Судьба гуманизма в XXI столетии
Тит Ливий начинает подробно описывать, кто в этот момент занимал в Риме те или иные должности. Называются консулы, преторы и т. п. Описывается, как именно проходили римские игры.
А также то, кому было поручено опекать те или иные регионы (Испанию, Грецию и так далее).
А также, какие храмы были построены, жрецы каких богов ушли в мир иной, какие племена восстали, а какие пошли на мировую, на каких условиях, с кем заключали мир, и что при этом заключении отходило Риму, а что Рим уступал.
Описывается, каким консулам отходили какие провинции, где набирались новые легионы, какие сферы администрирования отдавались под управление тех или иных римских граждан. Кто командовал армией, а кто флотом.
Тщательно описывается, куда именно отправлялись новые легионы, собранные таким-то и таким-то способом при участии таких-то и таких-то именитых римлян.
И, наконец, описываются знамения, говорящие о том, что именно уготовано Риму в связи с его войной против Карфагена. При этом говорится, что люди были во власти суеверий. А дальше описываются все эти суеверия с глубоким уважением к тому, что, отдавая дань своему относительно просвещенному времени, Тит Ливий именует суевериями.
Описываются два солнца, которые видели на небосводе там-то и там-то, полосы огня от востока по всему небу, слишком светлые ночи, удары молнии в городские ворота, шумы и трески в храмах, каменный дождь (то бишь падение метеоритов).
Словом, описывается многотрудная римская жизнь, внутри которой происходит нечто из ряда вон выходящее. Что касается самого этого из ряда вон выходящего, то про него Тит Ливий говорит «а тут еще». Это очень трогательно, не правда ли, читатель?
Тут вам, знаете ли, и каменные дожди, и молнии, бьющие в ворота, и два солнца одновременно на одном небосводе, и те или иные назначения консулов, преторов, еще бог знает кого...
Словом, маешься, маешься, возишься с тем, что Владимир Маяковский назвал «грудой дел, суматохой явлений»...
Избрал консула, собрал легион, а тут еще...
Далее я от пунктирного изложения перехожу к прямому цитированию Тита Ливия: «А тут еще надо было обсудить, как принять Идейскую Матерь; ... один из послов, отправленный вперед, возвестил, что она вот-вот будет в Италии; и тут же — свежее известие: она уже в Таррацине. Сенаторы ломали голову: кто этот лучший человек в Риме? (Очень трогательный текст, не правда ли, читатель? — С.К.) Всякий предпочел бы это имя любой власти, всем почестям от сената или народа (вот какое значение придается правильному принятию Идейской Матери — С.К.). Решили, что лучший человек во всем Городе — Публий Сципион, сын Гнея, павшего в Испании, юноша, еще даже не квестор. Какие его достоинства побудили сенат принять это решение? Я охотно передал бы потомству мнения писателей, близких по времени тем событиям, но не хочу прерывать повествование собственными догадками о том, что осталось скрытым в глубине древности».
Привожу этот текст Тита Ливия без сокращения, потому что уж очень трогательно написано. И такая трогательность в исследованиях, посвященных тем или иным загадками истории, ничуть не менее важна, чем содержательность, которая у Тита Ливия тоже наличествует.
Сделав эту оговорку, предлагаю читателю продолжить знакомство с текстом Тита Ливия, который я привожу, что называется, один к одному, не позволяя себе изымать лишние сведения, каковыми, в плане данного исследования, являются, например, заслуги Публия Корнелия Сципиона. Сказав о том, что он не хочет прерывать повествование собственными догадками о причинах избрания Публия Корнелия для принятия Идейской Матери, Тит Ливий далее пишет:
«Публию Корнелию было приказано идти вместе со всеми матронами навстречу богине, принять ее, снести на землю и передать матронам. Когда корабль подошел к устью Тибра, Корнелий, как было приказано, вышел на другом корабле в море, принял от жрецов богиню и вынес ее на сушу. Ее приняли первые матроны города; среди них была знаменитая Клавдия Квинта (над которой, как считают авторитетные древние источники, тяготело обвинение в распутстве — С.К.). До того о ней говорили разное...»
Что значит разное? Тит Ливий осторожничает. На самом деле, говорили о распутстве этой самой Клавдии Квинты, но оговаривали, что обвинение ее в распутстве не было рассмотрено должным образом.
