Судьба гуманизма в XXI столетии
Что же именно, по мнению Поля Фора, привнесли в доиндоевропейскую культуру индоевропейские степняки?
«Степняки несли с собой черты совершенно иной цивилизации: захоронения под курганами, оригинальную керамику с плетеным орнаментом, весьма гладкую и имитирующую металл, умение соединять медь со многими другими элементами — мышьяком, цинком, свинцом, серебром, оловом, — изготовлять боевые топоры, кинжалы и мечи, становившиеся всё более длинными и прочными, копья с наконечниками и своеобразные доспехи, покрывавшие всё тело, а также феодальную систему разделения общества на три или четыре класса и среди последних — касту профессиональных воителей, способных запрячь лошадь в боевую колесницу».
Оказалась ли доиндоевропейская цивилизация менее развитой и потому уступила место цивилизации индоевропейской? Или же на то были другие причины?
Читатель с изумлением может спросить меня: «А бывают ли другие причины?» Конечно, бывают.
Так называемые варвары завоевали Древний Рим не потому, что были представителями более развитой цивилизации, не так ли? Варвары очевидным образом были представителями менее развитой цивилизации, чем та, которая на момент победы этих самых варваров сложилась в Древнем Риме. Завоевавшие Рим варвары смотрели на завоеванный Рим как на кладезь невероятных культурных и технологических завоеваний, недоступных для самих варваров. На протяжении столетий они или робко копировали достижения древнеримской цивилизации, или отвергали эти завоевания как чуждые важнейшим основаниям их варварского бытия.
После падения Древнего Рима наступают так называемые Темные века. Но такие же Темные века наступают после заката микенской цивилизации. Да и другие цивилизации не просто проигрывают своим цивилизационным конкурентам — они разрушаются под грузом внутренних проблем. Их терзает моральное разложение, культ роскоши, декадентская усталость, изнеженность, неготовность держать на ослабленных всем этим народных плечах груз великой государственности. Иногда цивилизации падают под натиском более продвинутых конкурентов раньше, чем их съедает изнутри загадочная внутренняя усталость. Иногда они ослабляются до определенного уровня в силу этой внутренней усталости, а потом добиваются конкурентами. А иногда они просто разлагаются до конца, не будучи терзаемы сколько-нибудь продвинутым конкурентом. А уже потом на их место приходит что-то новое, свежее, диковатое, в принципе гораздо более цивилизационно слабое, но живое. Иногда продвинутые цивилизации разрушаются полностью или оказываются подорванными природными катастрофами. Одним словом, вариантов победы молодой цивилизации над старой очень много. Победа в силу большей развитости молодой цивилизации — только один из таких вариантов.
Поль Фор выдвигает его в качестве очевидного — мол, индоарийцы были в чем-то более развиты и потому победили. Многие авторитетные исследователи поддерживают этот вариант. Многие, но не все.
Что же касается утверждения Поля Фора, что «наиболее древние останки одомашненной лошади, обнаруженные в Македонии, датируются эпохой ранней бронзы», то это утверждение носит еще более дискуссионный характер. Что такое полноценное одомашнивание дикой лошади? Когда оно произошло? Где находится первоисточник такого одомашнивания? В какой степени он связан с цивилизацией индоевропейцев?
В том-то и дело, читатель, что как только ты заходишь на территорию науки, как бы она ни называлась — историей, этнологией, лингвистикой, культурологией, археологией, — то сразу сталкиваешься с разнобоем интерпретаций и с пересмотром утверждений, которые ранее казались несомненными, в силу появления новых фактов.
Поль Фор пишет: «В конце XVII века до н. э. знатные воины-завоеватели требовали, чтобы и в Греции их хоронили под огромными курганами вместе с лошадьми — этот факт доказан раскопками в Марафоне».
Раскопки в Марафоне и впрямь дали ценнейшую информацию. Видимо, Поль Фор имеет в виду те раскопки, которые еще называют раскопками в Пласи (Пласи — это такое местечко в районе Марафона). Там была обнаружена могила микенского воина, датируемая приблизительно 1600 годом до н. э. Считается, что в VIII веке до н. э. жители тогдашнего Марафона нашли эту гробницу и забрали из нее останки, оставив оружие на месте. Забрали же они останки, скорее всего, потому что считали похороненного доисторическим мифическим героем и в силу этого перенесли останки героя в отдельное место, создав на месте захоронения этих останков святилище. Так по крайней мере считает авторитетный греческий ученый Панос Валаванис. Но это лишь одна из авторитетных точек зрения. По любому такому вопросу, обнаружив одну точку зрения, сразу находишь и другую. Мы не знаем твердо, как осуществлялась индоевропейская или индоарийская экспансия на территории, занимаемые доиндоевропейскими народами. Мы не знаем твердо, откуда начали распространяться волны этой экспансии — из северного Прикаспия, из Индии (Пенджаба, например) или откуда-то еще. Мы не знаем и причину успешности подобной экспансии.
