качестве военных объектов, выбор позиций посреди жилых кварталов и размещение там тяжелой техники — излюбленная практика «защитников Украины». Расчет делается на то, чтобы противник не мог применять артиллерию и авиацию по ним, а они — могли. Здесь велика также медийная составляющая: стоит только подобный объект уничтожить, сразу в украинских, а затем и западных и прозападных СМИ раздувается волна ненависти: мол, опять русские размолотили гражданский объект. И мало кто при этом вспоминает, что объект, используемый в военных целях, уже не может считаться объектом гражданским, более того, на военном объекте не должно быть никаких гражданских.
(Продолжение следует.)
* — Организация, деятельность которой запрещена в РФ.
** — Организация, деятельность которой запрещена в РФ,
*** — Организация, деятельность которого запрещена в РФ.
**** — Организация, деятельность которой запрещена в РФ.
