Кургинян: что произошло с Казахстаном на обломках Великой Руси
Достаточно надолго оказавшись в Александровском и занимаясь делами Александровской коммуны, я одновременно с этим смог-таки довольно сильно продвинуться в том, что касается понимания устройства глобальной системы, двигающей мир в некоем направлении, маркируемом этой самой вакцинацией, COVID-19 и всем прочим. И я изготовился выполнить свое обещание и выступить по этому поводу перед теми, кто смотрит программу «Смысл игры». Но тут — бах-трах-тарарах! — Казахстан.
Надо сказать, что заниматься всю оставшуюся жизнь распахиванием огромного поля под названием «вакцины», «медицинские угрозы» и всё прочее, мне не хочется. Ну не мое это! Я могу заставить себя этим заниматься, даже увлечь себя этим, если это совсем нужно, если это основной вызов человеческому существованию. И на вызов надо отвечать — как-то странно по этому поводу отмалчиваться, если ты занимаешься публичной аналитикой, общественной деятельностью и всем прочим. Но вот так вот просто, чтобы в это залезть и насладиться неким вниманием к тому, о чем ты рассуждаешь, — нет во мне этого позыва естественного. Другим я занимался всю жизнь, и если всё это вакцинаторское дело как-то будет спущено на тормозах — ну и слава богу!
А вот если, наоборот, произойдет дальнейшее обострение, да еще и оно наложится на какие-нибудь новые типы биологических войн, тогда вопрос уже не в том, чем тебе хочется заниматься, а в том, что надо.
Короче говоря, я счел неразумным не откликнуться как-то на происходящее в Казахстане и двигаться дальше по намеченному вакцинаторскому маршруту. Может быть, на это повлияло и то, что я с гораздо большим интересом присматриваюсь к тому, что происходит в Казахстане и в других точках, чем к каким-то странным виньеткам, рисуемым на этом всё более странном вакцинаторском поле. А может быть, дело в том, что, действительно, есть надоба обсудить Казахстан, и эта надоба является суперострой. Мне трудно сейчас различать. Я только знаю, что я сейчас выступлю с передачей по поводу Казахстана. А следующая передача будет уже на тему «глобальная система управления вакцинацией» ― действующие лица, предлагаемые обстоятельства, фундаментальные интересы и так далее (глобальные, я опять-таки подчеркиваю).
Итак, о Казахстане. Всё, что сейчас обсуждается, либо избыточно экстравагантно, либо избыточно прагматично и локально. Это свойство современных обсуждений. Есть уважаемые мною специалисты, которые могут обсудить нечто конкретное. Это обязательно надо обсуждать, но к этому нельзя всё свести. Но есть люди, которые увлечены современной экстравагантностью, какими-то странными гипотезами, общими бесплодными рассуждениями. Общие рассуждения бывают теоретическими, но к чему-то ведущими. Или вот такими — общебесплодными, но очень, повторяю, экстравагантными. И вот это всё пестует наша современная субкультура.
Ознакомление с огромным количеством Telegram-каналов, этим новым словом нашей аналитики, убедило меня, что далеко не всегда это всё нацелено на углубление и расширение понимания случившегося, чаще — на другие побочные цели. Хотя люди разные, материалы разные и так далее. Есть и то, что заслуживает уважения.
Но в том, что касается Казахстана, мне представляется самым важным недопустимость отказа от неких общих, может быть, отчасти даже размытых представлений о ходе процессов, о структурах, которые слагают человечество, тенденциях, источниках тех или иных неблагополучий.
Мне представляется, что люди часто быстро «съедают» некие модные концепции, насыщаются, а потом забывают о них. А если эти концепции имеют отношение к реальности, то они же продолжают действовать.
Одна из таких концепций — это соотношение империи, сверхдержавы и так называемой цивилизации. Идея Тойнби, Данилевского, которая была подхвачена еще Шпенглером, которая потом была подхвачена неким Хантингтоном, ― эта идея очень оживленно обсуждалась какое-то время. Потом ее отбросили. В соотношении с империей ее особенно никто и не обсуждал. А теперь это всё «работает». Конечно, работает и всё остальное: прагматические интересы, какие-нибудь частности и всё прочее, но это-то точно работает. И не может не работать.
Советский Союз был благой сверхдержавой, призванной вернуть человечеству надежду на восхождение человека к чему-то большему, чем он является, и за счет возвращения такой надежды — укоротить все те силы, которые по сути своей направлены на ликвидацию человечества. «Нет в мире вещи, стоящей пощады. Творенье не годится никуда», — говорит Мефистофель в «Фаусте» Гете.
Но Советский Союз был не только этим ― трагически утерянным человечеством, неотменяемым слагаемым, гарантирующим возможность вообще существования человечества. Советский Союз был еще и огромной сверхдержавой, безусловно, в самом позитивном смысле слова, имперского типа. А империя ― это наднациональное идеократическое огромное государство. Идеократическое — это значит, что все народы, народности и любые другие общности, входящие в империю, висят, как люстры на потолке. А «потолком» является идеология (в советском случае — коммунизм, может быть другая). Соответственно, потолком наднациональным, потому что если все эти «люстры» прикреплены к «потолку», то главное — это «потолок».
