Пробуждение (рассказ)

1

Летняя ночь была жаркой. Сергей проснулся в душной, липкой темноте, и некоторое время просто лежал, уставив взгляд в потолок. На душе было гадко. Опять приснилось что-то плохое, тревожное. Но что точно, он не помнил. Сон уже улетучился и остались лишь его смутные обрывки: крики, суета, неясные лица. В груди гулко стучало сердце.

Он поднялся и прошел на кухню. В квартире было тихо, лишь мерно отстукивала в темноте секундная стрелка, да покапывала из крана вода. Кухонное окно выходило на огородный участок, за которым начинался дикий пустырь и развалины небольшого старого завода. Оттуда всегда, сколько Сергей себя помнил с детства, доносился отрывистый собачий лай.

Но сейчас было тихо. Темнота на пустыре стояла непроницаемая. Лишь где-то вдалеке тускло светил прожектор приближающегося состава.

Беспокойство не оставляло его. Он открыл окно, надеясь, что ночной воздух освежит, но на улице была такая же духота. Стоя в тишине погруженного в сон дома, Сергей смотрел в черноту южной летней ночи и думал.

2

Сергей жил обычной жизнью. Жизнью тысяч и тысяч таких же парней, как он. Дворовое детство, школа, потом институт. Теперь работа. Время стремительно неслось вперед, оставляя годы позади. Было всякое: дружба и ненависть, драки, любовь. Семейные радости и горести. Лихие студенческие авантюры и бессонные ночи над чертежами.

Да, многое вспыхивало яркими пятнами в памяти. Но странно — неизменным фоном этого калейдоскопа всегда являлась странная безликая серость. Жизнь полнилась воспоминаниями, но все они тонули в вязком, словно топь, тягостном постоянстве. И это было, наверное, главным воспоминанием. Да не воспоминанием даже, а чувством. Длящимся из прошлого в настоящее ощущением.

И вот юность прошла. Сергей сам не заметил, как переступил порог ветреных лет и вступил во «взрослую жизнь».

Она едва началась, эта «взрослая жизнь», но уже успела лечь на плечи нелегким грузом установленного порядка вещей. Все было как бы предопределено. В знакомых постарше он видел свое будущее. Работа, свадьба, дети. И постоянная погоня за деньгами. Их всегда всем не хватало…

Сергей часто видел вокруг себя этих молодых мужчин с уставшими и какими-то потухшими глазами. Наблюдал их на свадьбах и юбилеях, куда съезжались многочисленные родственники и знакомые. Молодые мужчины с потухшими глазами, сильно набравшись, вдруг взрывались неугомонным буйством. Или напротив — молча сидели, растерянно наблюдая царящее вокруг странное веселье.

Это была одна дорога — впрячься в скрипящую телегу жизни и тянуть, тянуть, тянуть. Другим известным ему путем было бесконечное и какое-то отчаянное продление молодости, точнее, лишь ее немногих лихих «слагаемых». Были у него и такие знакомые, не вылезавшие из кабаков, саун и уличных передряг. «Долгая молодость» обычно как-то сразу переходила затем в старость, и гуляка, если дожил и не угодил на зону, пополнял ряды квартальных маргиналов, кучковавшихся с раннего утра у пивных ларьков.

И сколько ни думал Сергей, не выходило никакого третьего пути. А эти два будто смеялись над его юношескими мечтами. Они казались теперь какой-то наивной глупостью. Вот же она — настоящая жизнь. Такая, как есть — принимай.

И он смирился. Стал жить, как все живут. Нашел работу, которая не вызывала в нем ничего, кроме скуки, но платили неплохо, и он свыкся. На выходных вместе с друзьями убивал время в развлечениях и выпивке. Встречался с девушками. Расставался с ними как-то даже без драм. Сходился потом с другими — и опять как-то легко, между прочим. Про любовь, горячую, «книжную», уже не думалось. Она казалась теперь такой же наивной глупостью, как и юношеские мечты.

В свободное время его куда-нибудь тащили друзья: пивные, бильярдные, клубы. Если никакой вылазки не планировалось, он затыкал дыры в жизни просто: блуждал по лабиринтам интернета или щелкал каналы ТВ, перескакивая с модных шоуменов на передачи «кому за 30», а с них на «горячие» новости.

Впрочем, он всё больше отдавал предпочтение именно новостям — по телевизору в то время грохотала война. Она ворвалась в унылую обыденность кровью, огнем и канонадами, проникла всюду. Война захватила всеобщее внимание. А затем сама стала превращаться в обыденность.

За обедом Сергей с увлечением смотрел горячие сводки как необычно реалистичный блокбастер. Закончив есть, он брал пульт, и телевизионная война кончалась. И начиналась жизнь.

