Новогоднее обращение Сергея Кургиняна 31 декабря 2020 года
Дорогие товарищи, друзья! Столкнувшись с новой напастью под названием COVID-19, обнаружив, что эта напасть используется очень крупными силами для сооружения очень крупного зла, граждане нашей страны, конечно, немного поскучнели, но продолжают с невиданным упорством превращать Новый год в повод для экстатического долговременного шопинга и кратких пищевых обременений за новогодним столом.
Лично у меня это вызывает сложные чувства.
С одной стороны, конечно, имеет место печально-экстатическое безумие.
А с другой стороны, в этом безумии есть что-то от неукротимой жизненной силы, остатки которой сохраняются жителями современной России и, как я убежден, используются не по назначению. Но хоть есть что использовать!
То, что используются не по назначению (таково мое сугубо частное и ни к чему никого не обязывающее мнение), — это, как мне кажется, плохо.
А то, что остатки-то эти есть, есть что использовать, — это хорошо.
Россию потому и боятся, что в ее гражданах эти остатки жизненной силы явным образом существуют. И неизвестно, как они будут в условиях ухудшения ситуации — а оно грядет — а) сгруппированы и б) использованы. Что воскреснет, что усилится, а что однозначно растворится в пучине новых мрачных времен?
Поэтому давайте в эту новогоднюю ночь объединим неприятие стандартного перевозбудительного и перепотребительного поведения (адресуюсь к тем, кто ориентирован на мою позицию) и надежду на жизненную силу нашего народа, которая должна радовать даже тогда, когда она используется не лучшим образом. И давайте собственные-то жизненные силы мобилизуем! Да здравствует солнце, да скроется тьма!
Соединив таким образом скорбь по поводу наползающей погибели и надежду на преодоление оной, давайте найдем свой стиль празднования Нового года. Потому что отсутствие праздника — это знак капитуляции.
Но что такое праздник вообще и Новый год в частности?
Это выпадение из суеты повседневности ради встречи с чем-то неповседневным. У каждого свои встречи, но наша общая встреча — это встреча с развернувшимся, наконец, по-настоящему XXI столетием.
Оно разворачивалось долго. И кому-то казалось, что, может быть, и не будет предсказанного мрачного разворота. Но он состоялся, и вряд ли стоит считать, что явленная в этом развороте пакость будет в дальнейшем свернута. Нет, конечно же, она будет нарастать. Но что это за пакость, навевающая недопустимое уныние на слабых духом людей и требующая силы духа от тех, кто не хочет этому унынию поддаваться и ищет ответ на вызов мрака?
Единственный способ, позволяющий понять процессы в тот момент, когда они еще только начинают складываться (а лик XXI столетия только-только начинает складываться) — это обращение к собственной культуре и ее пророческому потенциалу.
Если мы, с одной стороны, хотим что-то праздновать в столь мрачной ситуации (а мы этого хотим!), а с другой стороны, не поддаемся примитивному раблезианскому формату празднования, то почему бы нам не соприкоснуться в праздничный момент с культурой иначе, чем мы это делаем в рамках многотрудной обыденности?
Позвольте мне посвятить данное предновогоднее поздравление именно этому. Ибо такова специфика данного года.
Осмысливая девятнадцатый век, Александр Блок писал:
Век девятнадцатый, железный,
Воистину жестокий век!
Тобою в мрак ночной, беззвездный
Беспечный брошен человек!
Тут каждое слово на вес золота. И мраку найдено правильное название — беззвездный, и человеку, который в этот мрак брошен. Человек этот не зря назван беспечным. Вряд ли стоит отмахиваться от такой характеристики в том, что касается нашей эпохи. Ведь именно эта беспечность позволила врагу человечества так сильно разобраться с нами и в годы перестройки, и потом, и сейчас позволяет ему крутить свои темные игры.
И в перестройке, и в том, что за ней воспоследовало, и в том, что уже маячит на горизонте в виде нового мрака, решающее значение будет иметь именно человеческая беспечность и альтернатива этой беспечности — человеческая серьезность. Что возобладает? В зависимости от этого результат будет разным.
Давая далее описание девятнадцатого века, соединившего в себе мягкое, но безжалостное удушение человека и человеческую беспечность (а наш-то век не таков ли?), Блок в конце этого описания характеризует свой век так:
Век буржуазного богатства
(Растущего незримо зла!).
Под знаком равенства и братства
Здесь зрели темные дела…
Под каким знаком зреют темные псевдо-ковидные дела в двадцать первом столетии? И зреют ли они? Неужели мы до сих пор не видим, что зреют, и не можем как-то соотнести себя с тем пророчеством, которое я зачитываю? Ведь тогда-то все темные дела зрели, но потом были развеяны — и державу удалось сохранить, и нацизм победить, правда?
Итак, эти темные дела сейчас зреют. Но для того чтобы увидеть, как они зреют, нужна человеческая зрячесть. А готово ли сегодня человечество понять, что под знаком ковида (я ничего не хочу сказать о болезни, я говорю о ее использовании) зреют именно очень темные дела, темные в полном и окончательном значении этого слова?
