Офицеры-афганцы: «Если бы воевали как в Сирии, управились бы за два года»
Текущий 2019 год актуализировал тему войны в Афганистане, 15 февраля в стране отмечалась 30-я годовщина вывода советских войск, а 25 декабря будет отмечаться 40-летие ввода войск. Мы встретились с ветеранами, офицерами, участниками афганского конфликта Николаем Харламовым и Евгением Ярковым, чтобы расспросить их о событиях тех лет через призму современности.
Корр.: Расскажите, как Вы попали в Афганистан.
Н.Х.: Заменял капитана по разнарядке, так и попал в Афганистан. Я был с 86-го и до вывода в 89-м, 3 года хорошо повоевал там. Вот мой коллега — Женя, воевали на одной территории, встретились здесь недавно (в совете ветеранов Ленинского района г. Новосибирска — прим. ИА Красная Весна). Оказывается мы вместе контролировали жизнедеятельность дороги, начиная от Шинданда и до самого Кандагара. Ну конечно, на дороге мы не виделись, вместе были в одном бою только.
Корр.: С вывода войск прошло уже 30 лет, изменилось ли отношение в обществе к той войне? Были ли упреки или, наоборот, была поддержка?
Е.Я.: Нас тогда не спрашивали, мы выполняли приказ. Нам говорили, что мы выполняем приказ и задание нашего советского правительства. Наверное, вы слышали, когда выводилась 40-я армия, командующий сказал: «За мной ни одного солдата не осталось, все выведены. Мы выполнили задание правительства». Выполняли задание правительства в тот период, и никто в этом даже не сомневался.
Корр.: Но у Вас же было своё отношение?
Е.Я.: Мы люди военные. А чему учат в военных училищах? Воевать. Правильно же? Если наступит такой момент, мы должны, прежде всего, отдать свой воинский долг, не задумываясь, даже с риском для своей жизни. Рискую я, не рискую я, я обязан, я — офицер. И если что-то сделаю не так, как посмотрят на меня солдаты? Как я их поведу далее в бой? Что они обо мне скажут? Поэтому здесь ни минуты сомневаться не нужно было.
Корр.: Как Вы считаете, опыт афганской войны помог в чеченской кампании, в Сирии?
Е.Я.: Видите, условия все разные, местность разная, ведение боевых действий разное и задачи разные. Если нам говорили, что мы выполняем интернациональный долг, оказываем помощь афганскому народу, то в Чечне совсем другое — внутренние вопросы, и не должны были вмешиваться в эти дела, но тем не менее пришлось вмешаться во всё это.
И сейчас, естественно вы также видите, что споров очень много: зачем вводили, для чего, почему 15 тысяч положили, за что отдали жизни молодые ребята? Вот у нас как раз 15 февраля собирался наш батальон, который был сформирован на Дальнем Востоке. 8 марта нам объявили, а 15 марта уже отправили в Афганистан для выполнения правительственного задания. Естественно, никто не дрогнул, никто не сказал: «Я не буду, я не хочу». Никто в этом не сомневался.
Сейчас, когда через 30 лет встречаемся, точно такие же отзывы идут: «Да. Мы выполнили свой долг». Когда последний рейс раненых солдат был, боец опять же мне не о том говорил, что без ноги остался. Он сказал: «Товарищ, майор, я все выполнил, я выполнил свой долг солдата». Это несмотря на то, в таком состоянии находился…
Корр.: Афганская кампания была успешная, она выполнила свои задачи, или же ее прервали, не закончив?
Е.Я.: Я считаю, что она осталась не законченной кампанией. Нужно было бы до конца подготовить те кадры, которые были в афганской армии. Она оказалась не готова (продолжать войну с исламистами без советской поддержки — прим. ИА Красная Весна). Когда ушли наши войска, афганская армия была не готова защитить интересы своего государства.
Корр.: Современную военную кампанию в Сирии можно сравнивать с тем, что происходило в Афганистане? По эффективности, по духу?
Н.Х.: Если бы делали так же как в Сирии, то мы афганский вопрос решили бы быстро. Быстро бы его решили, за два года, это максимум. А мы там делали добрые дела, оказывая помощь — строили инфраструктуру, одновременно охраняли. Мы не были захватчиками на афганской земле, мы просто удерживали басмачей в горах, а мирная жизнь продолжалась.
Е.Я.: Отношение местного населения сначала, когда вошли войска, совсем другое было. Потом, когда увидели, что мы не захватчики, что населению оказывали медицинскую помощь, отношение изменилось.