Поэтому напористость, с которой Поль Фор обсуждает определенные характеристики этой экспансии, мне лично представляется объяснимой скорее в силу темперамента авторитетного ученого и его обусловленности реалиями определенной, достаточно близкой к нам эпохи, чем в силу окончательности тех сведений, на которые опирается исследователь. Но мы не можем найти таких авторитетных научных сведений, которые были бы лишены и научной субъективности, и скудности доказательств. Мы можем только делать подобные заметки на полях, пытаясь отделить зерна от плевел, и знакомиться с эмоционально окрашенными утверждениями тех или иных ученых, всегда изобилующими теми или иными предвзятостями.
Один из таких ученых — Поль Фор, яростно подчеркивающий преимущество индоевропейских пришельцев перед доиндоевропейскими, относительно автохтонными, жертвами экспансии этих самых пришельцев. Вот что пишет по этому поводу Поль Фор: «Нетрудно вообразить, какой ужас охватил мирных земледельцев и пастухов, живших на равнинах Фессалии, Беотии и Аттики, при виде боевых колесниц, этих страшных военных машин, на которых мчались бьющие без промаха лучники и копейщики. Местным жителям, вернее, тем, кто пришел сюда прежде, — пеласгам, лелегам, лапифам или аонам, — оставалось только бежать или покориться».
Боевые колесницы были далеко не только у индоариев. Никакого ужаса перед такими колесницами (древнеегипетскими, например) у всадников и пеших воинов не было и в помине. Колесницы эти опрокидывали дружными усилиями, выбивали возниц. Так что если даже пеласги и впрямь бежали, спасаясь от индоевропейской экспансии, то не по причине ужаса, который вызывали у них колесницы.
Древний Рим, как мы знаем, не слишком увлекался этими самыми колесницами и побеждал конкурентов, в том числе и более «околесниченных», нежели он сам. В какой степени «околесниченность» связана с индоевропейцами — тоже сказать непросто. Конечно, она с ними связана. Но так ли прочно, как об этом говорит Поль Фор?
Сделав такую заметку на полях, продолжаем знакомство с утверждениями Фора:
«А еще археологи подтверждают то, что смутно вырисовывалось и из литературоведческого анализа, а также из сравнительного изучения географических названий: с 1600 по 1200 год микенский мир переживал фазу впечатляющей экономической и демографической экспансии. Повсеместно появлялись новые поселения и строились города. Наконец, нестабильности раннего и среднего бронзового веков противопоставляется постоянство обычаев периода поздней бронзы. Ни в Марафоне, ни в Арханах на Крите (древние Аканан) на протяжении XVI–XIII (до н. э. — прим. С. К.) веков в погребальных обрядах не наблюдается никаких изменений. <...>
Не стоит воображать, будто феномен нашествий и слияния захватчиков с местными жителями свойственен исключительно Греции, а главное — что всё это прекратилось в 1200 году до н. э. С того времени каждый век был свидетелем того, как по Балканам, не страшась ни Темпейского ущелья, ни Фермопил, маршируют, а порой и обосновываются на полуострове орды завоевателей из самых дальних уголков Европы. Дорийцы, фракийцы, македоняне, кельты, готы, славяне, крестоносцы, албанцы, народы Кавказа и так далее — все они, кто раньше, кто позднее, ступают на землю Греции. Но что больше всего поражает в легендарном походе ахейцев к берегам Азии, а точнее — на Трою, так это то, что они встретили там, если верить древним источникам, языки, обычаи и религии, аналогичные собственным, словно они были братьями или по крайней мере родичами Приама и его вассалов. Вот уже 100 лет археологи отмечают, что шестой слой троянских развалин содержит ту же «минойскую» керамику — серую, потом красную и кремовую, те же типы сосудов, здания, укрепления, что и современные этому слою греческие города (ок. 1900–1360 гг.). С другой стороны, микенская керамика, найденная в Трое VII А, свидетельствует о тесных связях между этим городом и ахейским миром. И начинаешь всерьез задаваться вопросом, а не была ли Троада заполонена теми же кочевыми племенами, что и греческий полуостров в начале II тысячелетия до нашей эры, и не пытались ли ахейцы, ставшие через 500 лет после этого хозяевами Греции, подчинить себе азиатских «минойцев», как они покорили «минойцев» Европы?»