Хотя абсолютно правильно и глубоко позитивно говорилось по поводу Советской империи ― «со знаком плюс»:
Союз нерушимый республик свободных
Сплотила навеки Великая Русь.
То есть что в центре ― в виде Солнца этой планетарной системы ― находится русский народ, а вокруг него вращаются в некой гармонии все остальные народы этой планетарной системы. Пониманием этого обстоятельства, в частности, был вызван тост Сталина за русский народ. Хочу обратить внимание, что не только после войны он начал об этом говорить, но и до войны есть его высказывания того же самого типа.
Но как бы там ни было, была империя — наднациональное идеократическое великое государство, сверхдержава, и входившие в эту империю части.
Крах империи… подчеркиваю еще раз, что никакого отношения к колониальным империям, порабощению других народов этот принцип империи или империума не имеет. Никто никого не порабощал. Русский народ очень талантливо сочетал водительство, опеку, помощь, поддержку всего того, что кроме него слагало эту империю. Уважительность какую-то, тонкость. Колониальная империя — это про другое.
Империя рухнула. И как только она рухнула… как только рушатся такие великие империи, начинает прежде всего дышать не только банальный национализм, но и этот «цивилизационизм». Первое, что обнажается при крахе империи, это цивилизации. Хотя катализатором краха может быть и банальный национализм. И эти цивилизации начали обнажаться. А обнажаясь, они не могут не предъявлять так называемые цивилизационные швы, то есть свои естественные границы. В каком-то смысле даже от отдельных людей не зависящие, определяемые отнюдь не только талантом тех или иных государственных деятелей или политических элит, но и чем-то настолько объективным, что дальше некуда. Вы разрушаете великие империи? Обнажаются цивилизации. Не сразу национальные, локальные образования, а эти цивилизации. Они же есть, они объективно есть. Если у вас есть какие-то структуры, и большая структура держит меньшую, то, когда вы разрушили бóльшую, меньшая же обнажилась. Она устойчивее, долговременнее. Удар наносился не по ней, в каком-то смысле. И так далее.
Вот эти объективные цивилизационные швы и стали играть на постсоветском пространстве в период после распада империи, и особенно остро — после 2000 года. И то, что происходит в Казахстане, может иметь огромное количество причин. Но там обнажается тот же цивилизационный шов, который обнажается на Украине или в Белоруссии. Эти швы будут обнажаться, они будут жить, к ним придется так или иначе относиться. Они объективны.
Дело в том, что большая часть постсоветских государств, образовавшихся на руинах Советского Союза, не слишком убедительны в силу тех или других причин. Это мягко говоря. Ну какая история у прибалтийских государств? Когда они, в сущности, начали существовать? Вот не в 1991-м, а когда? Ну были какие-то короткие периоды между мировыми войнами. Но они же не закладывают настоящих констант исторического существования. Каковы исторические константы существования Украины как того большого государства, которое мы лицезреем, с его восточной частью? Где там исторические константы? Их можно раскопать, их можно выдумать, их можно обнаружить, их можно раздуть. Но их органическую мощь — нет. Органической мощи их не существует. Как не существует и всего остального.
Настоящие источники национализмов, которые в числе прочего породили распад СССР, настоящие источники — это русская интеллигенция. Это она просвещала, развивала, восхищалась, стонала по поводу «нашей и вашей свободы», приписывала несуществующее значение очень и очень многому на этих окраинах.
Вообще, Россия, в отличие от Великобритании, Франции и других по-настоящему империалистических в прошлом государств, она ведь развивала окраины, относилась к ним совершенно не так, как колониальные империи. И в этом — сила и слабость нашего имперского варианта. «А мы попробуем любовью», — сказал Тютчев в ответ на слова Бисмарка о том, что эти империи делаются «железом и кровью». Самобытность Прибалтики, Украины и многого другого в очень существенной части придумана, выпестована, раздута нашей интеллигенцией имперского центра.
Ну и естественно, что те окраины, которых это касалось, они аплодировали: «Ну давайте, давайте, мы это подхватим», и так далее. Очень редко это делалось врагами — Австро-Венгрией, Польшей, Германией (по отношению к Украине). Чаще всего такие процессы, породившие потом парад суверенитетов, осуществлялись из имперского центра.
Соответственно, всякое открепление этих национальных государств от имперского центра и имперской истории означало вычеркивание самого главного историко-культурного периода в жизни этих государств — советского периода. А за его вычетом очень редко имело место нечто с достаточно мощной корневой системой.