Почему Тит Ливий осторожничает? Потому что род, из которого происходила эта самая Клавдия Квинта, был очень знатен и влиятелен. Потомки Клавдии Квинты правили Римом. Один из таких потомков — император Тиберий. Да и вообще, с этим родом шутки шутить не будешь. Схлопочешь, что называется, по полной программе. Тем более, что после принятия Идейской Матери статуя этой самой Клавдии была поставлена в храме Матери богов и, как утверждается, дважды уцелела в огне пожара. Так что, скажешь о распутстве — тебя обвинят в посягательстве на Идейскую Матерь и ее жрицу. А то, что сама Идейская Матерь гуляла и ни в чем себе не отказывала, да и ее жрицы тоже — это поди еще объясни тем, кто обвинит тебя в святотатстве и очернении великой представительницы великого рода, участвовавшей в принятии аж самой Идейской Матери.
Обойдя вопрос о том, что именно он имеет в виду под разным, обсуждаемым в связи с фигурой Клавдии Квинты, Тит Ливий пишет далее:
«До того о ней говорили разное, но такое служение богине прославило в потомстве ее целомудрие. Богиню несли на руках посменно; весь город высыпал навстречу; перед дверями домов, мимо которых ее несли, стояли кадильницы с ладаном; молились, чтобы она вошла в Рим охотно и была милостива к нему. Ее поместили в храме Победы на Палантине».
Позже для богини был сооружен новый храм — храм Великой Матери богов, построение которого Тит Ливий обсуждает потом в деталях — в частности, оговаривая, кому был отдан подряд на строительство храма. Но если Тит Ливий обсуждает вопрос об Идейской Матери, ставя его в один ряд с другими вопросами более прагматического характера, хотя и подчеркивая масштабность появления этой Матери в Риме, то другие авторитетные источники еще больше подчеркивают особое значение этого появления для будущего Рима.
Впрочем, и Тит Ливий говорит, что Великая Мать была поставлена в храме Победы накануне апрельских ид, то есть 12 апреля, и что этот день стал праздником для Рима, что «множество людей несли на Палантин дары», что Идейской Матери был устроен лектистерний (то есть ее угощали, поднося определенные кушанья, это называлось «пиршество богов» и знаменовало собой оказание особого почета божеству, заслужившему такие подношения), что в ее честь были учреждены игры, которые назвали Мегалесийскими. Мегалесийские — значит великие, греки называли Великую Мать — Megale. О Мегалесийских играх, как об очень престижных, включающих сценические представления, цирковые и другие зрелища, пишут разные древние авторы.
Итак, даже если мы будем ориентироваться на одного лишь Тита Ливия, то из сказанного им не может не вытекать особого значения привоза Идейской Матери в Рим. Но должны ли мы ориентироваться только на Тита Ливия? Конечно же, нет. Если для нас очень раннее, произошедшее задолго до Вергилия и до превращения Римской республики в Империю, возвеличивание римлянами пессинунтского наследия в виде Черного камня, являющегося Великой Идейской Матерью, то бишь Кибелой, является особо значимым, то мы не должны ограничиваться тем, что сказано одним древним авторитетным источником, коль скоро есть другие, ничуть не менее древние и авторитетные. Слишком уж велико значение вопроса, не правда ли?
Я буду продолжать упорное рассмотрение авторитетных древних источников, но наряду с этим я (внимание!) время от времени, вплоть до окончания исследования буду снова и снова задавать читателю вопросы метафизического и культурологического характера, которые только и избавляют это исследование от историко-филологического занудства.
Я такие вопросы уже задавал не раз, и сейчас настало время снова вернуться к ним, следуя великому принципу «повторение — мать учения». При этом я не других учу, а себя. Если при этом еще кто-то хочет учиться — милости просим.
Вопросы «незанудного», масштабного, стратегического характера, которые настало время задать в очередной раз, в чем-то повторяясь, а в чем-то двигаясь дальше — таковы.
Если Эней, его отец Анхиз и весь род дарданцев — это жрецы Кибелы, если центр такого жречества — Пессинунт, если речь идет о фригийском культе, если Анхиз и Эней не служители Афродиты (Венеры), а служители культа Кибелы, для которого Афродита лишь маска (а именно это утверждает Зелинский), если Кумская Сивилла опекает и Энея, и перенос Идейской Матери в Рим, то речь идет о постепенной кибелизации Древнего Рима, приобретающей в Империи крайне существенный характер.
О кибелизации, передаваемой в качестве римского наследия в Средние века (через того же Данте и его последователей) и в Новое время (прежде всего, конечно же, через Гете с его Матерями) и закрепляемой в еще более поздние времена самыми различными способами.