К тому же, в афганской войне сражались молодые парни 18–19 лет. Ну представьте, что это такое. Не обученные, не нюхавшие пороха, не знавшие ничего подобного. Представьте психологию, которую, как говорится, через колено ломали. И когда стали выходить, солдат просто психологически не был готов. Всё время в напряжении. А когда вышел, здесь, на своей земле, стал чувствовать себя не нужным. Тогда даже те, кто получил ранения, контузии, не могли решить свой вопрос. При обращении им заявляли: «А мы тебя туда не посылали, кто тебя посылал, туда и обращайся». А страны-то нет уже, всё. Такое тоже было. И приходилось, когда мы вышли из Афганистана, шапку по кругу офицерам пускать, собирали раненым, кто в таком состоянии находился, отправляли деньги на лечение. А самое страшное — это психологическое состояние. Молодые люди были просто-напросто не готовы к переходу к мирной жизни.
Н.Х.: В наших войсках были таджики, узбеки, азербайджанцы. Бывали случаи, что солдаты там в Афганистане находили свою родню, представляете? Говорят, товарищ командир, отпустите меня к родне. Как можно тебя отпустить, ты же на войне! Не отпускали, конечно…
Корр.: В Афганистане широко использовались террористы-смертники. Как вы считаете, психологически это чем обусловлено? За что они шли на смерть?
Е.Я.: Это просто нужда. Местные жили в очень большой нужде. Даже было такое, что колонна идёт, а они бросают женщин, стариков, которые доживали свой век, под колеса. Зачем? А затем чтобы просить выкуп за погибших. Если выкуп не давали, они начинали мстить. Кровь за кровь, смерть за смерть. На дорогах обозначали места, где мы должны были этот выкуп заплатить.
Н.Х.: Они вдоль дороги картинки рисовали камешками. Клали камешки в определённом направлении определенной формы. Мы-то этого вначале не знали. Это обозначало: где, сколько и как. Много было таких случаев.
Насчет нищеты, это правильно. В банду даже приходили местные жители, чтобы подзаработать. Ему душманы говорят: «Вот тебе два гранатомета, пойдешь, подобьешь в автоколонне машину, БМП, танк, за это получишь деньги. И вот тебе фотоаппарат, чтобы ты это всё сфотографировал». У них там не надо было подписываться, расписываться. Даже когда сдавали посты, афганцы говорили: «Нет, никакой подписи, вот будем стоять, пусть нас сфотографируют и мы поймем, что друг другу передали пост».
Значит, этот местный уходит, подбивает технику, возвращается к душманам: «Вот подбил одну». Ему дают деньги — тот уходит. Бывало часто — душман или главарь потом говорит сообщнику: «Догони, деньги забери».
Корр.: Может у Вас есть что сказать молодым поколениям от лица афганцев?
Е.Я.: Сейчас я в школе работаю преподавателем. Когда спрашиваешь у десятиклассника, кто такая Зоя Космодемьянская, или тишина или «Сейчас я в интернете найду, посмотрю». Опять же, видите, у нас много споров в связи с историей идет, например, о Зое Космодемьянской. Говорят, что она была партизанкой. Но она разведчицей была. Вот эти самые молодые ребятки нашли, что она была разведчицей, а не партизанкой, а у нас преподают историю, что она была партизанкой. Вот такие расхождения.
Корр.: История в школе сейчас преподается очень плохо?
Е.Я.: Да, очень мало часов по Великой Отечественной войне — всего несколько часов отводится по программе.
Корр.: А как Вы считаете, почему это так?
Е.Я.: Происходит изменение, переосмысление некоторыми людьми всей истории. Учебников у нас стало очень много и они не постоянные. Когда мы учились, у нас учебник истории был один, а сейчас сколько этих учебников… И они почти через 2–3 года меняются. Эту проблему решать нужно на государственном уровне. У нас должен быть один учебник истории, одна история.
Почему-то у нас памятники разрушают. Вот мы возмущаемся, что в Польше памятники уничтожают, на Украине. Но у нас-то точно также! Дзержинскому зачем памятники уничтожили? Для чего? Памятники Ленину начинали рушить … Но это же история, её же никуда не выкинешь. История, пусть местами не очень хорошая, но это наша история и мы должны ее знать. Охаивать все и вся — и хорошее и плохое, проще всего.
Н.Х.: И эту, нашу историю. мы должны доносить до школьников.