Ну, вспоминают в Грузии о царице Тамар и так далее… Я не говорю, что этого нет, это есть. Есть древняя грузинская история. Когда-то писательница Анна Антоновская получила Сталинскую премию за многотомный труд «Великий Моурави», посвященный этой истории средневековой Грузии. Была она, Грузия как таковая, отстаивалось христианство. Была Армения. Это были маленькие страны, раздавленные крупными империями, в основном Персидской и Турецкой. Что-то могут вспомнить, не выдумывая, отдельные государства Средней Азии. Но и это «что-то»… ну вот не хватает его в его естественном количестве для того, чтобы начать строительство суверенных государств после такого долгого периода отсутствия суверенитета. Это напрягается, накачивается, надрывается, особенно потому, что в силу каких-то загадочных причин нужно оторвать их историю от советской истории и от русской истории в целом, от истории Российской империи. Ну построен Семипалатинск по воле государя Петра Великого! Почему это надо скрывать, выдумывать какую-то собственно казахскую историю? Это же только ослабляет!
Почему так надо открепляться? Почему нельзя это сделать с почитанием общего русского и советского прошлого? А потому, что если бы это почитание лежало в основе, то не было бы суверенитета. И не было бы всех этих взрывов истерии по поводу того, что «мы — не русские, а что-то совсем другое».
Так живут практически все, за редким исключением, государства, образовавшиеся на обломках Советского Союза. Россия постсоветская на это смотрит с внутренним напряжением и внешней полурасслабленностью. И до тех пор, пока этот процесс открепления является мягким, удается избегать какой-то исторической правды.
Но потом не русские, не Российское государство, а оппоненты начинают напрягать эту антирусскую, антисоветскую, антиимперскую тему. И когда они это напрягают, они сами всё больше и больше обнажают цивилизационный шов. Потому что если они отрицают историю Советской Украины, то никакого внутреннего глубокого права на украинский восток у них нет.
Я не хочу здесь задевать чье-то государственное самолюбие. Сложилось то, что сложилось. Я говорю не о юриспруденции (пусть о ней говорят другие), не о властных конфигурациях (я никакого отношения к ним не имею). Я говорю как культуролог, в каком-то смысле философ, я говорю о том, что касается каких-то глубин существования. С точки зрения этих глубин очевидно же, что никакого отношения юго-восток Украины не имеет к украинскому государству с более или менее внятной исторической идентичностью. Этой идентичностью обладает только очень маленькая Украина. Ее тоже недостаточно для существования, но она по крайней мере есть, а тут-то ее вообще нет. И последнее, что можно было сделать — это сказать о величии Советского Союза, о наследовании, об этом всем периоде и так далее. Но говорится-то прямо обратное.
То же самое с Казахстаном. Я не хочу разбирать правовые и политические основания существования Казахстана как государства. Ну вот он есть и есть. К этому надо относиться с политическим, юридическим и прочим уважением. Я говорю об историко-культурном феномене. Можно отыскать какие-то крохи идентичности, особенности, уникальности казахстанского государства и распространить аж и на Северный Казахстан. Можно, но это надрыв! Это всем очевидный надрыв. И пока в ситуации такого надрыва всё замазывается словами о полубратском существовании Казахстана и России — сочетаемом с очевидным ущемлением прав русского населения и прерогатив русской истории — всё еще как-то держится. Это мастерство первых государствоформирующих деятелей — руководителей этих суверенных государств: раннего Назарбаева, раннего Каримова, Кучмы, наверное.
Как только внутри этого двусмысленного метастабильного существования возникают хоть какие-то напряжения ― националистические, исламские, радикально-этнические и другие (социокультурные, религиозные) ― вся эта конструкция вообще начинает рушиться. И политические, юридические границы ― которые есть факт и к которым надо относиться, как к факту, ― обнажают свое несоответствие неким историко-культурным, сущностным, глубинным, историческим, метаисторическим линиям.
И это, в частности, проговаривается в теории цивилизаций. Цивилизация — это устойчивая общность, которая опирается на единство религиозного смысла и религиозно заданной культуры (например, можно говорить о католической цивилизации и так далее). В том мире, в котором мы живем, этих цивилизаций как бы уже и нет, ибо нет серьезной опертости на религиозные константы. Но как бы нет, а как бы и есть.
Теперь еще один размытый теоретически парадокс, от которого захотят отмахнуться, но который не даст это сделать. Он называется регресс.
На всех территориях распавшейся советской империи начался регресс с какой-то псевдорелигиозной, псевдонационалистической, псевдокультурной спецификой. В Казахстане интеллектуалы, очень близкие к руководству, на раннем этапе в девяностые годы говорили, что они не смогут построить казахскую нацию без ее «юртизации». То есть без перемещения казахов в юрты, где те, наконец, и обнаружат свою идентичность, свою специфику, свою историко-культурную самость. И тогда уже из этого начнется разворот в некую государственность.
Повторяю: это говорили не маргиналы, а советники руководства. Так уж чтобы страшным волевым усилием начать всё «юртизировать» в Казахстане — этого не было, но регресс шел. Исчезали крупнейшие индустриальные объекты. Снижался культурный уровень населения, проседали доходы низкооплачиваемой части, обнажалась этакая уныло аграрная специфика. Или кочевая, не важно. Кочевье-то не обнажалось, а специфика обнажалась.