Если при этом Кибела — это Темная Мать Нойманна, то есть черная ипостась матриархата, и если такая темная ипостась начинает доминировать при создании мировых империй со времен глубочайшей древности, то не таится ли внутри проекта по созданию глобальной новейшей империи, разрушающей национальные государства, все тот же темный матриархат, с его Кибелой, Лилит и прочими ипостасями темной, великой и беспощадной Матери.
В этом случае тот КОВЦ, который мы обсуждаем так долго, не давая ответа на какие-то его сущностные черты, является жречеством темной Великой Матери. Как ее ни называй — Лилит, Кибела или как-то иначе.
Обсуждение иных параметров этого КОВЦ увело бы нас в сферу проблематичного. Эту сферу очень любят конспирологи, которые тут же скажут, что КОВЦ — это Атлантида, а то и что-нибудь более древнее.
В отличие от этих конспирологов, я не собираюсь вводить избыточных и недостоверных конкретизаций. Я с большим трудом свел воедино противоречивый научный, а не конспирологический материал, предложив читателю убедиться, что какой-то точкой фокусировки этого материала является, конечно же, кибелизация, к которой тяготеют глобальные империи. Или которая всплывает при появлении этих империй.
Предположим, что судьба гуманизма в XXI столетии связана с появлением глобальной империи, которую многие правомочно связывают с претендующими на глобальный статус Соединенными Штатами Америки. Но ведь не в Америке тут дело. Дело в том, что из темных глубин человеческого прошлого начинает вдруг всплывать какая-то религиозность, претендующая на роль новой жреческой идеологичности, как оформителя глобальной империи будущего. И речь идет о жречестве Кибелы или, точнее, о жречестве темного матриархата, того самого, с которым я знакомил читателя, обсуждая исследования Нойманна.
Что, если это действительно так?
Что, если эта сущность хотела дооформить себя глобальным образом и в наидревнейшие времена, и — что, конечно же, очень важно — в эпоху Древнего Рима, причем не только на имперском, но и на доимперском периоде его развития?
Что, если именно она пыталась дооформиться в эпоху средневековых европейских империй, используя при этом того же Данте так, как Древний Рим использовал Вергилия?
Что, если с этим связана особая роль Вергилия в «Божественной комедии» Данте?
Что, если эстафету у Данте принимает Гете с его Матерями, а у Гете — другие ревнители аналогичных жреческих культов, включая Булгакова с его насквозь уже гностическим романом «Мастер и Маргарита», адресующим к Фаусту, включая нацистов с их темным матриархальным культом, не сумевшим приобрести абсолютное доминирование при Гитлере и стремящимся приобрести его в рамках неонацизма?
Что, если тем же самым занимались Карл Густав Юнг и его последователи, включая того же Нойманна? Ведь Юнг считал себя и потомком Гете, и инкарнацией (то есть новой «ипостасью») доктора Фауста?
Что, если все нынешние супермасштабные затеи с разрушением семьи, прославлением перверсий, отрицанием гуманизма, провозглашением конца человека и конца Истории есть часть того же проекта?
Что, если конец гуманизма в XXI столетии знаменует собой приход кибелизма? Ведь что-то должно заместить собой гуманизм. И это что-то — не просто антигуманизм, а нечто гораздо более конкретное, то бишь этот самый кибелизм?
Если эта моя гипотеза справедлива, то многочисленные безумия, которыми ознаменовано время, в котором мы живем, согласитесь, более объяснимы.
Миллионные демонстрации, не случайно проходящие рядом со статуей Кибелы в той же Испании...
Адресации бандеровцев к некоей великой темной явно женской сущности, которой они поклоняются...
Необъяснимый в другом случае напор, с которым разрушаются все основы построения сколь-нибудь нормального общества...
Навязывание извращений в виде того, что надо не просто допускать, а возвышать над нормой...
Не КОВЦ ли, добравшийся сначала до пеласгов, потом до Фригии и ее Пессинунта, потом до Трои, потом до республиканского Рима, а потом до имперского Рима, утверждающего на своих скрижалях культ «Энеиды» Вергилия, хочет теперь своего развертывания во всемирном масштабе?
Не он ли взращивает свирепую диктатуру в обществе, лишенном внутренних норм и способном регулироваться только нормами внешними (что без свирепой диктатуры невозможно по определению), рассуждая о толерантности, мультикультурализме и многом другом?
Не темный ли матриархат Кибелы и чего-нибудь еще более древнего и зловещего стоит за этими глобальными свирепыми забавами с их кажущейся пошлой элементарностью?
Не слишком ли торопливо мы говорим об этой элементарности?
Не является ли эта элементарность лишь маской, которая вскоре будет снята, маской, под которой обнаружится темный матриархат наидревнейшего и наижесточайшего типа, матриархат Кибелы-Лилит?