То есть Поль Фор говорит именно о том, что мы давно приняли в качестве своей базовой гипотезы. Он говорит о том, что троянцы, во многом сходные со своими ахейскими врагами, — это азиатские минойцы (то есть доиндоевропейцы — слово «минойцы» прямо указует на Крит), которых ахейцы (то есть индоевропейцы) пытались покорить так, как они покоряли минойцев Европы, то есть пеласгов, находившихся на Балканах. Это, повторяю, вполне соответствует нашей базовой гипотезе. Более того, Поль Фор не просто разминает возможность такой интерпретации Троянской войны. Он в каком-то смысле в добавок к этому буквально ставит в данном вопросе точку над i.
Поль Фор пишет: «Всякое, конечно, бывает на свете, но вряд ли стоит расценивать похищение гречанки Елены из Спарты троянцем Парисом-Александром как бесспорный исторический факт. Скорее это могло быть провокацией, casus belli (поводом к войне — С.К.), способным оправдать давно затеваемый военный поход».
Еще раз обращу внимание читателя на то, что для Поля Фора речь идет о походе, который условно можно назвать походом уже индоевропейских по своей природе микенцев на минойцев, которые еще не являются индоевропейцами (хотя, конечно, к этапу Троянской войны индоевропейское с доиндоевропейским уже достаточно перемешано). И после этого позволю себе нарисовать свою, совсем не обязательную, сугубо гипотетическую картину.
Минойский доиндоевропейский Крит не имел, по-видимому, ни прочных циклопических стен, ни могучих «околесниченных» войск, но это не значит, что Крит был добреньким, «белым и пушистым», погруженным в культурно-продуктивную негу. Крит был местом фантастических культурных достижений и невероятной, причем очень и очень изощренной свирепости.
Он был островной морской цивилизацией. Такие цивилизации называют талассократическими (от др. — греч. θάλασσα «море» и κράτος «власть»). В талассократиях — древнейших и современных — всё определяется мощным морским судоходством, сочетаемым с контролем над некими прибрежными пространствами. Талассократия предпочитает не устанавливать свой порядок на больших пространствах, не примыкающих непосредственно к тем или иным морям.
Контроль за такими пространствами осуществляет теллурократия (лат. tellūris, род. п. от tellūs «суша, земля, страна» + др. — греч. κράτος «власть»). Одни и те же государства могут на разных этапах быть по преимуществу теллурократическими или талассократическими. Например, Петр Великий, строя флот, пытался превратить теллурократическую Россию в некое смешанное государство с элементами талассократии.
Классическими примерами теллурократии является Китайская империя, империя Великих Моголов, Золотая Орда, Джунгарское ханство.
Классическими примерами талассократии — обсуждаемый нами минойский Крит, Финикия, Карфаген, Генуя и Венеция, Португалия, ну и, конечно же, Британия и США.
Очень многие государства являются или смешанными, или имеющими различную природу на разных этапах своего существования.
Талассократии отнюдь не менее жестоки, чем теллурократии.
Минойский Крит — одна из очень жестоких талассократий. Мифическим намеком на эту жестокость является сказание о Тесее, который в качестве представителя относительно теллурократического античного полиса должен возвращать похищенную женщину, представительницу этого полиса, оказавшуюся в лапах некоего загадочного Минотавра, являющегося хозяином еще более загадочного Лабиринта.
Мне бы хотелось провести безусловно рискованную параллель между деяниями Тесея, освобождавшего свою относительно теллурократическую родину от дани, посылаемой талассократическому людоеду Минотавру, и Троянской войной.
Эта рискованная параллель справедлива только в одном случае — если Троя является как бы вторым изданием Крита. Ахейцам удалось добить Крит после того, как он оказался жертвой природной катастрофы и собственной цивилизационной усталости. Причем ахейцам знакомы изощренные жестокости талассократического Крита (все эти Минотавры, Лабиринты и многое другое). Они сыты по горло этими жестокостями и считают, что гадину надо добивать до конца, а гадина как бы уползает в Трою. Да еще и возвращается к своим шалостям с умыканием женщин.
