У меня болит русское слово
Как и раньше, людям прежде всего нужно Слово, которое дойдет до их сердца. Зрители за сотню лет никак не поменялись. Так считает жюри Национальной ассоциации драматургов, созданной известным писателем Юрием Поляковым. Каждый год представители этого жюри во главе с Поляковым прочитывают сотни пьес современных авторов, чтобы сделать возможными постановки лучших из них — в основном не в Москве или Петербурге, а в регионах.
Писатель и драматург признался, что работа в Ассоциации приносит не только радость, но и боль — за состояние современной российской культуры и, в частности, театра. Контраст между отношением к Слову в театре «На досках» и других театрах вновь заставил почувствовать эту боль, а после — высказаться о том, какой, с его точки зрения, театр нужен сейчас России и обществу. Наш разговор состоялся после спектакля Сергея Кургиняна «Я!» по повести Федора Достоевского «Записки из подполья».
Корр.: Юрий Михайлович, поделитесь, пожалуйста, впечатлением от спектакля.
Юрий Поляков: Я первый раз в театре «На досках», хотя Сергей Ервандович много рассказывал о своем детище, когда мы встречались на телевизионных передачах. Конечно, спектакль произвел на меня очень сильное впечатление. Чувствуется, что он наигранный, настоявшийся, как хорошее старое вино.
Я эту вещь Достоевского очень люблю, потому что она глубокая, во многом опередившая свое время. Вот он — этот распад личности, перевернутое сознание, этот уже грядущий постмодерн, когда хорошее может быть плохим, а плохое — хорошим. Достоевский почувствовал все это задолго до того, как это стало общечеловеческим явлением. Он все это предчувствовал, поэтому повесть звучит сегодня так актуально.
И, конечно, превратить сложный монологический текст в спектакль — большая и трудная режиссерская задача. Я считаю, что Кургинян с ней очень хорошо, блестяще справился, разложив этот монолог на голоса. Грубо говоря, дьявола разложив на мелких бесов. Это дает монологу полифоническое звучание. Не случайно все-таки Бахтин разработал свою теорию полифонии, опираясь прежде всего на произведения Достоевского. Спектакль «Я!» производит очень сильное эмоциональное впечатление.
Для меня важно утраченное сейчас многими театральными коллективами искусство говорить со сцены так, что каждое слово впечатывается в мозг. Делать это трудно, особенно когда это касается такого сложно структурированного и построенного на таком пародийном модусе тексте Достоевского. Но получается это у театра «На досках», конечно, очень здорово. Потому что, честно говоря, по моим последним наблюдениям, особенно классические тексты уже давно со сцены не говорятся, а проговариваются, наговариваются. А тут буквально каждое слово чувствуешь, оно подается во всей его амбивалентности, которая как раз свойственна Достоевскому. Так что у меня очень сильные впечатления от спектакля. Он сильно выстроен.
Конечно, впечатлила концовка, в которой персонажи, являющие собой разные части личности героя, предстают как стая бесов, которую спаситель вогнал в свиней и сбросил с обрыва. Они с хохотом куда-то исчезают за этим обрывом, предварительно сказав нам, что мы теперь про это не забудем и должны подумать о себе, как у нас-то с этим делом.
А у нас сейчас с ним очень неважно. В нашем обществе, к сожалению, все больше людей, которые ради того, чтобы попить, так сказать, чаю в свое удовольствие или еще что-то покрепче, готовы пожертвовать человечеством и всем миром. У нас, к сожалению, растет то гедонистическое общество, от появления которого предостерегал покойный Александр Сергеевич Панарин — великий православный мыслитель.
Это общество наступает, и сопротивляться ему будет тяжело, но у нас есть такие тылы, как Достоевский, к которому можно постоянно обращаться, и, я надеюсь, что все-таки победа будет за нами.
В заключение хочу поздравить коллектив и его руководителя с этой давней, но не стареющей творческой удачей.
Корр: Юрий Михайлович, Вы были, думаю, во всех крупнейших российских и мировых театрах. Вы сами драматург, много в этом понимаете. Какое впечатление произвела на Вас театральная школа, которую Вы увидели?
