Песня и молитва: как отстоять национальный суверенитет в музыке

Большинство людей знают Георгия Васильевича Свиридова по таким шедеврам, как сюита «Время, вперед!» и музыкальные иллюстрации к пушкинской «Метели», среди которых особенно известна «Тройка». Но, наверное, сердцевиной творчества Свиридова являются произведения, где слились воедино музыка и слово. Композитор создал песни и песенные циклы, кантаты, оратории, хоровые произведения на стихи Александра Пушкина, Михаила Лермонтова, Федора Тютчева, Сергея Есенина, Александра Блока, Владимира Маяковского, Александра Твардовского, Александра Прокофьева и других авторов.

Слушая произведения Свиридова, часто ловишь себя на мысли: «Это же — наше! Наше видение мира, наше стремление, наша дума и печаль». Такое восприятие неслучайно.

Вопрос, который волновал Георгия Свиридова всю жизнь и заставлял неустанно работать над его разрешением — о национальных корнях русской музыки. Ценя высочайшие достижения мировой музыки, Свиридов негодовал, что наша музыкальная школа выстроена с опорой в основном на европейскую музыку и, в частности, на венскую музыкальную школу: «Ни в одной области духа, ни в литературе, ни в живописи, мы так не отстали и так не висим в воздухе, как в музыке. Фактически мы изучаем и насаждаем музыку чужую, пусть даже прекрасную, но чужую».

Свиридов ясно видел тупик и близкую смерть высокого западного симфонизма. По мнению Свиридова, его авангардное в XX веке направление — додекафония — канонизированное и насажденное после Второй мировой войны во всем мире и захватившее также умы советских композиторов, хотя и было естественным развитием симфонизма, но представляло при этом его тупик и смерть. Композитор считал это направление в музыке мертворожденным: «Это музыкальный материал, с которым автор при умении может делать всё, что угодно, переставлять его в любой регистр, играть задом наперед и т.д. Мертвый материал не оказывает никакого сопротивления <…> Но никакие ухищрения, перестановки, комбинации, изменения темповые и динамические, ничто не в силах сделать эту материю живой, ибо она мертва от рождения».

Сейчас бы мы назвали это искусство постмодернистским. Будучи уверенным, что цель композитора — не упражняться с мертвечиной, а создавать живое, Свиридов считал единственно спасительным — обращение к собственным национальным истокам музыкальной культуры — к песне и молитве: «История русской музыки должна начинаться с духовной музыки (церковной) и народных песен».

При этом композитор ни в коей мере не считает это шагом назад. Он говорил о таком обращении как о новизне, как о революционном акте, направленном на «возрождение, воскрешение, восстановление прерванных традиций».

Очень важно и то, что Свиридов стремился сделать высокую музыку действительно народной — чтобы посредством нее художник мог обратиться к самой широкой аудитории и чтобы музыка эта могла воздействовать на эту аудиторию в смысле духовного роста, развития. Ведь не зря композитор с негодованием отмечал, что западная музыка, которую мы перенимаем, в XX веке стала искусством эзотерическим, элитарным, далеким от народа. Наша же исконная церковная и народная песенная культура, по его убеждению, изначально содержит в себе «чувство «соборности», общности между людьми», а также целостное мироощущение, «в котором воедино сливалось умственное (интеллектуальное), чувственное и духовное его восприятие».

Считая, что «наиболее действенным из искусств» является «синтез слова и музыки», Свиридов отдает этому главные свои силы. Он стремится восстановить связь между музыкой как «душой мира» и словом как «мыслью о мире», обращаясь к стихам поэтов, чье творчество, по мнению композитора, содержит присущее русской традиции целостное мировоззрение — Пушкина, Тютчева, Есенина, Блока и других.

В год 100-летия Великого Октября нельзя не сказать несколько слов и об отношении Свиридова к революции. Несомненно, эта тема — одна из краеугольных у Свиридова. Он поднимает ее во многих своих произведениях, например, в Патетической оратории на слова Маяковского — одном из коренных своих произведений. Свиридов пишет, что идеей оратории было «воспевание творческого духа, творческой силы, творческого начала, лежащего в основе всей жизни».

Хорошо видно, что Свиридов в осмыслении революции далек от всякой кондовости, заурядной апологетики. Его осмысление глубокое и целостное. Во многом оно сложилось при помощи его любимых поэтов — Есенина, Блока, к творчеству которых Свиридов обращался вновь и вновь. Несомненно одно: Свиридов видит в революции свойственное духу народа неустанное стремление исправить несправедливость жизни, прорваться к великой новизне и творчеству:

«Русская душа всегда хотела верить в лучшее в человеке (в его помыслах и чувствах). Отсюда — восторг Блока, Есенина, Белого от революции (без желания стать «революционным поэтом» и получить от этого привилегии). Тысячи раз ошибаясь, заблуждаясь, разочаровываясь — она не устает, не перестает верить до сего дня, несмотря ни на что!»

Народ для Свиридова имел всегда особое, сакральное значение. Сквозь это отношение преломлялось видение композитором великих достижений и ошибок на послереволюционном пути. И с этим отношением было связано его стремление распознать, выявить и развить ценнейшие, сокрытые в культуре народа сокровища. Свиридов был борцом за нашу культурную и в частности музыкальную самостоятельность и полноценность. И он с большой верой утверждал:

«Только на путях возрождения глубоких традиций и нравственного пафоса Русской культуры вижу я возможность дальнейшего развития нашей музыки. Пути эти — надобно искать».

Сегодня этот завет Свиридова приобретает особую актуальность.