Так всё и продолжалось до последнего времени. Когда привычный порядок вещей вдруг нарушился.

3

Из раздумий его вырвал резкий звук. Ночь пронзил прожектор локомотива, и всё наполнилось стуком стальных колес. Бесконечная цепь товарных вагонов и цистерн с грохотом проносилась по железной дороге слева от дома.

Сергей и не заметил, как прошли полчаса. А всего через четыре нужно уже было идти на работу. Но сон все так же не шел. Он выпил воды, хотел было уже ложиться, но открытое окно опять поманило. Вглядевшись в бездонную черноту, он заметил едва уловимую светлую полосу приближающегося рассвета. Сергей так и не лег спать. Ему было над чем поразмыслить.

4

Месяц назад ему позвонила женщина, оказавшаяся матерью его бывшего однокурсника, и дрожащим голосом сообщила о том, что умер Слава. Пригласила на похороны.

Эта новость огорошила Сергея. Он хорошо помнил жизнерадостного и бойкого Славку. Это был один из тех студенческих приятелей, связь с которыми ослабевает после окончания учебы, но остаются случайные теплые встречи на улице. От таких не хочется скорее убежать прочь, как от некоторых жалобщиков или хвастунов. Стоите, болтаете о былом. Может, и договоритесь еще раз встретиться, и обменяетесь телефонами. Но увлекут потом каждого свои дела — и забудете о встрече, и былая дружба так и останется в прошлом.

Звонили бывшие сокурсники, сообщали ту же плохую весть. Мгновенно по знакомым разнеслось: Слава погиб на войне, в Донбассе. Уехал добровольцем в начале лета, и теперь его привезли в Ростов угрюмые мужчины с непривычным говором. Ему было всего 26 лет.

5

Похороны назначили на середину недели. А накануне в скромной квартирке Славиной матери состоялось прощание с погибшим. Сергей, конечно же, пришел.

По традиции, гроб с покойником поставили в зале. Зеркала занавесили простынями. Людей было много, но стояла тягостная тишина. Все говорили мало, а если говорили, то шепотом. Мать в черном платке прильнула к сыновьей груди и будто застыла так, изредка лишь вздрагивая плечами.

Слава лежал в гробу бледный и красивый. Сергей сперва даже не узнал в похудевшем, остроносом парне своего приятеля. Он долго смотрел ему прямо в лицо, будто пытаясь разглядеть в нем то, что снимет появившуюся после нежданной вести ноющую боль в груди. Но это было просто лицо будто крепко спящего молодого парня.

В полном людьми зале было душно. Кто-то проходил на кухню — смочить горло холодной водой. Выходили и на лестничную клетку, курили.

Странно, как и где сводит судьба разошедшихся по жизни людей. Пришли все: одноклассники, однокурсники, дворовые друзья, даже некоторые школьные учителя. Но разговор не клеился. Какая-то девушка собирала деньги в помощь Славиной матери, кто-то просто молча стоял. Сергей тоже вышел в подъезд и спросил сигарету. Смутно знакомый парень попытался завести разговор, произнес что-то, но это прозвучало так неуместно и чуждо, что он сам, почувствовав неловкость, тут же замолчал.

Возвращался домой Сергей один. Шагая по темным улицам, он не то чтобы думал о чем-то конкретном, но в голове его беспрерывно крутились и вспыхивали мысли. Славка, школа, его нынешняя скучная жизнь, …война.

Придя домой, он сел ужинать и по привычке включил телевизор. Снова передавали новости из Донецка. Какой-то парень в пыльной горке рассказывал про прошедший бой. Сергей вдруг отчетливо представил на месте этого паренька Славу. Отставил тарелку — в горле встал ком. Все эти знакомые сюжеты смотрелись теперь совсем иначе.

Потом была первая в череде многих беспокойная ночь. Со смутными отрывистыми снами, в которых мешалось многое: его унылый быт, школьные воспоминания, военные сводки и маленькая квартирка с занавешенными зеркалами.

6

На похоронах народу было еще больше. Невыспавшийся Сергей молча наблюдал все траурные ритуалы. После отпевания тело вынесли из квартиры, и вся процессия, погрузившись в автобусы, направилась на кладбище.

Церемонию вел молодой мужчина из похоронной службы. Перед прощанием с покойным он произнес долгую и красивую, но лишенную толики искренности речь. Сергей зло смотрел на него красными сухими глазами.

Наступили минуты прощания. Люди выстроились в длинную линию по левую сторону от гроба и по очереди подходили к покойнику. Кто-то просто касался руки, кто-то целовал в холодный белый лоб и крестился.

Подошел к гробу и Сергей. Он коснулся сложенных на груди холодных рук и в последний раз взглянул на Славу так близко. В глазах защипало, и он отошел, уступив место следующему.