По определенным причинам я уже довольно долго живу в близком к Москве дачном поселке, который теперь стал частью Новой Москвы. Переехав туда в связи с болезнью одного ближайшего родственника, которому нужен был свежий воздух, я там и остался. А оставшись там, я завел собаку, чего всегда хотела моя мать, говорившая, что в Москве собаку заводить нельзя. Да и я сам — вполне себе такой собачник, не очень умелый, но трепетно относящийся к собакам как таковым. Поскольку в конце ХХ века и в самом начале XXI эти дачные поселки были уж совсем нестабильными, то возникшая собака была самцом алабая средней крупности, довольно доминантного типа.
Я с этим большим щенком гуляю по поселку, в каком-нибудь 2001 году, а в поселке много строителей — этих самых иммигрантов, которые сейчас активно обсуждаются. Может быть, какая-то часть из них и очень буйные, но те, с кем я встречался, — милейшие люди: таджики, узбеки.
Мягкое лето, я иду с собакой, навстречу мне выходит интеллигентный таджик, прекрасно говорящий по-русски, и начинает обсуждать собаку. У нас с ним поводом для длительного диалога является собака. Так просто ведь не начнешь разговор: ты обсуждаешь собаку и ее свойства, характер и всё прочее, потом всё переходит на какие-нибудь общие вопросы. Выясняется, что мой собеседник был инженером, хорошо зарабатывал, интересно жил, потом всё рухнуло, нищета, ему надо ехать на заработки.
Если бы всё ограничивалось этим сюжетом, я бы не стал его излагать. Самое главное в конце. Это такой летний день, уже клонящийся к вечеру. Рабочая программа приехавшим сюда таджиком, бывшим инженером, а ныне строительным рабочим, выполнена. На траве лежит толстое одеяло и, простившись со мной, этот человек ложится на одеяло, чтобы поспать. И я вдруг толчком обнаруживаю, что это все картины XIX века, что его историческая память при случившемся регрессе автоматически начинает воспроизводить некие знакомые ему пластические позы, почти архетипические, известные по дедушкам и бабушкам, не знаю по еще кому, по каким-то передающимся неизвестно как воспоминаниям. Всё начало регрессировать туда.
Модернизация Казахстана, Узбекистана, Таджикистана, Туркменистана, Украины, Кавказа, Грузии, Армении, Азербайджана — это всё фикция, понимаете? Это глубокая фикция. Специфическую, очень необычную модернизацию всего этого осуществляла не слишком бойко Российская империя, а потом очень бойко Советский Союз. «Товарищи освобожденные женщины Востока, с вашими мужьями-эксплуататорами мы покончили». Всё это рытье каналов, создание индустриальных объектов, образовательный уровень, модернизация населения в смысле «освобожденных женщин Востока», вся эта миграция, перемещение с места на место, новые театры, ренессанс литературы — всё это советское по сути своей.
Можно сказать, что русский народ тем самым создавал себе могильщика в виде национальной интеллигенции, а можно сказать, что осуществлялся уникальный эксперимент, но как бы там ни было — это вот так. И как только это убивается — всё летит к чертям собачьим. И все эти пижонства в виде действительно замечательно говорящих по-английски или рассуждающих о политологии представителей данных народов — если это поскрести, то там регресс. И я думаю, что многие это видели, например, по дискуссиям с украинскими оппонентами.
Можно, конечно, сказать, что выбирали не тех оппонентов. Отчасти это так, но отчасти. Потому что кого ни выбери — очень скоро выясняется нечто странное. Какое-то хуторское дремучее мышление в якобы суперрафинированной Прибалтике. Это при Советах она могла выглядеть как суперрафинированная, почти что Запад, а потом-то стало ясно, что это. Это хутор, очень дремучий внутренне и достаточно свирепый. И это начало выясняться везде, а чем больше это начало выясняться, тем больше оказывалось, что ни с каким мягким, плюралистичным, способным к компромиссам, размытым национальным государством этот регресс не может сочетаться. Понимаете? Не может! Сколько-то времени может так болтаться при Кучме, а потом всё это обостряется, обостряется, обостряется — и лопается.
При Ельцине начался бурный, стремительный регресс в Российской Федерации. Путин сделал его гораздо более плавным. Он его не переломил, он сделал его более плавным, и потому с чем-то сочетаемым. Все эти великие театры (Стуруа — замечательный грузинский театр, замечательный, да и многие другие) — они могли существовать, пока существовала империя. Они нужны были империи. И жить это всё могло в империи. Все эти национальные литературы, зачастую очень неслабые ― Отар Чиладзе, Грант Матевосян — они могли существовать только в империи, они никому не нужны вне империи, никому! Все эти Алихановы-Алиханяны, Мергеляны, Арагац и все прочее — они были нужны империи. Как только империя рухнула, выяснилось, что то, что нужно «не империи», — это какой-нибудь духан. Всё! И очень замшелая, безлюбая и мелкая литература, а также культура. Я говорю об этом с глубокой горечью, но это, безусловно, так.
