Мы живем, под собою не чуя войны

13 ноября 2022 года. «Воскресный вечер с Владимиром Соловьевым» на телеканале «Россия 1»

В 1993 году у Хасбулатова, чьим советником я был, в подчинении находились управлявшие делами, секретариатом, административными вопросами — там был большой аппарат, и люди это были хорошие. В какой-то момент Лужков перекрыл в здании Верховного совета воду, канализацию, электричество, а территория вокруг была обнесена колючей проволокой. В кабинетах и по этажам все ходили со свечами, холодно, туалеты в понятном состоянии… Ровно в это время очень хорошие люди (два аппаратных сотрудника) продолжали выяснять отношения друг с другом и вопрос первенства у Хасбулатова. Один их них уверенно говорил мне: «Я победил такого-то, потому что я был у шефа 3 часа 50 минут, а он — 2 часа!»

То есть инерция аппаратного существования, которое было в предыдущую эпоху, игнорировала всю реальность. В сознании была запущена абсолютно инерционная программа, и внутри этой программы продолжали работать те процессы, которые работали в предыдущей жизни. Они же не могут сразу остановиться. Согласно этим процессам важно было, сколько ты находился у шефа в кабинете. Реальность выкидывалась полностью: туалеты не работают, холодно даже в пальто, колючая проволока… этой реальности нет, а есть шеф, аппаратная игра. Аппаратная игра устойчива, хотя в тот момент она должна бы была отмениться.

Так вот, давайте нынешний прискорбный эпизод с Херсоном приравняем к отключению канализации — и мы увидим опять ту же инерцию: мы продолжаем вести себя, как прежде.

Моего деда расстреляли в 1937 году, он был офицером в Первую мировую. Он рассказывал матери, что приезжает какая-нибудь очередная инспекция и говорит: «Ах, какие здесь солдаты! Чудо-герои, суворовские богатыри!» и всё прочее. А уже нет подвоза боеприпасов, нет еще чего-нибудь… А что, они разве не чудо-богатыри? Чудо-богатыри, конечно.

Вопрос же всегда заключается не в том, какие именно замечательные люди у нас есть и как их много. Конечно, их много, конечно, они замечательные, конечно, мы их считаем самыми лучшими в мире. Но это же еще не означает, что вся совокупная реальность дает возможность совершить необходимое.

Вот эта реальность, построенная за последние 30 лет, не выдерживает существующих нагрузок. Она их не выдерживает.

Если вначале был создан экспедиционный корпус и лишь потом мы начали проводить частичную мобилизацию, то значит, в момент, когда этот экспедиционный корпус запланировали и направили на Украину, считалось, что он справится, правда? Иначе эта мобилизация была бы объявлена сразу.

Если бы через две недели или через месяц считали, что он уже не справляется, то вся инфраструктура подготовки людей к современной войне действовала бы не в отдельно взятых местах, где работают отдельно взятые замечательные люди, а везде. Всюду. Но этого не было, к этому не готовились. Ну это же несомненные факты.

Дальше начинаются вопросы к средствам массовой информации. Вот скажите, мы сейчас что-то обсуждаем, это обсуждение ведь по-разному будет восприниматься разными аудиториями. Мы не можем не учитывать законы восприятия.

Следовательно, в условиях, когда произошло нечто предельно пагубное, какая будет основная нота? Если мы это не будем обсуждать, то кто это будет обсуждать? Это будут обсуждать наши враги. Правильно? И тогда все оценки происходящего будут даны самым подлым образом. Как вы говорите: «Всё, конец, Зеленский будет купаться в Крыму» и так далее, правда?

Но для того, чтобы это было не так, должен быть другой тип обсуждения — необходимо признать горькую правду. Этот тип обсуждения должен вскрыть анатомию случившегося, привести к пониманию, что именно происходит, найти источники провала, и после ситуация должна быть исправлена тем способом, которым она может быть исправлена.

Если же всё так замечательно, какого хрена мы отступаем с территории, которая является уже частью Российской Федерации? Значит, всё не так замечательно. Это же не значит, что всё столь чудовищно, как это хочет навязать украинский враг, иностранные средства массовой информации и истерики, идиоты, которые воют, как собаки, от каждого эпизода такого рода. Это же не значит, что это так. Но это также не значит, что всё замечательно, правда? И каждый раз, когда будет говориться о том, как всё замечательно, это будет подыгрыванием всей сволочи и нечисти, воющей, как всё ужасно. Потому что все же понимают, что это не замечательно! Понимают же, не могут не понимать.

Тогда возникает много вопросов. И это вопросы очень глубокие, потому что они про то, как может жить Россия в новой ситуации и насколько эта ситуация исторически повторяется.

Мы — неблагополучная страна. Мы просто территориально неблагополучны, это не называется «комфортное размещение». Мы можем удерживать это государство — наше, родное, любимое, для нас бесконечно дорогое — только ценой чрезвычайных усилий. Оно такое, какое есть. У нас вокруг соседи, которые с очень большим аппетитом смотрят на нашу территорию, на всё, чем она обладает. У нас низкая плотность населения. И, черт возьми, нас сейчас не так уж много. Мы привыкли считать, что нас так же много, как было в Российской империи или Советском Союзе, но это не так.