Долго лежала на груди сына мать. Она уже не рыдала. Только без конца повторяла причитания и гладила своей худой рукой обострившееся бледное лицо сына.

Когда все прошли, возникла небольшая пауза. «Ведущий» уже распорядился заколачивать крышку, но из толпы протиснулся невысокий угрюмый мужчина, стоявший до того в стороне. Он, немного помешкав, подошел к гробу, наклонился и что-то тихо сказал Славе. Потом поцеловал его в лоб и, перекрестившись, отошел. Среди людей пронесся шепоток. Это был один из тех мужчин, что привезли Славку домой. Ополченец.

Гроб заколотили, и на тугих, скрипящих ремнях стали опускать в свежую яму. Все тихо подходили и бросали вниз горсти сырой земли. Комья глины гулко бились о деревянную крышку. Но вот заработали лопатами могильщики и стук прекратился. Скоро совсем закопали яму. Поставили крест и насыпали невысокий холм. Люди, осторожно ступая, будто боясь нарушить повисшую в воздухе тишину, медленно потянулись к дороге. Лишь двое остались чуть дольше у свежей могилы. Завернутая в черный траурный платок мать, и, немного поодаль, ополченец. Вдруг он подошел к матери и, сказав ей что-то, низко, прямо в ноги, поклонился. Казалось, этот поклон длился вечность. Все вокруг замерло в этой немой сцене. Оборачивающиеся люди у автобусов, мать, и склонившийся перед ней в поклоне мужчина. Застыло в летнем полуденном зное кладбище.

На поминках, в скромной столовой, Сергей подошел к матери Славы. Она сидела за столом, у стены, и была уже очень непохожа на ту убитую горем женщину, что совсем недавно, причитая, прижималась к мертвому сыну. Произошла сильная перемена. Она была серьезна и задумчива. Взгляд ее устремился на гостей, но в то же время как будто сквозь них.

Он подсел к ней и поздоровался. Мать посмотрела на него, будто только заметила, и, неожиданно тепло улыбнувшись, произнесла:

— Сережа... Ты совсем не изменился. Спасибо, что пришел проводить Славу.

Они немного поговорили о разном: как живет Сергей, как она. Наконец Сергей задал главный мучивший его вопрос:

— Скажите, почему он поехал туда? Почему?

Он особо не рассчитывал услышать правду, просто этот вопрос рвался изнутри, душил его. Но она рассказала всё.

7

Оказалось, что еще в начале войны, когда в южных городах начали появляться первые беженцы, Слава занялся сбором гуманитарной помощи — сначала для них, а после и для отправки через границу. Его привлек какой-то университетский знакомый, который, правда, вскоре охладел к этому занятию. А Славка остался. Он не умел бросать свои дела на половине.

Слава загорелся новым занятием не на шутку. Он носился по городу, яростно раскручивая сбор помощи, ища помощников в снабжении, оформлении документов, транспорте. В итоге он собрал не слишком большую, но и не малую партию одежды, медикаментов и еды. В интернете установил контакт с теми, кто мог принять его груз с той стороны границы, и хотел уже было отправлять его, но... В последний момент решил сам сопровождать машину — он не хотел отпускать свое детище. Слава взял небольшой отпуск и отправился на войну.

Он пробыл там недолго, чуть больше чем через неделю уже снова был дома. Но за этот короткий срок словно кто-то подменил его. Мать не узнавала сына. Что-то произошло с веселым смешливым парнем. Он приехал угрюмым и серьезным. Мало говорил и почти не шутил. Тут же он взялся за сбор новой партии.

Мать не хотела снова отпускать сына. И в первый раз она сопротивлялась, как могла, но теперь встала стеной. Ее пугала война — она разгоралась все сильнее, сводки о потерях с каждым днем прибавлялись в нулях. Но еще больше ее пугал сын. Не то, куда он уезжал, а то, как.

В последнюю ночь она устроила ему страшный скандал. Усадив его на кухне, она не стеснялась в выражениях. Она говорила ему, что он бросает ее, как когда-то их бросил отец — а это было страшным для него оскорблением. Он ничего не отвечал, просто смотрел на нее спокойным взглядом. А когда она, обессилев, опустилась на стул, подошел к ней и, обняв за плечи, тихо произнес: «Мама, все будет хорошо. Так надо». И нежно поцеловал ее в морщинистую щеку.

Утром он уехал. Через пять дней от него пришло сообщение, что он останется здесь дольше, для того чтобы помогать местным развозить помощь. Но она знала, что это ложь. Что он остается воевать. Мать чувствовала это.

Последнее сообщение, полное успокоительных слов, пришло спустя месяц после его отъезда. А еще через две недели позвонил незнакомый мужчина и сухим донецким говором сообщил ей тяжкую весть.