Тогда ахейцы идут добивать гадину. А она уползает в Рим.
Перечитав внимательно утверждение Поля Фора, читатель убедится, что эта моя политико-культурологическая модель, предлагаемая его вниманию в виде рискованно бездоказательной зарисовки, полностью поддерживается столь авторитетным специалистом, как Поль Фор.
Это не означает, что такая модель справедлива. Надо научиться различать справедливость и правомочность. Поль Фор достаточно авторитетен для того, чтобы превращать нечто совсем бездоказательное — в правомочное. Для того я и процитировал его столь подробно, чтобы, опершись на приведенные цитаты, придать правомочность небезынтересной модели, позволяющей взглянуть на энеевско-троянскую проблематику чуть-чуть под другим углом. Притом что только меняя ракурсы мы можем нащупать искомую нами суть. Она же — судьба гуманизма в XXI столетии.
Мне справедливо возразят, что Рим в итоге создал одну из наимощнейших теллурократий. Но я ведь уже обратил внимание читателя на то, что государства могут быть смешанными или обладать разной природой на разных этапах своего развития.
Теперь же дополню эту оговорку тем, что и теллурократическая, и талассократическая специфика не находятся в ядре нашей проблемы. У нас есть любители придавать этой специфике фундаментальное и постоянное значение, ставить ее во главу угла, пытаться всё на свете выводить из этой, задаваемой природно-материальным началом, специфики.
Я же твердо уверен, что не она находится во главе угла, не она порождает всё остальное. Из такого утверждения никоим образом не вытекает необходимость полностью игнорировать теллуро- и талассократический фактор. Природные ландшафты могут и должны влиять на человека и человеческие общности. Но, во-первых, их влияние ограничено. А, во-вторых, «не природой единой обусловлен род человеческий». Запрос на смысл создал этот род, он же определяет базовые характеристики этого рода.
Гуманизм и антигуманизм неизмеримо важнее талассо- и теллурократии. Они, задавая базовые характеристики всего рода человеческого и отдельных человеческих обществ, определят в конечном счете человеческую судьбу.
Исходя из этого, перечтем еще раз сказанное Полем Фором, признаем сообщаемую им историческую конкретику и то, что стоит за этой конкретикой, значимым, но не решающим обстоятельством. И вернемся к исследованиям троянско-энеевской проблематики, которую мы на время отложили в связи с тем, что оказалось необходимым краткое обсуждение сведений Поля Фора.
Не без некоторого внутреннего беспокойства мы отложили начатое нами обсуждение определенных традиций, так или иначе трактующих вопрос о том, когда же именно римляне взяли на вооружение идеологию, согласно которой они — потомки троянцев.
Я уже сообщил читателю, что в 1942 году был опубликован фундаментальный труд, в котором обсуждалась история возникновения у римлян интересующей нас троянско-энеевской идентичности. Что автором этого труда, называвшегося «Происхождение троянской легенды об основании Рима (281–31 гг. до н. э.)», был Ж. Перрэ. И что Перрэ в своем исследовании обсуждал и роль Фабия Пиктора в создании троянской легенды, и то, когда именно троянско-энеевская идентичность была взята на вооружение народом Рима.
В частности, Перрэ утверждает, что легенда о троянском происхождении Рима была якобы не знакома римлянам даже в эпоху Пирра, греческого полководца, потомка Александра Македонского. Далее мы обсудили и Пирра, и тот Эпир, в котором царствовал этот великий военачальник и государственный деятель, и, наконец, рассуждения Поля Фора по поводу Эпира и его связи с троянской проблематикой. Я обещал читателю, что вернусь к Перрэ. Настало время выполнить данное обещание.
Перрэ утверждает, что римляне не брали на вооружение идеологию, согласно которой они являются потомками троянцев, даже во время войны с Пирром, которая хотя и состоялась задолго до Августа и Вергилия, но всё же велась отнюдь не в начальный период становления римской цивилизации.
Мы убедились при этом, что вне зависимости от того, прав ли Перрэ, отрицая наличие у римлян троянско-энеевской идентичности даже во время войны с Пирром, сам Пирр использовал троянскую версию возникновения Рима, что называется, в хвост и в гриву. Он буквально обосновывал этой версией свое право на ведение против Рима войны, являющейся продолжением войны троянской. Так что же, Пирр берет на вооружение эту идеологему со знаком минус, а его противник Рим, вовсю воюя с Пирром, рассматривая его как реальную угрозу своему существованию — спит и посапывает в неведении? Так просто не может быть. Или Рим должен пирровскую версию оспорить, или поддержать.
