Купол

Мы продолжаем знакомить читателя с материалами Летней школы — 2018. Лишь после завершения знакомства с этими материалами я вернусь и к обсуждению судьбы гуманизма в ХХI столетии, и к изучению неочевидных проблем красной идеологии.

Но поскольку наше знакомство с материалами Летней школы происходит на фоне острейшего политического кризиса, порожденного бредовой идеей о реформировании пенсионной системы, мы должны, не прекращая обсуждение интеллектуально-политической проблематики, полноценно откликаться на злобу дня. Подчеркиваю — именно полноценно, то есть не страдая по поводу того, что нас отвлекли от главного, а с полной самоотдачей. Но, откликаясь подобным образом на безумную, невесть откуда вынырнувшую реформистскую пакость, мы не можем не задаваться вопросом о том, откуда эта пакость вынырнула, что ее породило.

Что знаменует собой вторжение реформистского умопомрачения в функционирование нашей системы, кичащейся своим предельным прагматизмом? Почему вдруг обезумела система, гордившаяся тем, что она рациональна донельзя? Каково, например, по мнению этой системы, ее ближайшее политическое будущее? Достаточно очевидно, что если «Единая Россия», то бишь партия власти, проголосует за пенсионную реформу, через пару лет в парламенте страны присутствие этой партии будет сведено к минимуму. И что тогда сделает система? Она переориентируется на другую партию? На какую?

Может, наша дряхлеющая система намерена под занавес оскоромиться антипопулистским, как говорится в таких случаях, а на самом деле — антинародным авторитаризмом? Кому и зачем он нужен в условиях отсутствия крупных плотных сообществ, обладающих серьезным потенциалом и готовых к развертыванию полноценного антинародного авторитаризма? Как его можно развертывать в условиях продолжения конфронтации с Западом? И как можно свернуть эту конфронтацию без капитуляции, при которой система будет разгромлена?

Может, система хочет своего разгрома и даже работает на него? Но не слишком ли причудлива подобная интерпретация нынешнего внутрисистемного безумия? Не порождена ли такая версия нашими попытками отмахнуться от нарастающего безумия системы и выдать это безумие за высший писк конспирологической моды?

Вспоминаются стихи Роберта Рождественского:

Никогда ханжой я не был, —
слышишь — не был!
Но сейчас поверю я
в любую небыль...

На фоне происходящего я готов поверить в любую небыль. В том числе и в то, что система сознательно встала на путь самоликвидации. А разве КПСС не вставала на этот путь? Разве с каждым днем не становится всё более ясным сговор между Сержем Саргсяном и оранжевыми оппозиционерами, приведший к демонтажу гнилой армянской системы, возглавляемой этим же Саргсяном?

Так что поверить можно в любую небыль. Но всё же мне лично представляется более правдоподобным то, что система не сознательно самоликвидируется, а впадает в состояние умопомрачения, своеобразного бюрократического безумия. Не первый раз я обращаю внимание на нарастающую иррациональность системы, гордящейся своим рационализмом, и спрашиваю себя: можно ли рациональным образом исследовать иррациональность системы?

С каждым днем нарастает этот внутрисистемный иррационализм, чьи представители горделиво выступают в роли стерильно рациональных роботов, чуждых всему человеческому. Этих странных роботов можно наблюдать в западной бюрократии. Они особенно часто встречаются в среде так называемой брюссельской, то есть общеевропейской, бюрократии.
Но в России долгое время такие роботы отнюдь не преобладали. Их место занимали довольно живые политические особи, чья живость наводила на мысль о том, что есть нечто похуже политической «братковизации». Потому что политическая «братковизация» являет хоть братковую, но всё же живость, и этим наш ужас отличается от брюссельского «суперужаса».

Теперь политическая «братковизация» загадочным образом вытесняется политической «роботизацией». В политическом братке есть жизнь. В политическом роботе ее нет. Отсутствие в политическом роботе жизни вовсе не означает отсутствия в нем политического безумия. Потому что, на самом деле, политический робот — это духовный мертвец. Общее явление, порождающее роботов, — духовная смерть, являющаяся следствием отчуждения от всего сущностного. Можно дискутировать по поводу того, является ли это отчуждение:

• отчуждением от того исторического духа, о котором говорил Гегель;

• отчуждением от той родовой сущности, о которой говорил Маркс;

• отчуждением от исторического предназначения, о котором говорил Александр Блок («до боли Нам ясен долгий путь»);

• отчуждением от того, что религиозный человек считает источником живой жизни.