Мать закончила рассказ. В ее зеленых глазах стояли слезы. Она вытерла их краем траурного платка и достала из висевшей на стуле сумочки небольшую фотографию. На ней стоял загорелый Слава и скромно улыбался. Рукава запыленной рубашки засучены, повязка на голове темна от пота. Снимок был сделан в каком-то поселке на заходе солнца. За приземистыми крышами раскинулись кронами плодовые деревья, и пылало лиловое зарево заката. Войну выдавал лишь край фотографии. На нем на фоне багрового неба был хорошо виден покореженный остов сгоревшего дома.

Передавая Сергею снимок, женщина произнесла: «Смотри, как он улыбается. Наверное, там он был счастлив».

8

Что-то странное, происходившее с Сергеем после тех похорон, только усилилось. Он почти перестал спать, а если спал, то снились кошмары. В них часто приходили Славка и тот ополченец. Это была дикая смесь его унылых офисных впечатлений, кадров с военных сводок и всплывающих из темноты воспоминаний. Он просыпался ночами и подолгу лежал в кровати, мучимый какими-то неясными ему самому, невысказанными переживаниями. Что-то постоянно ныло и саднило в груди. Он словно был перед кем-то виноват, и чувство стыда преследовало его день и ночь.

Мучимый бессонницей, он включал компьютер и часами блуждал по интернету. Он не заходил на смешные и пошлые сайты, как прежде — теперь его интересовала только война. Он выискивал видео с мест, читал переписки в бурлящих группах, часто натыкаясь на фото добровольцев, простых ребят, так похожих на Славку на той фотографии. «Может быть, кого-то из них уже нет в живых», — думал Сергей.

Однажды он набрел на одно видео, которое надолго выбило его из колеи. Какой-то очевидец снял на телефон последствия обстрела городской улицы. В кадре была женщина: ее трясло, она водила окровавленными ладонями по лицу, пыталась сказать что-то. У женщины не было ног — только мокрое красное месиво на их месте. Сергею было больно смотреть это видео. Но он смотрел. Он никак не мог поверить в его реальность — всё хотелось обнаружить, что это фейк, что в конце кто-нибудь объявит, что это подстава. Но никто не объявлял. В трясущемся кадре были только дым, огонь и кровь.

В офисе он сидел не выспавшийся и угрюмый. Сергей и в обычное время не был разговорчив, но теперь ушел в себя настолько, что одетые в аккуратные белые рубашечки коллеги постоянно спрашивали, что у него стряслось. Сергей отвечал что-то односложное, и, борясь со сном, окунался в нудную работу.

На выходных он по привычке ходил с друзьями в заведение: выпить и развлечься. Но былой охоты до пьяного дурмана и безудержного веселья не было. Вместо них внутри поселилось отвращение. Его буквально тошнило от ярких огней, бьющей в уши ритмичной музыки, глупых шуток и смеха. Как-то раз, посидев с каменным лицом и ловя на себе удивленные взгляды, он встал, собираясь уходить. Просили остаться, но он даже с каким-то удовольствием понаблюдал вытянувшиеся лица хмельных друзей, и, пожав всем руки, вышел.

Он не стал вызывать такси и пошел домой пешком. Завернул сильно влево и оказался на набережной. С темной речной глади дул свежий ночной ветер. Сергей брел по набережной, и ему казалось, что этот ветер смывает с него что-то, очищает. На берегу реки ему стало легче. Тяжесть в груди спала и думалось яснее. В душе у него зрело что-то. И тут, в темноте, у уходящих в воду бетонных спусков, он был откровенней с собой. Он жаждал, чтоб это скорее созрело. Чтоб прорвалось. Чтобы что-то наконец изменилось.

9

Утром следующего дня он снова пошел к Славиной матери. Он точно не знал, зачем это делает — ноги сами несли.

Она долго не открывала дверь. Наконец отворила — удивленно смотрела на нежданного гостя.

— Серёжа? Здравствуй, ты зачем?

— Здрасьте, теть Свет, да так, просто, навестить, — он замялся.

Она продолжала удивленно смотреть на него. Ему было неловко под этим взглядом.

— Ну что ж, проходи.

Он разулся, бросил взгляд в залу — зеркала были еще занавешены, на шкафу стояла Славина фотография с черным уголком. Женщина прошла на кухню, пригласила его за собой. Поставила чайник, достала какие-то скромные угощения.

— Как у тебя дела, Серёжа? Как на работе?

— Да ничего, всё нормально…

Завязался пространный разговор.

Женщина налила чаю, придвинула кружку. Когда иссякли стандартные вопросы и ответы, повисла неловкая тишина. Сергей молча сидел, уставившись на паривший чай. А потом вдруг выпалил:

— Теть Свет, дайте телефон того ополченца, что на похоронах был.

