Я хочу услышать разумное слово, наконец!
Дорогие друзья!
На протяжении многих лет мы знакомы с Татьяной Жданок. Уже Татьяна познакомила меня с Джульетто Кьезой и с остальными.
У меня к Татьяне есть совершенно личное отношение, которое не зависит от того, какое место она занимает в политическом истеблишменте. Она может быть президентом Латвии или «простым» членом-корреспондентом Академии наук, мне совершенно это неважно. Потому что в самое мрачное время (а я считаю, что конец 80-х, эпоха распада Советского Союза — это очень мрачное время) Татьяна Жданок, занимая к тому моменту блестящее положение в Латвии, имея все возможности продвигаться во время горбачевской перестройки, будучи, кроме всего прочего, выдающимся математиком (есть даже теорема Жданок), имея все позиции и в истеблишменте, и в науке, принципиально выступила за сохранение СССР, поддержала «ужасные консервативные силы» и абсолютно так же, как и я, превратилась вдруг из «любимого дитя прогресса» в «ужасную реваншистку — сторонницу СССР». Очень редко люди, которые обладают всеми возможностями для того, чтобы вкушать вкусный виноград успеха, вдруг начинают вместо этого есть горькие плоды проклятий.
Я никогда не забуду очень экзистенциально важный для меня момент моего приезда в Латвию к Татьяне Жданок уже после того, как Советский Союз распался. Мы были у нее на квартире. А когда мы, уже простившись, выходили из ее дома, один из абсолютно подавленных членов тогдашнего латвийского прорусского актива сказал: «В соседнем доме, в соседнем дворе немцы убивали людей в душегубке, только не надо всё время напоминать об этом Тане». Потом я шел по улице, и на меня напало несколько человек. Но я был в такой ярости от того, что было сказано, что успешно справился с этой ситуацией.
За спиной брюссельского благополучия, которое я не люблю (и не скрываю этого), стоят люди, в том числе такие люди, как Жданок. Они прошли определенный путь, ничего не сдали на этом пути, сумели победить, выстояли, не выпали в осадок и сохранили полностью всё то, чем они обладали в героический момент, который я буду помнить до своего смертного часа.
Когда Таня начала приглашать меня в Европарламент и на различные организованные ею мероприятия, я принимал ее приглашения. Друзья Татьяны — мои друзья.
В современной Европе и современном мире почти ни с кем нельзя поговорить. Это ужасная ситуация. Политиков, спецслужбистов, дипломатов — до и больше, а интеллектуалов мало. И их становится всё меньше и меньше. Очень мало людей, которые с подлинным интересом могут обсуждать национальную стратегию.
Я — рядовой гражданин моей страны. Мое мнение ни к чему не обязывает. Но я убежден, что Россия на современном этапе не заинтересована в том, чтобы управлять курсами тех или иных стран. Мы были в этом заинтересованы и, может быть, когда-нибудь будем. Но пока что, как я вижу ситуацию (а иногда я вижу довольно точно), мы в этом не заинтересованы ни в Европе, ни в мире, ни, в конечном счете, даже в сопредельных нам государствах. Мы заинтересованы только в одном: чтобы в этих государствах осуществлялась национальная стратегия в национальных интересах — и всё. Потому что ровно с того момента, как это начнется, всё будет в наших интересах. Ну, кроме, может быть, ряда отдельных особо важных государств. Но даже если бы господин Трамп действительно, как он обещал, вдруг начал двигаться в русле американских национальных интересов, мы были бы не против. Возможно, эти интересы находились бы в сложном отношении с нашими, но это тоже было бы поправимо.
Но вся-то беда в том и заключается, что этого нет. Как нет и того, чтобы внутри стран, особенно стран, возникших на постсоветском пространстве, стран Восточной Европы, вдруг возник круг людей, которые начнут обсуждать свою стратегию так, как будто для них это по-настоящему важно и они могут по ее поводу сказать что-нибудь умное.
Одним из величайших советских актеров был грузинский актер Серго Закариадзе. Лучшая роль, которую он сыграл в кино, — это роль в фильме «Отец солдата». У него там есть такие слова: «Одни говорят — не надо воевать, другие... Я хочу услышать разумное слово, наконец!»
Так вот, это разумное, ответственное слово интеллектуалов — оно почему-то потеряло ценность, интеллектуалы перестали верить в свою способность влиять на национальную стратегию. И вообще в ее существование. Но я убежден, что если у данного собрания есть какая-нибудь миссия, то эта миссия состоит именно в том, чтобы вести такой диалог. А какой еще надо вести диалог? Дипломаты ведут свой. Спецслужбисты — свой. Политики — свой. Путаться у них под ногами бессмысленно. Единственный вид диалога, которого нет, — нет диалога элит, интеллектуальных элит в том числе.