Поэтому, чем бы ни являлась по факту прагматики та беда, которая оформляется в Казахстане, по факту неотменяемой теории — это цивилизационная катастрофа. Это снова и снова обозначение регресса и цивилизационных швов. Господин Журден у Мольера не знал, что он говорит прозой. Господа, которые там что-нибудь сейчас делают (очень, возможно, и убедительное ― я совершенно не заинтересован это проблематизировать), они не знают про цивилизационные швы и регресс. Но это не значит, что цивилизационных швов нет и регресса нет. Всё это есть.
Кстати, единственное место на постсоветском пространстве, где, с моей точки зрения, объективно регресс был или остановлен, или существенно, совсем существенно сдержан — это Белоруссия. А вовсе не суперзападная Эстония — там всё сметено оказалось. В Белоруссии — нет. Относительно модернизированными на постсоветском пространстве оказались Донецк, Тирасполь и Минск. И мы не можем отделить это от того, что они оказались естественной частью той русской цивилизации, которая обнажается после того, как исчезает империя. Это не вопрос чьей-то злой воли, чьего-то экспансионизма.
Русский народ, да и российская элита потрясающе спокойно отнеслись ко всем выходкам, которые существовали на постсоветском пространстве. Потрясающе спокойно, и я бы сказал, с наследуемым имперским мягким и дружелюбным высокомерием. Но это тоже временно!
Мы присутствуем при тектоническом процессе. Тектоническом! Одним из слагаемых которого является вот этот имперско-цивилизационный переход.
Что касается наций как таковых, то нации — это субъект модернизации и ее продукт одновременно. Нет модернизации — нет наций в светском смысле этого слова. И очень трудно на столь сложном имперском пространстве, которое подпирается снизу цивилизационной спецификой, очень трудно на нем начать сразу рисовать современные нации. Тем более что модерн отменяется постмодерном Запада — Европы и Соединенных Штатов. Поэтому мы все вовлечены в тектонический процесс, и то, что он разворачивается, что его единицей является какое-нибудь десятилетие-пятнадцатилетие, а не 15 минут ― совсем не значит, что это не быстрый процесс. Это процесс: а) колоссальный по энергетике, б) очень быстрый и в) неминуемый.
Во всех моих рассуждениях, конечно, присутствует прежде всего тоска по империи и некая неукротимая воля к тому, чтобы империя была восстановлена. И продиктовано это не тем, что мне хочется, чтобы всего было много, а тем, что только на этой основе можно спасти человечество. И каждое из этих государств тоже. Но это уже отдельные вопросы.
Главный вопрос заключается в том, что любой радикально-регрессивный этнократизм с забвением русского и советского прошлого — он неизбежно обнажает цивилизационные швы. И тогда в цивилизационное русское поле входит и Крым, и Донбасс, и что-то еще, и нельзя это отменить. Как нельзя отменить сдвиг литосферных плит. Я какое-то время работал в Институте океанологии, в секторе Сорохтина, тектоники литосферных плит — вот они движутся и движутся.
Теперь, это не всё. Можно ликовать по поводу того, что американцы, уходя, не всех вывезли, кинули каких-нибудь своих афганских союзников, которые их поддерживали, что вели себя паскудно, достаточно жалко и неубедительно. Всё это так. Можно из этого пытаться сделать вывод, что Америке кирдык и всё прочее… Но пока что это мощнейшее, опаснейшее и наизловреднейшее государство, а вовсе не умирающий, дохлый волк, тигр или неизвестно кто. И каждый, кто исходит из другого, нарвется на все возможные ошибки.
Да, Байден, с его каким-то полудетским желанием получать дары от самых разных визитеров и существовать между Керри, Блинкеном, своим собственным сыном и так далее, — это некий подарок судьбы. Но это ненадолго. И не Байден определяет константы американской политики.
Поэтому как ранее, так и теперь, вместе с приходом демократов приходит концепция управляемого хаоса, Новый мировой беспорядок. Республиканцы цепляются за концепцию Нового мирового порядка, но осуществить его не могут, потому что заплатить за это американский народ уже не может. Он не может, как Рим, ставить гарнизоны во все провинции и всё это окормлять. А вот Новый мировой беспорядок — да. Повторяю, это всегда базовая концепция прежде всего Демократической партии США, прежде всего в XXI столетии. Кстати, идея демократизации Большого Ближнего Востока, высказанная Кондолизой Райс и поддержанная младшим Бушем, излагалась уже в ее республиканской версии, поэтому это близко к двухпартийному консенсусу.
Уход из Афганистана американцев — это одновременно позор логистики, еще раз демонстрация наплевательского отношения к своим союзникам, что очень проигрышно в перспективе (вспомним, так же относились к представителям Южного Вьетнама). Но это одновременно и гениальный ход зловещей американской стратегии хаоса, Нового мирового беспорядка. Гениальный ход! Афганистан становится колоссальным источником хаоса. Этот хаос драгоценен. Ибо, с одной стороны, он должен долбануть по России (концепция «южного подбрюшья» никогда не отменялась), с другой стороны — по Ирану, с третьей стороны — по Пакистану и Индии, этим проблемным союзникам. А с четвертой, конечно, по Китаю.