Она будто была готова к этому вопросу, и совсем не удивилась. После долгой паузы ответила изменившимся голосом:

— Нет. Не дам.

— Теть Свет, я прошу, дайте.

Она некоторое время просто смотрела на него, слегка покачивая головой. В ее взгляде появилось обвинение, будто даже злость. Сергей смутился, опустил глаза. Но, выждав несколько секунд, тянувшихся как часы, он тихо повторил:

— Теть Свет, прошу…

— Нет! — она рывком вскочила из-за стола, ее голос сорвался на крик, в нем появились одновременно слезы и гнев. — Ты тоже хочешь в гробу заявиться? Мало вам? Вам воевать хочется, герои! А о нас вы подумали? Не дам, и не проси!

Он испугался крика, стало обидно и стыдно. Сергей не хотел этой сцены, понимал, что он её виной, но из него что-то рвалось наружу. Пытаясь остудить взорвавшийся разговор, он, как мог, спокойно и вкрадчиво произнес:

— Теть Свет, я клянусь, я никуда ехать не собираюсь. Я просто разобраться хочу.

Она не отвечала. Только часто дышала и строго смотрела ему прямо в глаза.

— Мне нужно знать, почему он там остался. Вы же сами знаете, что не просто так. Вы же гордитесь им, я вижу. Дайте телефон. Прошу Вас.

Она всё так же стояла, с шумом втягивая воздух. Потом быстро вышла из кухни. Из соседней комнаты донесся шум перебираемых вещей.

Прошло совсем немного времени. Мать так же быстро вернулась на кухню, протянула Сергею небольшой листок бумаги:

— Вот, возьми. Возьми и не мучай меня больше.

— Спасибо...

— Не нужно мне твоих «спасибо». Уходи, Сергей. Уходи. Я грех на душу беру. Я перед твоей матерью буду отвечать. Не ты, а я! Вам плевать на тех, кого вы любите, вам подвиги нужны. Не вам потом с ума сходить ночами, не вам от горя волосы рвать! Так что не говори ничего — не хочу слушать! Бери и уходи.

Сергей не стал спорить. Он быстро оделся и вышел.

День только расходился — солнце взобралось на самую верхушку неба и поливало землю ярким светом, не оставляя место тени и прохладе. Сергею было стыдно... и странно легко на душе. Он в первый раз открыто заговорил с кем-то о том, что мучило его уже несколько дней подряд. Всё последнее время он чувствовал себя так, словно он выныривал с очень большой глубины. Сперва ему казалось, что он не выдержит так долго, задохнется. Что-то непонятное давило на него всё время, как толща воды при сильном погружении. Но теперь он будто увидел блики света над головой. Надо только еще чуть-чуть продержаться. И грести наверх.

В кармане ему жег руку тот небольшой листок бумаги, что дала Славина мать. Он периодически доставал его, пробегал глазами, будто мог увидеть что-то новое в двух маленьких строчках. На первой было написано имя ополченца: «Александр», на второй — номер телефона.

«Александр», — повторял про себя Сергей, снова нащупывая в кармане бумажку.

10

— Алло? Алло? Да, я слушаю, говорите, — из трубки раздавался сухой мужской голос.

Сергей сидел дома, с телефоном в руке, из которого звучала причудливая донецкая речь.

— Алло! Да что ты будешь делать! Кто это?

Сергей сбросил вызов. Голова у него стала словно ватная. Во рту пересохло.

«Ну что, сдрейфил? С теть Светы ты телефон трясти не дрейфил, а тут сдрейфил?»

Посидев несколько минут в тягостной тишине, он снова набрал номер. Ему казалось, что гудки идут уже целую вечность, когда на том конце снова раздался мужской голос.

— Слушаю!

Сергей еле смог выдавить из себя слова.

— Александр, здравствуйте.

— Кто это?

— Александр, это друг Славы, помните, мы на похоронах вместе были.

Сергей слушал свой голос словно со стороны.

— Какого Славы, что за похороны? А-а-а, Славы... Понял… Друг, значит. И что нужно?

— Я... я хотел спросить кое-что у Вас.

— Ну, спрашивай.

— Про войну.

— Про войну? — мужчина на несколько секунд замолчал, в трубке слышалось лишь сопение. — Как тебя зовут, парень?

— Сергей.

— Вот что, Сергей. О таких вещах по телефону не говорят. Если нужно, подходи сегодня, я пока еще здесь, в городе.

— Да, конечно. Я приду.

Они договорились встретиться вечером, в небольшом сквере.

11

Сергей не помнил, когда он в последний раз так волновался. Ватные ноги еле слушались, в груди гулко стучало сердце. Но отворачивать было поздно.