Если ситуация уже возникла такая, значит, усилия и образ жизни должны быть чрезвычайными. Все, целиком. Иначе не выстоим.

Что этому мешает? Во-первых, инерция: мы живем всё так же. Перефразируя Мандельштама, «мы живем, под собою не чуя войны» (у него было «страны»), не чуя катастрофы. Но она же разворачивается! Это первое.

Второе. Эти же люди, о которых говорится, показали свою изнанку, они показали, кто они такие. Они на время это лицемерие сняли, и мы увидели ненавидящий оскал. В чем природа этого оскала, помимо того, что всегда была расовая теория (изобретение англосаксов, а не Гитлера). Что существовало кроме этого?

После войны ради того, чтобы бороться с нами, произошла не та конвергенция, которую предлагали — между Советским Союзом и Соединенными Штатами, — а конвергенция остатков гитлеровского Рейха и США.

Реальным оператором этой конвергенции, конечно, был Вернер фон Браун. Но там было кому это осуществлять, и колоссальную роль внутри играли, конечно, украинцы, украинская диаспора. Она создавала все эти законы «О порабощенных народах». В которых какому народу не было места? Русскому. Потому что он выступал в них как «народ-поработитель». Она создавала Лигу антикоммунизма и остальное, и внутри этого всего взращивался уже настоящий нацизм, очень скорректированный с 1946 года в Сан-Ремо. Шла эта конвергенция, и то, что мы увидели сейчас — это действительно: «Здравствуйте, я пришел!» — это четвертый рейх.

Он существует. Он еще не дооформлен, очень много там гедонизма, всяких капризов и всего остального, всех этих фигли-миглей. Ну что же, Рим тоже был целиком развращенный и бог знает какой. Но это не значит, что этот Рим не мог разобраться с Митридатом. А чем был особенно ненавистен для Рима Митридат? Он был ненавистен тем, что он был как бы свой, он не был варваром. Это не были германцы или кто-нибудь еще, это были греки, которых римляне ненавидели гораздо больше, чем какие-нибудь варварские народы. Так вот, они и к нам относятся, как к грекам, и в русской истории имеются к этому все основания — с ее православием, Константинополем и всем остальным.

Для того чтобы этот «Рим» понять и увидеть, его надо увидеть в его двойственности — в его жалкости, капризности, извращенности и в его беспощадной силе. Сколько времени этот Рим любили, сколько времени пели: «Ой-ей-ей, американец дорогой!» Сколько времени перед ним пластались, сколько я видел крупнейших наших олигархов, которые как холуи разговаривали, когда Чейни сидел в зале! Сколько было этого всего, сколько лет это происходило, как это впиталось в кровь и плоть определенной части элиты — существенной части! И сводить тут всё к пятой колонне невозможно, всё хуже, намного хуже.

Что делалось? Какое место внутри этого общества, в котором говорили: так мы их любим, мы под них подлаживаемся, мы на них ориентируемся, мы непрерывно у них учимся всему — какое место в этом обществе занимала армия?

Ее место было на задворках, потому что туда шли те, кто не попадал в пиарщики, бандиты, бюрократы, бизнесмены.

Какие процессы там происходили? Там происходили процессы очевидного негативного отбора, как и во всем обществе. Может быть, они шли медленнее, но они шли совершенно так же.

Что было такое в этой ситуации то, что Маргарита [Симоньян] справедливо осуждает, говоря «эти победные рапорты»? Это норма, это способ существования!

Кто-нибудь готовился к очень большой войне? С 1998 года была отменена сама доктрина возможности большой конвенциональной войны. Сердюков поставил крест на этой доктрине окончательно. Его советники прямо говорили на Совете безопасности, что мы будем либо воевать в локальных конфликтах, либо сразу большая ядерная война. Я своими ушами этого не слышал?

Это же имело глубокие последствия. Одним из последствий было то, что наша наука, наш управленческий военный потенциал был обесточен во всем, что касалось, например, взаимодействия родов войск. Эта дисциплина оказалась вдруг на задворках потому, что она является решающей при ведении крупной войны.

Нам навязана большая конвенциональная война, которая на протяжении десятилетий исключалась из постсоветской военной философии. Она не должна была существовать. Дальше возникает вопрос о том, что происходило с техникой. А я знаю, что с ней происходило. С техникой приходила «замечательная» вещь — отдельные экземпляры «Ратник 3+», новые еще более серьезные типы вооружения, экзоскелет, пятое-десятое — это существовало для небольших подразделений, которые должны были это всё осваивать. Индивидуальные беспилотники, планшеты ведения боевых действий и всё прочее — это существовало, это показывалось, этим упивались на всякого рода гламурных военных мероприятиях.

Но этого не было массово и не предполагалось, что это будет существовать массово. И, между прочим, не так легко подготовить солдата к «Ратнику 3+», совсем не так просто.