Разговоры о том, что талибы* ― это противники ИГИЛ* и «Аль-Каиды»*, мне лично кажутся, мягко говоря, странными. Это люди, уже объединенные на семейном и на всех других уровнях. Они объединены и общим своим представлением о том, что радикальный исламизм — это живая идеология с будущим. Это не какая-то странная гендерная слизь, это мужчины, готовые умирать, это женщины, готовые умирать, это пассионарность, это всё прочее.
Куда вы денетесь от этой цивилизации? Да, она приобрела странный характер. Да, в каком-нибудь XIII веке, как мне кажется, исламская цивилизация могла претендовать на культурное лидерство в мире. А потом что-то случилось. И это «что-то» уже не сильно обновлялось ни блестящими успехами Османской империи, ни чем-то другим. Это было ненадолго.
Сейчас есть то, что есть.
Есть с трудом передвигающиеся представители западных народов, не точно понимающие, кто они ― мужчины, женщины или кто, и сидящие в андеграунде полуфашистские группы, которые скрежещут по этому поводу зубами, бессильно, — и есть вот это. Плюс восходящий Китай, Вьетнам, Индия и так далее.
Куда это денется? С того момента, как в Афганистане произошло то, что произошло, начался взрыв экспансии этого начала. Он перекидывается на Казахстан, Узбекистан — куда угодно. И это — цивилизационный фактор, который надо учитывать. И без учета коего все действия по помощи братским государствам, с которыми ты связан какими-то там договорами, являются, возможно, и необходимыми ― не мне судить, ―, но недостаточными. Это я точно знаю.
Теперь дальше. Есть очень для меня непростая тема. У нас в России есть в элитах очень мощная, и в целом не лишенная какого-то патриотически-геополитического пафоса убежденность, что с Турцией можно дружить.
Если бы это было можно, я бы это всячески поддерживал. Я много раз говорил, что, во-первых, Армения ничего не значит для русской политики в том прямом смысле, который связан со словом, определением «вектор русской политики». Не Армении определять вектор русской политики. Во-вторых, Армения сама избрала себе протурецкого лидера. В-третьих, она пребывает в состоянии, при котором учитывать ее как сколь-нибудь крупный игровой фактор, по крайней мере, пока ― нельзя. И так далее, и тому подобное. Ни при чем тут Армения. Вопрос в том, какие отношения Турция будет строить с Россией. Повторяю, фактор Армении вообще не существует в этом смысле сегодня. Вопрос только в Турции.
Пока Турция более или менее определяет себя как мощное перспективное прогрессивное государство — вопроса нет.
Но что происходит, когда начинаются разговоры о Великом Туране? И насколько эти разговоры носят не гуманитарный — бла-бла — характер, а настоящий серьезный? Вот вопрос.
И третье: что с НАТО?
Это всё серьезные вопросы. Если на уровне государственной политики Турция начинает двигаться в сторону так называемого Турана, то, может, она далеко туда и не продвинется, но тогда ее экспансия на этноконфессиональном уровне (что очень трудно, ибо этно- и конфессиональный трудно сочетаются, но возможно) будет сочетаться с экспансией Афганистана на собственно конфессиональном уровне. И этот колокол будет звонить по нам.
Потому что наиболее крупным этносом, входящим в Российскую Федерацию, после русских являются тюрки. Поэтому (ведь всё равно «сплотила навеки великая Русь») этой великой Руси надо относиться к тюркам с предельной комплиментарностью, заботливостью, уважительностью. И одновременно с этим ― с легкой настороженностью в случае, если данный этнический массив начинает шевелиться в сторону, попахивающую иноцивилизационностью (туранской, исламской, не важно) или сепаратизмом. Потому что, в отличие от чего-нибудь крохотного, это ― может. Еще раз: никакого отношения к «обострительству», к конфликту между тюрками и русскими это не имеет. Наоборот, говорил, буду говорить, настаиваю на том, что отношения должны быть предельно комплиментарными, но в определенных рамках, а рамка — отсутствие иноцивилизационности и сепаратизма.
Меня пытаются убедить, что всё, что в этом направлении осуществляется Турцией, ― лишь игра. Такая легкая, культурная, с некоторыми пожеланиями ― вот как реконструкторы играют во что-то, дескать, реконструкторство на тему неоосманизма и так далее.
Я с уважением отношусь к этой точке зрения. Я просто спрашиваю: а если это не так? А что происходит с Украиной и Турцией? А что происходит с Крымом? А что происходит по другим направлениям? А что происходит в отношениях между Турцией и Англией, Турцией и Японией? А что, в конце концов, происходит с НАТО, которое объявляет Россию главным врагом, а Турцию своим… ну может быть, enfant terrible, но всё же своим замечательным слагаемым? Ну, чуть-чуть, может быть, избыточно нервным и дергающимся.