Ополченец сидел на скамье и разглядывал прогуливающихся по скверу людей. Он смотрел внимательно, будто пытался в них увидеть что-то для него очень важное.

Сергей еще только приближался к нему, когда попал в прицел его пристального взгляда.

— Здравствуйте.

— Привет. Ты — Сергей?

— Да.

Мужчина подвинулся на скамье:

— Садись. Ну, давай не будем ходить вокруг да около. Что ты хотел узнать?

Сергей снова почувствовал себя неловко, так тогда, у матери Славы. Говорить ему было трудно.

— Я хотел спросить... Про Славу... И про то, что там происходит. У вас.

Мужчина усмехнулся:

— Что происходит? Ты что, телевизор не смотришь? Не знаешь?

— Нет, я знаю... — Сергей замолчал на несколько секунд, а затем выпалил:

— Понимаете, мне раньше было все равно. Нет, я интересовался, конечно, но как все. Новости смотрел. А сейчас по-другому. Я спать не могу, — он потянул ворот футболки. Ополченец смотрел на него уже без ухмылки.

— Ясно. После похорон началось?

— Да.

Мужчина помолчал немного, всматриваясь в лицо Сергея. Потом сказал:

— Ты на Славу похож. Вылитый. Ему тоже тяжко было, когда первую смерть увидел.

— Смерть?

— Да, когда в первый раз приехал. Это же он со мной тогда связался, хотел машину с грузом прислать. Звонил всё. Суетной. Потом сам решил приехать. Интересно ему было, что у нас, как. Правду по телевизору показывают или нет, — мужчина достал пачку сигарет, вытянул одну, прикурил, предложил Сергею. Тот отказался.

— В общем, он прибыл, и на следующий день мы уже по поселкам поехали, развозить. Слава с нами. Полдня промотались, а потом нужно было в те, что под обстрелами, ехать. Я его отговаривал, опасно там. Но он уперся, хоть и видно было, что боится, нервничает. В двух спокойно выгрузились, а в третьем накрыли. Вычислили, наверное. Мы разгружались у комендатуры, ящики носили. Люди вокруг собрались. Это запрещено — опасно скапливаться, но кто их прогонять будет. А эти, суки, если знают, что машина придет — специально ждут, когда народ подтянется, а потом накрывают.

В общем, плохо было. Точно они дали. Нашего одного убило, на месте прямо, осколком. И жителей, несколько человек. Еще ранило немало. Славка растерялся сильно. Стоит, на трупы вылупился. А надо людей в подвал уводить. Я дал ему по морде, чтоб очухался, — помогло. «Что делать, — говорит, — показывайте». Взяли мы с ним девушку, сильно раненую. Он под плечи, я за ноги. Пригнулись, понесли в подвал. Когда пришли, она скончалась уже... Слава долго потом над ней сидел... Всё лицо разглядывал.

Сергей слушал тяжелый рассказ, уставившись под ноги. В голове у него звенело.

— А дальше?

— Дальше? Транспорт вызвали. На нем раненых в Донецк увезли, кого можно было. Своего двухсотого мы сами забрали, и следом за ними — хорошо, машина уцелела.

Слава после того обстрела изменился, да. Там вообще люди очень быстро меняются. Те, кто остается. На войне все просто. Или ты драпаешь, или гибнешь, или солдатом становишься. В общем, после того случая он решил остаться. Сказал только, что домой съездит, мать повидать.

Я думал — не вернется. А он приехал. Привез еще больше гуманитарки, чем в первый раз. Хорошо помню наш разговор, когда он вернулся. Сказал: «Там люди знают, много знают. Но ничего не понимают».

Ополченец затянулся, выбросил в урну окурок.

— Странная штука, парень. Тут у вас спокойно. Ни разрухи, ни крови. Люди, вон, прогуливаются, — он показал глазами на сквер. — Но я бы тут ни за что не остался. Тут что-то... Я все время как грязный тут себя чувствую. Тягостно тут.

Он помолчал немного.

— На войне страшно. Горя много. Но как-то... легче дышится, что ли. Там всё по-настоящему. Смерть — значит, смерть; жизнь — значит, жизнь. А на гражданке... как играют все. Сам до войны не замечал. Я тут у вас как-то вечером вышел, прогуляться. В пивную забрел, а там новости крутят — сводки с наших мест. Дома обгоревшие, женщина причитает... Странно все это было на экране видеть. Правда, как кино. Народ сидит, пивко прихлебывает. Потом, видно, надоело, кто-то на другой канал переключил, стали комедию смотреть... Сцепился я тогда с кем-то… чуть до драки не дошло.

Он снова замолчал. С минуту они просто сидели, ополченец достал еще сигарету.