Тит Ливий описывает черный пессинунтский камень с невероятным благоговением перенесенный в Древний Рим и принесший этому Древнему Риму мировое господство...
Спору нет, недооценивать роль этого Древнего Рима в формировании общечеловеческой культуры — значит идти на поводу у худших форм мракобесия.
Но есть ведь и другая сторона у этой медали! Каждый, кто приезжал в Рим и видел Колизей, понимает, о какой другой стороне идет речь. Колоссальное государство, угнетающее страны и народы и имеющее своим реальным средоточием кровавый центр массовых человеческих жертвоприношений, лишенных даже той темной, но мало-мальски очевидной священности, которая имела место при иных жреческих действах, основанных на человеческих жертвах. Будь то ацтеки или поверья, в силу которых Авраам намеревался принести в жертву Исаака, будь то древнегреческие человеческие жертвоприношения или жертвоприношения Баалу — в любом случае имела место хотя бы внятная схема, согласно которой такие-то жрецы приносят такому-то богу такую-то человеческую жертву.
В Колизее нет и этого. Но есть такая человеконенавистническая темень и такой масштаб, что темные жреческие жертвоприношения, что называется, отдыхают. И при этом говорится: «Мы не какие-то дикари, мы люди суперцивилизованные, мы наслаждаемся высшими достижениями античной культуры и цивилизации. И прекрасно сочетаем наслаждение всем этим с беспрецедентным людоедством, бессмысленным и беспощадным. И мы не собираемся сообщать кому бы то ни было о подлинном смысле этого людоедства. Пусть считают, что этого смысла вообще нет. Что его замещает кровавое развлечение. Но мы-то сами знаем, что эта развлекательность является столь кровавой потому, что не только зритель алчет этой кровавости, ее алчет и тайное божество, которому эта кровавость нужна для постепенного самоутверждения и самовозвеличивания».
Пройдут тысячелетия — и новый Град на холмах назовет себя наследником Древнего Рима, пытаясь скрыть подлинный смысл такой эстафеты под демократическими словесами. Мол, Рим был демократическим, и мы демократичны, и за демократией будущее. При этом игнорируется подлинная природа древнеримской демократичности, решившей опереться на Идейскую Матерь ради победы над врагами и установлением мирового господства.
Новый Град на холмах будет именовать себя христианским и одновременно следовать той римской традиции, которая к христианству никакого отношения не имеет.
И впрямь, имело ли отношение к христианству римское демократическое исступленное оргиастическое действо, осуществляемое Суллой, Марием, Катилиной и другими чудовищами, рассуждавшими о величии римской доимперской демократии?
Имело ли отношение к христианству перенесение в Рим фригийской Идейской Матери, олицетворяемой черным метеоритным камнем?
Имело ли отношение к христианству самое зловещее здание в мировой истории, именуемое Колизей?
И, наконец, христианская традиция очень специфически относится к четвертому Риму, который никак не связан с христианским идеалом, не правда ли? При этом те, кто приравнивают нынешние США к Риму (одним из таких приравнивателей был покойный Бжезинский), не могут не понимать, что речь идет именно о четвертом Риме. Который с христианским идеалом никак не сопряжен (разве что по принципу «наоборот»). А вот с идеалом Пессинунта — сопряжен достаточно очевидным образом. Конкретно — через эту самую темную Мать, чье зловещее пришествие христиане связывали именно с четвертым Римом.
Но следует ли тут зацикливаться на одном Риме, на одной западной цивилизации? Я уже задавал читателю вопрос о том, как вписывается черный камень Аль-Хаджар аль-асвад, вмонтированный в одну из стен Каабы, с мусульманской непримиримостью к каким бы то ни было фетишам, идолам и т. п.?
Я никоим образом не хочу посягать на основы великой исламской цивилизации, к которой не принадлежу и которую по определению уважаю так же, как каждую великую цивилизацию. Но я уже приводил высказывания великих исламских фундаменталистов по поводу этого камня. Речь не идет об исламизме, враждебном и духу великой исламской цивилизации, и этому самому черному камню, который исламисты грозятся сокрушить. Это, скорее, переполняет меня уважением к камню. Но не только исламисты страдают по поводу странной для них кооптации фетиша в антифетишистский ислам. По этому поводу страдали и великие древние исламские авторитеты. Не так ли?