А поскольку ситуация странная: в российском истеблишменте после долгих лет мучительного поиска нет ощущения того, что Европа, например, суверенна (тут я могу сказать не только за себя), — то вот это уже надо называть не только диалогом элит, но еще и диалогом контрэлит. Процессы развиваются быстро, и никто не знает, что произойдет завтра и насколько радикально будет изменен рельеф Европы. В общем-то, мы знаем только одно: он не будет таким, каким он является сегодня. Возможно, к власти придут совсем правые элиты, возможно, — левые. А может быть, будущее, как мы считаем, за левоконсервативным альянсом, парадоксальным, которого пока что нет. Потому что слишком часто левизна сегодня становится синонимом постмодернизма, то есть синонимом бесконечной заботы о правах сексуальных меньшинств или чего-нибудь еще — каких-то там бактерий... Возможно, нам пора обсудить вопрос о том, что консерватизм в некоторых фундаментальных своих качествах и эта левизна в чем-то совпадают. Что классическая левизна не может быть так сильно связана только с вот этой постмодернистской левизной, что есть два типа левизны.
В последние годы я много занимался Карлом Марксом, потому что тут нашлись любители говорить, что Маркс ненавидел русских и т. д. Знаете, у нас тоже есть националисты, и они как националисты зачастую придерживаются тех или иных теорий заговора. На самом деле Маркс русских обожал — в отличие от Энгельса. Энгельс был классическим немцем и в этом смысле к русским относился очень сдержанно. А Маркс — это такой вариант русско-еврейского диалога, где всё сложно, где всё мучительно и всё одновременно очень тянется друг к другу. Он то влюблялся в Бакунина, то называл его свиньей... кипели страсти. Маркс думал о том, что такое община, учил русский язык.
В частности, я занимался тем, как его зять Лафарг изучал Прометея. Я не знаю, верил ли Маркс в Прометея, была ли у Маркса вера. Третий том «Капитала» — это обрывки, собранные Энгельсом, второй том — это черновики «Капитала». Марксом полностью написан только первый том. Может быть, если бы Маркс успел сам завершить свою работу, он бы что-то сказал на эту тему. Но я знаю твердо, что у Маркса есть эсхатология. Маркс считал, что капитал — это конец темного мира, что тьма сгустится до конца в пределах капитализма, а потом ударит молния, и будет свет — коммунизм.
Мы сейчас видим другое. Мы видим, что после капитализма может возникнуть нечто более мрачное, чем капитализм. И что оно на нас надвигается. И в этом смысле классический капитализм, как бы он ни был холоден (блестящие строки в «Манифесте Коммунистической партии» говорят о том, что «в ледяной воде эгоистического расчета» утоплено все), все-таки несет в себе хоть какое-то гуманистическое содержание. А то, что надвигается, является абсолютным антигуманизмом. Поэтому возможно, что консервативные элиты, которые отстаивают гуманистические ценности классического образца (к таким элитам я, например, отношу и президента нашей страны Путина), и левые элиты, которые отстаивают будущее нового гуманизма, могут сойтись на том, что гуманизм все-таки нужен. И хотя какие-нибудь постмодернистские элиты будут всё время говорить «гуманизм, гуманизм, гуманизм», но мы же уже слышим «конец истории», «конец человека», «конец искусства», «конец гуманизма».
Может быть, на самом деле пришло время для диалога тех сил, которые раньше не могли вступить в диалог. Правда, Бисмарк пытался вести диалог с Марксом и очень хотел его вести. Но подобный диалог был парадоксален в то время. Маркс от него отказался и правильно сделал. Но, может быть, сейчас настало время для такого диалога? И для такого консенсуса?
На Поклонной горе, где решалось, будет ли в России майдан, фактически возник диалог консервативных, классических капиталистических элит и левых элит вот этого нового образца, вновь говорящих о новом гуманизме и о советском прошлом. Никаким образом не объединяясь плотно, мы тогда все-таки сумели дать отпор, и украинский сценарий в России не прошел.
Может быть, сейчас стоит вопрос о глобальном процессе такого типа? Может быть, мы просто пока не различаем в нашей действительности стратегической новизны, а она есть и требует от нас нетривиальности?
Помимо Джульетто Кьезы, Татьяна Жданок познакомила меня с блестящим болгарским интеллектуалом Захари Захариевым. Это замечательный человек, интересный, оригинально мыслящий интеллектуал, не потерявший желания влиять на политический процесс. Я убежден, что все остальные приехавшие на эту встречу члены клуба «София» являются такими же замечательными, яркими, интересными людьми. Людьми, явно влияющими на европейский процесс именно тем способом, который я описал только что. И мне представляется важным, чтобы они выступили перед собравшейся здесь российской молодежью, которая готова отстаивать и левые ценности, и державность.
Сергей Кургинян (Россия) — лидер общественного движения «Суть времени», президент Международного общественного фонда «Экспериментальный творческий центр»