— Расскажите, как он погиб.

— Как погиб? Наверное, думаешь, как герой? Нет, по глупости. Там многие так гибнут. Не знаю я подробностей, не было меня рядом. Сам только через день узнал, когда с конвоя вернулся. Ночью опять обстреливали. Может он искал кого-то, может еще что. Славка неопытный был, горячий. Наверное, не пополз, как учили, а побежал. Ну и ему прямо сюда, — мужчина показал себе под сердце, — осколком ударило.

Они говорили еще долго. Про войну, про Славу. На сквер уже опустились сумерки, когда ополченец собрался уходить. Сергей вдруг выпалил:

— Я тоже поеду.

Он сам испугался своих слов. Когда брал телефон у матери Славы, он не врал, что не собирается никуда ехать. Да, он сходил с ума от беспокойства. Да, он искал вокруг то, что могло бы подсказать ему, что с ним происходит. Но ехать на войну? Нет, он не думал об этом.

Но теперь, после еще одной бессонной, полубезумной ночи, после этого разговора… Его тянуло туда. Сильно тянуло.

Но ополченец не удивился:

— Погоди. Я не хотел говорить. Перед тобой звонила мать Славки, предупредила, чтоб я, не дай Бог, тебя не утащил, как ее сына. Проклятьем грозилась.

— Я все равно уеду — не с Вами, так сам.

— Ишь какой. Прямо как друг твой, «я все равно!». Там не развлечения, понял? Если ты скуку хочешь развеять, или какие там у тебя переживания — не езжай, пожалеешь. Я видел таких, романтиков, быстро мрут, или ломаются.

— Но Вы же сами говорили...

— Забудь, что я говорил. Это все лирика, сопли. Это война. Там люди умирают, много, по-настоящему. Туда едут либо защищать, либо убивать. А не в поисках смысла жизни.

Сергей оторопел. Он и сам не знал, почему его тянет туда. Для чего он вытянул телефон у Славкиной матери, для чего напросился на этот разговор. Что его мучит все эти последние дни.

Ополченец встал.

— Ладно, нужно идти. Я не Славкину мать слушаюсь, я всё это лучше нее знаю. Здесь чем-нибудь полезным займись. Если же всё-таки не отвернешь... Я тут еще два дня, с делами заканчиваю. Потом в Ростове, до ближайшего конвоя. Лучше уж со мной, чем с каким-нибудь поставщиком «мяса». Но знай, я за версту чую, кто воевать приезжает, а кто скуку развеять, усек?

— Усек.

— Ну и славно.

Они пожали руки. Ополченец, отойдя на пару шагов, обернулся:

— Да, еще, это важно. Славка решил остаться после того, как у него на руках та девушка умерла. Он сам мне об этом говорил. Он из-за нее остался. Ну, бывай, — мужчина развернулся, и твердой походкой направился по освещенному вечерними фонарями скверу к выходу.

Сергей еще какое-то время стоял, не двигаясь, а потом медленно побрел домой.

12

Он подошел к подъезду, но заходить не стал. Прошедший разговор будто разбудил в голове улей. Тут не до сна! Сергей развернулся и направился в темноту, подальше от жилых кварталов. Ноги повели его через заросший бурьяном пустырь — к дикому речному берегу.

Вокруг расцветала черная южная ночь. Скрылись вдали уличные фонари, земля погрузилась во тьму — и на небе засияли мерцающие звездные россыпи. Только южными чернильными ночами в таких диких, пустынных местах можно увидеть столько звезд.

Но Сергей не любовался ими. В душе его шла борьба. Перед глазами всплывали образы. Бледный Славка в гробу, его мать, те страшные кадры, что он смотрел по ночам, лицо ополченца…

«Ну, скажи себе честно, чего ты хочешь? Тебе осточертела эта унылая жизнь? Ты хочешь приключений?»

«Разве так мучаются, когда ищут их? Я и сам не знаю, что со мной. Я как будто схожу с ума...»

«Почему всё время так давит сердце? Я не знаю, что это — скука, или боль, или еще что, но долго я так не протяну. Я так больше не могу!»

«Как он сказал? Займись чем-нибудь полезным? Чем? Кто мне скажет, чем?»

«А Слава. Он почему был там? Ополченец говорит, девушка. Из-за нее. Что значит, из-за нее? Он не знал ее, когда она умерла. Увидел в ней другую? Мстил за кого-то?»

«А ты? Ведь ты знал всё это, что война идет, что люди гибнут. И что? По фигу было! А потом Славка... И всё по-другому стало. Может и я, как он? Может и меня смерть перетряхнула?»