Описав, как именно зреют темные дела в том столетии, которое для него было эпохой жизненного старта, Блок задается главным вопросом, касающимся этого самого беспечного человека. Он спрашивает себя и других: «А человек, человек-то что?» И мы, вглядываясь в наших современников, спрашиваем себя: «А человек-то что?»
Блок констатирует:
А человек? — он жил безвольно:
Не он — машины, города…
Будет ли человек и далее жить безвольно? Тогда двадцать первый век очень плохо кончится.
А дальше Блок говорит нечто, имеющее прямое отношение к нам:
«Жизнь» так бескровно и безбольно
Пытала дух, как никогда…
И тут опять каждое слово — как путеводная звезда к пониманию сегодняшней эпохи, в которую пытка духа покамест, например, для относительно благополучных граждан Москвы является как бы бескровной и безбольной. Я не могу сказать это про Донбасс или Карабах. Но здесь-то, в этом городе Москве, который кичится своим богатством, очень относительным и очень неравномерно распределенным между слоями населения, эта самая «жизнь» является пока пыткой бескровной и безбольной.
Повторяю: пока.
Далее Блок переходит к сокровенному смыслу описанного:
Но тот, кто двигал, управляя
Марионетками всех стран, —
Тот знал, что делал, насылая
Гуманистический туман…
И вот тут перед каждым, кто переживает ковидную эпопею и всё остальное, встает вопрос о том, есть ли тот, кто двигает, «управляя, марионетками всех стран». Между прочим, от ответа на этот вопрос зависит всё, включая бытовое поведение каждого из тех, кто познакомится с этим моим выступлением. Как вести себя дальше при нарастании этих тенденций?
Переходя от девятнадцатого века к двадцатому, — то есть осуществляя то, что всем нам надо сделать, переходя от нашего советского прошлого в нынешнюю эпоху, — Блок утверждает, что эта эпоха стала еще мрачнее. Сказав, что она стала «бездомней» (очень точное слово, правда? Вроде всех заперли по домам, только дома, в которых заперли, перестали быть домами и стали тюрьмами. — Я имею в виду эпоху локдауна у нас и во всем мире), сказав, что еще страшнее стала мгла жизни (а разве она не стала сейчас для нас еще мрачнее? и разве это не мгла — всё, что мы лицезреем?), — Блок далее говорит:
(Еще чернее и огромней
Тень Люциферова крыла).
Блок не монах и не священник, он деятель культуры. Но он понимает, что говорит.
Охарактеризовав эту тень, Блок задается тем вопросом, который нас всех волнует сейчас больше всего. Спрашивая сначала себя о том, что происходит с человеком в этих, еще более мрачных условиях, Блок потом задает от своего лица — от лица поэта, он имеет на это право — тот же вопрос человечеству.
Какие огненные дали
Открылись взору твоему? —
спрашивает поэт человека.
Давайте в этот праздничный день спросим себя, открылись ли нам какие-нибудь «огненные дали»? Да, времена суровые! Но почему бы в суровые времена не открыться огненным далям? Если они не открываются, то, может, мы не дорабатываем? Времена-то вроде за нас дорабатывают, являя нам суровость. А мы?
Итак, почему бы не открыться огненным далям в суровой ситуации, именно они в этой ситуации и должны открываться! И в этом единственное счастье. Ведь в том-то и надежда, что суровость ситуации будет изгонять беспечность из душ и открывать им огненные дали. Потому что именно беспечность и суетливость закрывают эти дали от нас.
Эти огненные дали могут открыться в том числе и в момент новогоднего праздника, который является счастливым моментом выпадения из обременительной повседневности. Они могут открыться очень просто: дружеской улыбкой, спетой песней, откровенным разговором, какой-то роскошью человеческого общения.
Желаю всем, кто слушал это поздравление, чтобы такие моменты открытия огненных далей — за счет встречи с музыкой или с любимым кинообразом, или с любимой книгой, а главное, с любимыми людьми! — посетили их души. Это, повторяю, единственное человеческое счастье. И речь идет зачастую о самых наипростейших и всё равно бесконечно ценных вещах. Может, потому они и ценные, что наипростейшие.
Заверяю всех, кто разделяет мою веру в подобное, что здесь, в Александровском, где я зачитываю это новогоднее поздравление, мы будем стремиться именно к тому, чтобы огненные дали открылись. Пусть, повторяю, простейшими, незатейливыми, радостно-праздничными способами.
И я уверен, что мы добьемся результата. То есть мы еще больше сплотимся, мы еще что-то поймем по поводу нашего пути. Мы еще больше укрепимся верой в необходимость идти этим путем и в то, что идти этим путем — это счастье. Мы еще больше преисполнимся энергией для того, чтобы этим путем следовать. Мы оглянемся назад и посмотрим, сколько мы уже прошли. А потом мы заглянем вперед и увидим, сколько еще предстоит и как за этим предстоящим открываются огненные дали.
Желаю всем остальным того же самого. Всем — сообразно их человеческим желаниям и ожиданиям.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!
Да здравствуют звезды, да сгинет беззвездный мрак!
Да здравствует надежда и вера, да сгинут бессилие и уныние!
С Новым годом, товарищи! С новым счастьем!
До встречи в СССР!