Дальше возникало всё, что вытекало из подобного рода вещей. Не будет большой конвенциональной войны — ну и ладно, у нас экспедиционный корпус. Наш экспедиционный корпус — он одной рукой всех раскидает! И что мы получили? Реально? Маргарита, вы говорите о какой-то краске для волос [что ее просили привезти из Армении], но у нас подшипниковые заводы уничтожили, вы слышите меня?! Спасибо Белоруссии, что она их сохранила, и у нас с этим нет проблем. Я искренне говорю «спасибо», но это же надо было суметь сделать!

Теперь, советское военное наследство и следующая генерация вооружений. Я прекрасно понимаю и не хочу абсолютизировать этот вопрос. Где-то там кто-то берет какой-нибудь АК-47. Но еще когда я (по военно-учетной специальности «001 — мотострелок») в Таманской дивизии получал лейтенантские погоны в 1972 году, уже был АКМ. АК-47 снят был с вооружения уже тогда. После этого появилось несколько видов вооружений, АК-74 и так далее, потом, наконец, возник АК-12, который встал на вооружение армии. Так что? Новое вооружение не выдерживает чего-нибудь, оно оказалось не тем, которое нужно, его не хватает, что происходит?

Эти все частные мелкие вопросы что означают? Они означают, что армия была на задворках, понимаете? Это общество, в котором армия не могла не быть на задворках. Мои друзья, пошедшие в армию из совсем бедных семей с юга России, прошли через спортроты, спецназ ГРУ, а потом из этого спецназа ГРУ — окончили Академию им. Фрунзе, Академию Генерального штаба, пошли учиться на философский факультет, написали книги, защитили диссертации, эти друзья были выкинуты из армии, и я видел, как они жили перед этим. Знаю, как сейчас живут многие штабные офицеры, которые тоже окончили Академию Генерального штаба и всё прочее. Доколе это возможно и почему это возможно? А потому что общество осталось тем, в котором армия должна быть на задворках. Значит, надо менять общество, выводить армию, совершать колоссальную работу по изменению России и всех ее слагаемых и через эту работу побеждать, потому что проиграть нельзя!

* * *

Мне кажется, есть два способа оперировать такой категорией, как страх. Есть ситуации, при которых страх разрушает тебя и превращается в панику, со всеми последствиями. Есть ситуации, когда страх сжигает противника. И в этом смысле страх двузначен, он по-разному работает. Поэтому конструктивный страх — это очень серьезная сила. Как там было…

Но мы уже не в силах ждать.
И нас ведет через траншеи
Окоченевшая вражда,
Штыком дырявящая шеи.

Бой был коротким. А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей я кровь чужую.

Это Гудзенко. Как мне кажется, есть еще одна опасность — опасность потерять страх, потерять конструктивный страх. Есть опасность впасть в неконструктивный страх, но есть и опасность потерять конструктивный страх, перестать бояться, понимаете?

Мы в страшном одиночестве, и что? Нас вдвое меньше, чем было в Советском Союзе и в Российской империи, и что? Наше общество очень сильно повреждено вот этим гедонизмом и прочим, и что? Это же не значит, что мы можем проиграть.

Иллюзия того, что кто-то там нам предложит какие-то перемирия — да ради бога. Но это будет перемирие на полгода, которое взорвется еще одной военной конвульсией тут же, да и не будет полугода. Мы все понимаем, что не будет, и все эти заигрывания с нами — это известная вещь: чуть-чуть уступка, потом заигрывание, потом еще одна уступка, потом еще одно заигрывание… Это классическая американская стратегия, которую мы хорошо знаем, понимаем, что не генерал Милли правит бал в Соединенных Штатах, и не Байден. А те, кто правят, уже приговорили страну — и ладно, и хорошо! И будем так жить: будем бояться и побеждать. Но для того чтобы начать бояться и побеждать, надо признать то, что происходит, и надо понять, где в сущности, сейчас практическая ось всего.

Она в том, как быстро альтернативные ресурсы общества будут подключены к тому, что представляет собой предыдущий ресурс. Его не надо трогать, он есть. Что-то сделали? Да. Продукты в магазинах есть — слава богу. Курс доллар/рубль такой — слава богу. Какие-то ресурсы у власти и общества есть. Но если этот альтернативный слой на другой скорости не будет включен в большую игру или его начнут включать против основного слоя, то мы проиграем. Вот этого нельзя допустить. И быстрее, активнее надо его включать. А единственное место, где быстро на ходу перестраивались — это революционная буржуазная Франция. И что говорил по этому поводу Дантон? Три качества той перестройки: смелость, смелость и еще раз смелость.

Вот сейчас страх потерять то, что есть, — ужасен. Это главная моя фраза.

Так бойтесь тех, в ком дух железный,
Кто преградил сомненьям путь,
В чьем сердце страх увидеть бездну
Сильней, чем страх в нее шагнуть.

Вот сейчас страх увидеть бездну — это и есть деструктивный страх, который может превратиться в желание в нее прыгнуть. Этого не должно быть. Россия будет жить и побеждать.