Этот фактор на Казахстан и Среднюю Азию будет действовать — если это серьезный фактор — еще быстрее, чем на Россию. И неожиданно те, кто у нас, с моей точки зрения, слишком уверенно разыгрывает некие и впрямь соблазнительные перспективы глубокого русско-турецкого объединения, встретятся в реальности с прорывом Оренбургского коридора и всем дальнейшим.
Я боюсь, что это может быть так. Я не утверждаю, что это будет так. Я вполне понимаю всю значимость позитивной Турции для России и все блистательные перспективы, которые из этого вытекают. Но реальность — это реальность. Историко-культурная реальность имеет свои константы. Можно десять раз говорить о дружбе, исламской в том числе, между Ираном и Турцией, но этой дружбы не будет.
Действуют силы более мощные, чем люди, чем элиты, чем политики. Эти силы существуют. А те, кто в них не верит, к моему прискорбию, в этом убедятся, и чем скорее, тем лучше. А если я ошибаюсь, я буду счастлив.
Следующий фактор — это фактор преемственности или, точнее, этих факторов два: пресыщенность и преемственность.
Я хорошо помню раннего Назарбаева. Это талантливый человек, мечтавший о восстановлении империи и, конечно, считавший, что он может в этой империи занять существенное место. Он очень обижался на гэкачепистскую компанию, один из членов которой пообещал ему, что 9 мая после нахождения на трибуне Мавзолея, внутри Мавзолея в узком кругу «поговорят на серьезную тему». Он обиделся, что его не взяли в игру и пошел в нее, несмотря на это. Он мечтал о чем-то подобном. Его сбили с толку, с панталыку, сбили разного рода рассуждения по поводу Турана (в том числе идущие из России к его дочери) — и заела проза управления государством, которое он, с одной стороны, талантливо выстраивал, довольно осторожно, а с другой стороны, внутренне, как мне кажется, в существенной степени презирал.
Одному моему близкому товарищу ныне покойный — и потому об этом можно говорить — талантливый палестинский деятель Ясир Арафат в частной беседе сказал: «Я не хочу умереть лидером малюсенького средиземноморского провинциального государства, я хочу умереть новым Салах Ад-дином». То есть Саладином. (Я отвечаю за точность этой фразы). Так и Назарбаев считал себя крупнее Казахстана, а управление Казахстаном считал рутиной, требующей, с одной стороны, пристального внимания, а с другой стороны, не до конца серьезного отношения.
Так это было на раннем периоде. У меня есть основания предполагать, что на позднем периоде к этому добавилась пресыщенность. Немотивированная пресыщенность. Пресыщенность не потому, что что-то там слишком тяготит, а вот просто.
Есть такой анекдот: сын приводит невесту в семью и говорит: «Вот это Машенька, она не пьет и не курит». «Боже мой, Машенька, Вы не пьете и не курите! Какое счастье! А почему, деточка?» Машенька отвечает: «Ну не могу больше!»
Так вот, во всех действиях позднего Назарбаева было это «ну не могу больше». Дочери, зятья, множащиеся элитные конфликты — всё это можно одним пальцем разруливать, но надоело. И тогда возник фактор преемника. А все эти создатели постсоветских государств на обломках советской империи, они с очень большим трудом решают проблему преемников. Потому что сильный лидер, строящий государство (не буду обсуждать, авторитарное или нет, для меня это пустые слова) на обломках того, что было, по факту не хочет и не может терпеть рядом с собой чего-нибудь мощного. Он вытаптывает поле. Так его, хотим или нет, вытоптал Сталин и оставил довольно крупных людей. Берия и другие ― Маленков, Каганович — не мелкие люди. Не той первой величины, как он сам, но не мелкие. Хрущев вытоптал эту поляну. А Брежнев — хрущевскую. Потом от этого осталось то, что осталось. Это свойство определенных типов лидеров.
В России произошло нечто, с моей точки зрения, неугаданное. Эта преемственность «Ельцин — Путин», она содержала в себе «непонятку». Путин был не понят — ну просто по факту — и развернулся. Так ли, сяк ли, но развернулся. Ну, мы же это видим. И я сомневаюсь, что даже у Лукашенко есть преемник. А что Назарбаев понимал под преемником — вообще не ясно. Он понимал нечто достаточно вялое для того, чтобы этим управлять. А будучи вялым, оно одновременно не может обладать собственным политическим бытием. Вопрос же не в том, звать ОДКБ или нет, а вопрос в том, чтобы быть.
Для того чтобы быть, надо яростно говорить по телевизору в этих ситуациях три раза в день; жестко решать всё в интересах народа; расправляться с теми элитами, которые вызывают наибольшее народное негодование, — а для этого надо иметь свою элиту, свой клан, свою, ну я не знаю… белую мафию и так далее; всё время оказываться в гуще народной толпы, а не прятаться от нее; определять свой новый курс и так далее.