Читатель, это не мое мнение, опирающееся только на логические и идеологические умозаключения. Многие исследователи опровергали Перрэ, доказывая, что данные об Энее и Трое имелись еще у этрусков и оттуда перешли в Рим.
Эту версию подтверждает Павсаний, который в «Описании Эллады» (книга I, глава XII) пишет следующее: «Таким образом, Пирр был первым, кто переправился из Эллады через Ионийское море против римлян. Но и он переправился туда по приглашению тарентинцев».
Тут, к сожалению, необходима краткая справка.
Тарент, первоначально Тарас, — очень мощная греческая колония, расположенная на юго-восточной оконечности Апеннинского полуострова. По преданию, эта колония была основана спартанцами-парфениями, то есть детьми незамужних спартанок. Эти самые парфении были высланы из Греции в Тарент после Первой Мессенской войны. То есть войны, которую вела Спарта с тем, чтобы захватить Мессению и поработить ее жителей.
Мы уже обсуждали Мессенские войны, знакомясь с работами Зелинского. Здесь для нас важно, что переселение после первой Мессенской войны могло происходить в районе 700 года до нашей эры.
Что же касается Тарента, который, безусловно, имел взаимодействие с сабинянами в силу общего генезиса, то после Пирровых войн, затеянных Пирром по просьбе тарентийцев, Тарент сдался римлянам и стал их союзником. Но во время Ганнибаловых войн он снова перешел на сторону карфагенян. И за это был свирепо наказан Римом (огромное число тарентийцев было отдано в рабство).
Говоря о тарентийцах, Павсаний пишет: «У них еще раньше шла с римлянами война. Не будучи в силах сами сопротивляться им, и так как они раньше оказали Пирру услугу, когда он вел войну с Коркирой (Коркира — это остров Корфу, находившийся неподалеку от Эпира — С.К.), послав ему на помощь флот, тарентинцы при помощи своих послов убедили Пирра принять участие в войне; ссылаясь на свои прежние отношения, они главным образом указывали ему, что Италия по богатству равна всей Греции и что, кроме того, с его стороны будет не согласно с божеским законом, если он откажет своим друзьям, пришедшим в данный момент как молящие о защите. Так говорили ему послы; при этих словах Пирру пришло на ум взять Илион, и он надеялся на подобный же благоприятный исход, если он пойдет туда воевать: ведь он, будучи потомком Ахилла, идет походом против выходцев из Трои».
Мы в очередной раз убеждаемся, что принципы идентичности и легитимации власти работали в сопряжении друг с другом достаточно беспощадно. И приводили к огромным войнам, судьбоносным для европейской цивилизации. Но как в данном случае работают эти принципы? Только ли в рамках грубой аналогии: «Я, Пирр, являюсь потомком Ахилла и наследником его великого дела. Вы, римляне, являетесь потомками Энея, врага Ахилла. И потому вы являетесь моими врагами»? Или же эти принципы используются более тонко и изощренно?
Мы уже убедились в том, что инициаторами войны с троянцами являлись законный муж похищенной Елены царь Спарты Менелай и его брат микенский царь Агамемнон.
Мы убедились также в том, что Менелай — не спартанец, а микенец, имеющий такие же права на Микены, как Агамемнон.
А значит, инициаторы войны с Троей — два микенца, два представителя высшей микенской аристократии.
Поль Фор уже обратил наше внимание на то, что умыкание Елены было для Микенской цивилизации лишь поводом для перевода на военные рельсы конфликта между ранней, очень развитой индоевропейской Микенской цивилизацией — и древней, доиндоевропейской минойской цивилизацией, наследниками которой являются троянцы.
Это не наш досужий домысел. Это мнение авторитетного серьезного исследователя.
Мы уже обсудили и то, что похищение сабинянок было как бы второй редакцией похищения Елены: «Опять троянцы похищают наших женщин, при этом мы являемся прямыми продолжателями дела спартанцев».
Сабинянки — это женщины, единородные Елене.
А похищающие их римляне — мужчины, единородные или близкие по генезису к похитителю Елены Парису.
Пирр бросает свои семена на эту почву, хорошо взрыхленную мифом о Троянской войне. Могут ли римляне, воюя с Пирром, игнорировать данное обстоятельство? И к каким именно предысториям адресует данное обстоятельство?
(Продолжение следует.)