Сергей вертел в голове мысли. Временами ему казалось, что всё, что с ним происходит — это просто усталость от скуки, от серости его жизни. Тогда вдруг ему становилось страшно противно. Его выворачивало от этих мыслей. Но он вспоминал Славу, рассказ ополченца — и отвращение заменялось чем-то другим. Чем-то ноющим, тянущим. Будто зовущим куда-то.

Дорога привела к реке. Дальше начинался поросший травой крутой склон, уходящий прямо в шелестящую воду. В темноте не видно было толком ни водной глади, ни другого берега — лишь смутно угадывались размытые очертания. Посреди реки на волнах покачивался красный мигающий огонек фарватера.

Сергей стоял на краю склона, и прохладный ветер с реки освежал его голову. Всё было совсем как тогда, когда он возвращался пешком из клуба. Но казалось, что прошла уже вечность.

«Ну скажи себе честно, что тебе нужно, что? Развлечение? Смерть? Война?»

Вдруг перед его глазами ясно встала та женщина из жуткого ролика. Она водила окровавленными ладонями по лицу и будто пыталась сказать что-то. Тогда Сергей не понял, не смог прочесть по губам. Теперь до него дошло. Женщина повторяла: «Помогите...»

13

Противно звякнул в комнате будильник. Сергей встрепенулся. Уже рассвело. Небо яркой синевой обещало солнечный, хороший день. Сергей с удивлением посмотрел на зажатый меж пальцев окурок, на горстки пепла на белом подоконнике. Будильник в спальне продолжал заходиться в истерике. Сергей выключил его и стал собираться на работу.

В полном людьми троллейбусе он смотрел в грязное, запятнанное окно. За ним просыпался город. На залитых ярким утренним солнцем улицах спешили по делам полусонные люди. В салоне такие же полусонные пассажиры, молча покачиваясь в такт ухабам, дремали. Ехать было около получаса. Уткнувшись лбом в стекло, Сергей тоже провалился в тревожный чуткий сон.

В офисе все было по-прежнему. Стрекотали телефоны, стучали по клавиатурам аккуратные, одетые в одинаковые фирменные рубашечки девушки и парни. Сергей холодно со всеми поздоровался и прошел за свой стол. Вчерашние бумаги лежали аккуратной стопкой, ожидая, когда в них погрузятся с головой, утопая в бесчисленных счетах и процентах, расходах и доходах. Но Сергей не прикоснулся к ним. Несколько минут он молча просидел на своем стуле, даже не включив компьютера. Наконец, взял ручку и чистый лист бумаги.

Через десять минут на стол начальнику легло подписанное Сергеем заявление об увольнении. Тот взял его, пробежал глазами. Вопросительно посмотрел на стоящего перед ним молодого человека:

— Ну, и сколько Вам предлагают? Неужели больше чем у нас?

— Да я, знаете… Это не из-за зарплаты.

Сергей говорил серьезно, но видел, что начальник не верит ему. Тот по-прежнему недоуменно переводил взгляд с бумаги на стоящего перед ним человека и обратно. Начал было что-то говорить, но Сергей опередил:

— Не надо. Я уже все хорошо обдумал. Кому я могу передать дела?

14

Его не стали держать. В конце дня, оформив все документы на увольнение и рассказав тонкости своего нехитрого занятия преемнику, он вышел из офисного здания.

Он не поехал на троллейбусе, а, как когда-то ночью, из клуба, решил прогуляться пешком. Свернул на знакомую набережную. Людей в будний день почти не было, и освещенные садящимся солнцем тротуары были безлюдны.

Сергей тихо шел и любовался панорамой реки, полыхавшей в пожаре алого заката. Слепящее летнее солнце опускалось за противоположный лесистый берег и пробивалось сквозь темные густые кроны. Пейзаж захватывал дух.

Было очень легко на душе. Та тягучая, преследовавшая его, боль в груди исчезла. Копившееся внутри, наконец, прорвалось, и он буквально чувствовал, как что-то меняет его.

Сергей хорошо знал, что он будет делать дальше. Он решился. Надеялся, что у него хватит духу на всё. Не знал точно, хватит ли, но надеялся. И первый шаг уже был сделан. Теперь дело было за следующими.

Но сперва он должен был совершить еще кое-что.

14

В тот же вечер, купив охапку гвоздик, Сергей приехал на кладбище. Он нашел еще свежую могилу. Положил алые цветы у подножия креста и сел за маленький поминальный столик. Он молча смотрел на улыбающегося Славу на фотографии, и в глазах у него щипало. Глупо было плакать, Сергей злился на себя, но слезы упрямо катились по щекам. В мыслях он говорил со Славой. Благодарил его за что-то, сам не понимал еще за что, но снова и снова искренне, горячо повторял: «спасибо»...

15

Утром следующего дня он собрал небольшую походную сумку и уехал на войну.