Юрий Поляков: Вы знаете, я вот, честно говоря, когда смотрю спектакль, не анализирую с точки зрения школы, какая система здесь преобладает, Станиславского там или антистаниславского. Я смотрю как обычный зритель: меня это эмоционально, интеллектуально проняло? Проняло. Мне было не скучно? Что очень важно, потому что даже самая умная постановка, если она скучна, все вопросы снимаются.
Мне было не скучно, мне было интересно, меня вел по спектаклю воспаленный интеллект Достоевского. И я считаю, что как раз это тот случай, когда режиссерское решение абсолютно адекватно задаче и тексту, который нужно было превратить в пьесу. Потому что Достоевский, как многие великие прозаики, далеко не драматург, и его прозу — я как драматург это понимаю — переводить в театральное действие очень непросто. И тем более не в сюжетном тексте, которые у него есть, хотя сюжет-то у него, знаете, тоже такой — его еще пойди протащи через спектакль… И тем не менее даже в монологической вещи, которой является повесть «Записки из подполья», все это сделано, найдено хоровое решение этого всего. Мне этого совершенно достаточно. А анализировать это с точки зрения театроведения… Ну я не театровед, понимаете? И худшее, что может сделать для себя драматург, — это стать театроведом. На этом как драматург он закончится. Мне как зрителю понравилось, и, я думаю, этого достаточно.
Корр.: Русский театр стал общественной силой после войны 1812 года, когда в обществе возник запрос на театр, который будет говорить о его проблемах. Подражание французскому классицизму больше не устраивало. Может быть, тогда зародилось отношение к нему как к кафедре. В начале XIX века были свои проблемы, которые обсуждались на сцене, в XX веке — свои. Наверное, самым острым вопросом, стоящим перед современной Россией, является вопрос о гуманизме, о том, что с этим гуманизмом произошло в мире и у нас. Спектакль «Я!» посвящен этой проблеме. Что Вы думаете на этот счет?
Юрий Поляков: Действительно, театр был кафедрой и кафедрой он, кстати, оставался в советские годы. И возвращался тогда, в общем-то, к своей национальной гуманистической основе. Но, к сожалению, после 1990 года пошли совершенно другие процессы. И первая подмена — ее и раньше пытались осуществить, — но удалось это только в 90-е годы, когда во главу угла стали ставить не то, что говорится со сцены, а то, как это говорится и как оно, так сказать, оформляется. А само Слово или отступило на второй план, или вообще оказалось изгнанным. И это главная сейчас проблема.
Потому что, конечно, театров, которые работают со смыслами так, как это делает театр «На досках» в спектакле «Я!», сейчас очень-очень мало. И в этом смысле, конечно, упускается грандиозная возможность. И выросло уже не одно поколение людей, которые ходят в театр не за тем, чтобы в чем-то разобраться, например, в «подпольном человеке» Достоевского, в наших «подпольных» каких-то частях души, а просто чтобы посмотреть очередной пароксизм новизны. Новизны, как правило, обедняющей. Потому что новизна же может быть обогащающей, если она добавляет смысла, а может — обедняющей. Когда человек делает новое, которое оказывается хуже, чем старое, он делает хуже для искусства, но это «хуже» может быть тоже ново. И в основном такая вот новизна торжествует. А Слово, в его, так сказать, сакральном, национальном смысле, практически изгнано.
Конечно, этот спектакль возвращает нас к кафедральному звучанию русского театра. И я надеюсь, что все-таки морок этот спадет и мы в основном вернемся к тому театру, каким он был в советскую эпоху и до революции. Советский театр оказывал огромное влияние на современное ему общество — именно гуманистическое. Несмотря на идеологию, которая, кстати говоря, была не так уж плоха, как сейчас пытаются представить в некоторых театрах. Эти театры, кстати, продолжают носить имя Ленинского комсомола и т. д. Один из парадоксов нашего времени.
Корр.: Спасибо.
Юрий Поляков: И Вам спасибо.