Это можно и должно обсуждать отдельно. Но вне зависимости от того, каковы будут результаты этого обсуждения, притом что, скорее всего, все участники обсуждения окажутся, что называется, при своих, ясно, что результатом отчуждения является духовная смерть. Ясно также, что чем мощнее отчуждение, тем интенсивнее эта самая духовная смерть. Что именно интенсификация этой духовной смерти порождает политическую «роботизацию». Политический браток еще в каком-то смысле духовно жив, хотя и одержим всеми криминальными бесами. Политический робот духовно мертв.

В этом духовно мертвом — автоматизированно-бездумном — состоянии система движется к собственной смерти не потому, что ей так хочется самой или ей это заказали ее иноземные хозяева, а потому, что, погружаясь в бюрократический морок, она превращается в эмигранта, не способного хоть как-то соотнестись с тем, из чего он эмигрировал. Бюрократия России эмигрирует из страны. Вознесенский писал по сходному поводу:

Эмигрировали в клозеты
с инкрустированными розетками,
отгораживались газетами
от осенней страны раздетой...

Система ничего не понимает в обществе, ее высокие представители прилюдно сетуют на то, что обществу непонятны их рациональные аргументы в пользу пенсионной реформы.

Известно, что мешает танцевать плохому танцору. Известно также, что выморочной системе начинает мешать общество, от которого ей хотелось бы освободиться. Сначала руководству выморочной кафедры мешают студенты, потом руководству выморочного министерства здравоохранения мешают врачи и больные, а на закуску — выморочной системе мешает общество. А когда тебе что-то мешает, а ты пребываешь в мороке, то что ты делаешь? Ты отмахиваешься от того, что тебе мешает. Ты отгораживаешься от этого чем угодно: если не газетой, то лживыми соцопросами.

От чего именно отгораживается система? От всего того, что является ее прямым наипрактичнейшим политическим будущим. «Единая Россия» после принятия пенсионной реформы проиграет парламентские выборы. Скорее всего, она проиграет уже и региональные выборы. Но поскольку народ не сразу соображает, что к чему, то окончательное представление о губительности произошедшего он сформирует в 2019 году. И после этого на выборах 2020 года произойдет то, что следует из осознания народом того, как именно его «кинули».

На что надеется система? На тотальную фальсификацию? На истерический пиар? На чем-то вызванную новую волну патриотизма? Была бы система сколько-нибудь связанной с обществом — она бы на это не надеялась и понимала бы, что «Единая Россия» не умаляет свои политические возможности, а самоликвидируется так, как когда-то самоликвидировалась КПСС. И на что, поняв это, должна система опереться? На другую партию, не замаранную поддержкой этой безумной реформы? Или же система просто уйдет в небытие, как ушла в него украинская «Партия регионов»?

И как в этих условиях будет развиваться конфликт между Путиным и системой? При том, что система одновременно и ненавидит Путина, и пресмыкается перед ним.

Понятно, что Путин — плоть от плоти системы. Но сводится ли он к этому? Любители красивых построений всегда заверяли своих почитателей, что Путин — это один из олигархических жизнелюбов, готовых наслаждаться восхитительной миллиардерской праздностью. Такая трактовка личности Путина очевидным образом не имеет отношения к реальности.

Те, кто желает наслаждаться постпрезидентским миллиардерским счастьем праздной и беспечной жизни за рубежом, не вступают в смертельный конфликт с такими людьми, как Невзлин и Ходорковский, они не бросают вызов Западу, присоединяя Крым. Они не ссорятся с богатейшими представителями капиталистического сословия, а оказывают им услуги, стремясь при этом побыстрее уйти в тень (досрочно или сразу после конца первого президентского срока).

Так что в чем-то Путин является плотью от плоти системы. А в чем-то — нет. И этот не до конца сводимый к системе Путин — главный фактор неопределенности.

