Суицидальная музыка в советском кино сыграла немалую роль в развале СССР — историк музыкального искусства
Все лучшее, что есть во мне, все лучшее, что случилось в моей жизни, все лучшее, что я знаю о мире, связано с СССР.
По прошествии более четверти века после приснопамятного объявления Ельциным о роспуске Союза, случившегося, как и его создание, под новый год, все отчетливей приходит понимание того, что с этого момента мы живем в каком-то зазеркалье. Ненастоящий мир превращенных форм, в котором всякая реальность — кажущаяся. Свобода иллюзорна и весьма относительна, потому что каждый несвободен от довлеющего над ним страха все потерять.
Собственность, которой якобы не было при советской власти, вообще химера, ибо нет ничего такого, чего нельзя было бы с легкостью отнять, и все от мала до велика озабочены либо отъемом собственности, либо попытками ее защитить. Возможности самореализации сузились до тоненьких каналов, доступ к каждому из которых может быть шутя перекрыт — решениями властей, стечением обстоятельств, хищными конкурентами, экономическим кризисом, войной… Да мало ли чем!
А самое главное, нет объединительной идеи, общего вектора движения, за которым зримо стоит образ будущего. Советский Союз выстраивался из этого образа и был весь движением к нему. Нынешнее слабо организованное государственное образование РФ лишено не просто идеологии, как это заявлено в его основном Законе. Оно лишено образа, и потому, говоря по-русски, безобразно. Отсюда чувство апатии и подавленности, превышающая показатели рождаемости смертность, алкоголизация населения и всепроникающее чувство тоски.
Я как композитор и историк музыкального искусства давно обратил внимание на то, что общий настрой отечественной музыки, бывший до конца 50-х годов преобладающе позитивным, словно дал внутреннюю трещину в 60-е годы. Она нарастала и привела к тому, что в наши дни автора, пытающегося создать оптимистическую музыкальную концепцию, коллеги чуть не на смех поднимают.
На заседаниях секций творческих союзов конца 90-х годов старшими товарищами прямо указывалось авторам на «несовременность», «неактуальность» пафоса жизнеутверждения и предлагались «открытые финалы», «медитативные растворения материала» в духе таких столпов постмодерна, как Г. Канчели и Э. Денисов, либо западных коллег Д. Куртага и Дж. Крама. Так, начиная с 60-х годов, постепенно вытравливался звуковой код советской эпохи. А ведь это не просто «самый дорогой из шумов» (шутливое определение музыки Б. Шоу). Это мощное поле, воздействующее на массовое подсознание, формирующее его не осознаваемые большинством внутренние установки. Не последнюю роль это поле сыграло в разрушении СССР.
В числе сильнейших мин, подложенных под Союз, стояли произведения киноискусства, пронизанные суицидальной музыкой. Достаточно вспомнить вышедшие в перестроечные годы высокоталантливые, а потому и особо опасные произведения режиссера Т. Абуладзе и композитора Г. Канчели «Покаяние», режиссера Э. Рязанова и композитора А. Петрова «Забытая мелодия для флейты», режиссера Ю. Мамина и композитора А. Заливалова «Окно в Париж», режиссера и композитора К. Лопушанского «Письма мертвого человека».
Вот почему, когда я слышу в свой адрес критику от уважаемых коллег, вроде такой: «Зачем написано это подражание советской музыке?» или «Слишком много пафоса, это не актуально», я, на самом деле, испытываю внутреннее удовлетворение. Пусть подражание, пусть неактуально, но я буду нести выпавшее из рук моих товарищей знамя советского музыкального искусства столько, на сколько достанет сил и возможности. И я твердо знаю, что сила искусства чрезвычайно высока, хотя мало кем осознаваема, и когда-нибудь усилия разных музыкантов по восстановлению советской традиции, подобные моим, приведут к воссозданию того звукового поля, которое начали разрушать «шестидесятники», а значит, будет и СССР 2.0.
До встречи в СССР!