Впрочем, не в Каабе дело. Дело в духе малопонятной нам доисламской арабской цивилизации с ее городом Ирамом и многими другими загадками. И, конечно же, дело в том, на что могла опереться эта доисламская арабская цивилизация, преобразуясь в арабскую исламскую цивилизацию и оставляя внутри себя при таком преобразовании какие-то реликты доисламской древности. А почему бы при таком преобразовании им не остаться, этим реликтам? В православии остается Масленица в виде допущенного элемента отрицаемого православием язычества? В католицизме остаются карнавальные, явно не христианские, а языческие реликты?
Обсуждая черный камень Каабы, я не возвожу хулу на Ислам. Я вообще не рассматриваю вопрос с религиозной точки зрения. Я анализирую его культурологически. А в культурологическом смысле культ черного камня — часть универсальной наидревнейшей традиции. Традиции дохристианской, доиудаистической, добаалической, дошумерской, до... до... до...
Никто из культурологов не знает, куда уходят корни этой традиции. Но все знают, что эти корни есть, и что уходят они в какую-то предельную или запредельную древность. Там надо искать основы и черного камня Пессинунта, и черного камня Каабы. Притом, что культуролог, религиовед, стремящийся что-то познать, а не интегрироваться в ту или иную религиозную систему, и одновременно с уважением относящийся ко всем гуманистическим религиозным системам, прекрасно понимает, что черный камень Каабы и черный камень Пессинунта — это черный камень, адресующий к одной и той же наидревнейшей сакральности.
К этой же сакральности адресует и нечто, расположенное в тысячах километрах к востоку от Каабы и Пессинунта. Я уже обсуждал индийскую богиню Кали в связи с построениями Нойманна.
Сейчас я собираюсь обсудить ее с иной степенью подробности и принципиально иначе, почти без использования любого научного аппарата — культурологического, религиоведческого и т. п.
Лет десять назад руководимый мной Экспериментальный Творческий Центр занимался в связи с проблемами контртерроризма определенными женскими кровавыми культами. Занимаясь ими, мы не могли не исследовать так называемых «тигров освобождения Тамил-Илама» — тамильского движения, стремившегося создать тамильское государство на территории Шри-Ланки. Представительница этого движения стала непосредственным исполнителем убийства индийского президента Раджива Ганди. Он был убит в 1991-м в результате акта суицидального терроризма. Но еще до этого женщины, входившие в эту организацию, творили много жестокостей, которые имели культовые черты. Но было неясно, о каком культе идет речь. И идет ли речь о каком-то культе.
Исследуя этот вопрос и ряд других вопросов, которые я здесь не хочу обсуждать, мы отправились через всю Индию, исследуя ее религиозные и культурные традиции.
Восхищаясь потрясающим богатством великой индийской культуры, мы впитывали в себя все ее многообразие, категорически отказываясь относиться к чему-либо с малейшим негативизмом. Мы прекрасно понимали разницу между древностью и современностью, степень символичности любой обрядовости, включая кровавую. Да и вообще, нас интересовала не классификация тех или иных культов на добрые и злые, а постижение глубинной культовой специфики.
Постигая эту специфику, мы обратили внимание на изменение формы одного из ключевых символов индийского шиваизма — культа поклонения богу Шиве.
Один из таких ключевых символов — лингам. В древнеиндийской мифологии и некоторых течениях индуизма лингам является символом божественной производящей силы.
Я не буду здесь обсуждать настоящее значение лингама, который для кого-то и сейчас тождественен возбужденному фаллосу. Потому что на самом деле с лингамом все обстоит намного сложнее, уже понятна его связь с древнейшей хараппской доиндуистской цивилизацией, с различными культовыми жертвенными столбами.
Что-то по поводу этого самого лингама я уловил потому, что мы довольно быстро, на протяжении месяца, проехали с самого севера Индии на самый юг. По мере продвижения на Юг, я стал улавливать изменения этого самого лингама. Он стал приобретать все более грубые формы. И постепенно превращаться из вертикально поставленного закругленного цилиндра, тщательно обработанного и наделенного полусферической вершиной, во все более обыкновенный черный камень.
Наконец, мы доехали до самого юга Индии, и нам предложили даже посетить совсем уж древние храмы, находящиеся в джунглях. Чем ближе было до Индийского океана — тем более грубел лингам. И, наконец, он стал настоящим черным камнем. О его значении нам чуть ли не шепотом поведали специалисты, сказавшие: «Культ поклонения этому камню — это не культ поклонения Шиве, и даже не культ поклонения Кали, это культ поклонения древнейшей Великой Темной Матери».
Черный камень как культ поклонения этой Матери на просторах от Рима до южной оконечности Индостана? А почему бы и нет?
(Продолжение следует.)