В этом смысле Лукашенко, растерявшись в первый момент, потом всё это сделал.
Были митинги в поддержку Лукашенко крупные? Были.
Он удержал свою систему, которая начинала распадаться? Удержал.
Он (не важно, с каким процентом пиара — абсолютно не имеет значения) вместе с сыном с оружием в руках пошел навстречу каким-то предполагаемым оппозиционным волнам? Пошел.
Он маневр по отношению к России осуществил? Осуществил.
Он маневр по отношению к Западу осуществил? Осуществил.
По отношению к Украине осуществил? Осуществил.
Он дальше пошел? Пошел.
Он как сильно доминантная политическая особь поступил. А Янукович поступил иначе.
Так вот, мы должны сейчас определять: то, что происходит в северной части Средней Азии (или Центральной Азии, как сейчас говорят), — это, условно, феномен Лукашенко? Или это феномен Януковича? Или это еще какой-то феномен? Что там происходит?
Там говорится, что криминал и террористы подняли некий мятеж. Но против криминала и терроризма борются собственные спецслужбы. В противном случае это провалившееся государство. Единственный вариант, при котором можно звать чужие ― как бы не спецслужбистские, а иные формирования, ― это вторжение иностранного государства. Какого? Территориальная экспансия, с которой невозможно справиться иначе… Какая? Что это знаменует собой в смысле поворота политики? Есть ли возможность удержать власть, удержаться в седле? Это первое.
И второе: как она будет использована? В пользу России? Лукашенко делает это, — может быть, с меньшей последовательностью, чем мне бы хотелось (а может, я что-то не понимаю во внутренних реалиях, вполне может быть), — но он это делает. Что будет сделано в Казахстане? И что делается в остальной Средней Азии, где выпустили представителей исламистского террора из тюрем (в том же Узбекистане), где поразительно быстро растет количество молодых людей с длинными бородами, где сильно всматриваются в афганский феномен? А сам этот афганский феномен — он что, будет бездействовать? Он не хочет, этот феномен, оказаться маленьким государством Центральной Азии с «талибской»** элитой. Он хочет быть Салах ад-Дином. А американцы это всячески поддерживают, — и американцы, и англичане.
Следующий фактор, который необходимо рассмотреть, — социальный. Этот регресс накапливал взрывчатку. Массы жили хуже и хуже, декоративность великого «казахстанского чуда» была очевидна: как декоративны ― мягко говоря, слишком близко находятся к папье-маше ― здания северной столицы Астаны! Декорация не выдерживает землетрясений, она сыпется.
Землетрясения будут. Китайская Народная Республика не выпустит из своих рук Среднюю Азию, она ей нужна. Американцы не дадут Китайской Народной Республике эту самую Среднюю Азию. Значит, конфликты неизбежны. Они множественны, они огромны, и они сойдутся в некотором фокусе под названием Российская Федерация.
Постоянно осуществляется одна и та же ошибка — пренебрежение социальными низами, которые до поры до времени дают к этому все основания, ибо живут тише воды ниже травы, кланяются баям, но это временное явление.
А когда вместо этого начинается тектоника, то сразу: «Репрессии, репрессии, репрессии!» Репрессии может осуществлять зрелая оформленная репрессивная система. Где она? Сейчас все — в том числе те, кто ненавидели Сталина лютой ненавистью еще двадцать лет назад, — кричат о величии Сталина. Вспомнила бабка, как девкой была!
Сталинская система была не коррумпирована, идеологична, внутренне консолидирована, направлена на мощнейшие внешние цели — то есть не только идеологична, но и телеологична, — соединена с мощным образом Сталина и команды и существовала в свое время, которое очень серьезно отличается от нынешнего.
Не о репрессиях сейчас надо думать, а о диалоге. И о диалоге, при котором ты сможешь положить на стол свою базу поддержки, свою часть гражданского общества, как бы это ни называлось: жузы, не жузы — что бы это ни было, но ты говоришь: «Вот мое!» После чего начинается диалог, внутри которого возможно дозированное использование репрессий.
Лукашенко вывел людей в свою поддержку, а Янукович — нет («титушки» — это был анекдот). Лукашенко не побоялся показать, что он обладает политическим бытием, а Янукович вообще не понимал, что это такое.
Мы живем в очень беспокойном мире. На протяжении ближайшего года он станет еще более беспокойным. Враги не только не успокаиваются и не ложатся отдыхать на кушетку психоаналитика. Они накапливают ярость и прощупывают слабые места. Это надо помнить непрерывно, это надо помнить в момент, когда работаешь в Казахстане. И надеюсь, что это будет.
Но это надо помнить. Может быть, начертав где-нибудь в уголке места своего проживания великую фразу Джона Донна, взятую эпиграфом для замечательного романа Хемингуэя «По ком звонит колокол»: «И никогда не спрашивай, по ком звонит колокол. Он звонит по тебе».
* — организация, деятельность которой запрещена в РФ.
** — организация, деятельность которой запрещена в РФ.