Пойдет ли этот не до конца сводимый к системе лидер на то, чтобы подчиниться воле системы?

Пойдут ли на это не роботизированные до конца представители системы?

Вся ли система роботизировалась настолько, чтобы подписать себе смертный приговор?

Роботизировались ли настолько представители «Единой России»?

Никто сейчас не может дать однозначные ответы на эти вопросы. Но если бессмысленная роботизация и порождаемое ею политическое безумие поразили слишком многих представителей нашей системы, то надо отдавать себе отчет в последствиях. И понимать, что вовсе не живые силы, противостоящие роботизации, свергнут эту систему — ее свергнут американцы. И начнут расправляться со страной, которая в лучшем случае начнет конвульсивно дергаться. А в худшем — апатически подчинится своему невесть откуда взявшемся уделу.

Потому что — и это необходимо признать — в условиях отчуждения, порожденного крахом СССР и коммунизма и проникшего в нашу социальную субстанцию задолго до этого краха, духовная смерть является уделом отнюдь не только бюрократических роботов. Она является одновременно и уделом самых разных отчужденных, включая тех, кто на словах проявляет яростную антисистемность.

Таким образом, перед нами встает сразу две задачи.

Задача № 1 — конкретно политическая. Необходимо противостоять безумию пенсионной реформы, причем таким образом, чтобы это противостояние не обернулось фактической оккупацией страны. Мы будем этим заниматься. Мы знаем, как надо нам этим заниматься. И мы проявим предельную настойчивость, идя по выбранному нами пути.

Задача № 2 — стратегическая. Пока отчуждение не преодолено, пока не сформированы серьезные антиотчужденческие сообщества, невозможно формирование по-настоящему живой антисистемности. Антисистемность в условиях отчуждения будет духовным двойником системы. Она будет так же мертва, как и система. Она будет так же всеядна, как система. А возможно, еще более всеядна. И в силу всеядности обязательно будет подмята врагами России, жаждущими окончательной ликвидации нашей страны.

Нам нужно бороться с безумием пенсионной реформы, рожденным бюрократической роботизацией. И нам нужно бороться с отчуждением, овладевая источниками духовного кислорода, пробивая каналы, по которым этот кислород может поступать к истосковавшимся по нему, не потерявшим волю к жизни людям, и организуя ожившее в результате соединения с кислородом высших смыслов.

Когда мы говорим о мягкой силе, о неклассической войне — психологической, культурной, экзистенциальной и так далее — мы, в сущности, говорим о том, что для победы необходимо пробить тот купол, которым нашу страну накрыли задолго до перестройки. И который знаменует собой это самое отчуждение от высших смыслов. Ради победы в такой войне мы обсуждаем Сталина или всю советскую историю в целом, неочевидные внешне- и внутриполитические игры, геополитику, экономику и многое другое.

Ради победы в такой войне мы ведем коммунарскую, культурную и образовательную деятельность. Да, мы бы обрекли себя на проигрыш, отказавшись от участия в нынешней практической политической жизни. Но низведение всей нашей деятельности к такому участию — это тот же проигрыш.

Свои статьи о высших смыслах, публикуемые в газете из номера в номер, я, повторяю, возобновлю после публикации материалов Летней школы. Публикаций, посвященных всё тем же высшим смыслам.

Но уже сейчас надо правильным образом сочетать обязательную для нас злободневную политическую практику с этими самыми высшими смыслами. Наша задача не только в том, чтобы практически бороться с бюрократическим безумием, но и в том, чтобы это безумие осмысливать.

Если это безумие является порождением отчуждения от высших смыслов и духовного омертвления, порождаемого таким отчуждением, то необходимо проанализировать механизм этого самого отчуждения. И ответить на вопрос о том, откуда, собственно говоря, взялся этот купол отчуждения, который породил нарастающий дефицит смыслового кислорода?

Мне захотелось обсудить этот купол не абстрактно, а в связи с определенными конкретными обстоятельствами. Но речь идет о тех конкретных обстоятельствах, осмысление которых потребует апелляции к наисложнейшей философской проблематике.

(Продолжение следует.)