«Идти напролом, да и кончено дело» — советы современной молодежи от МХАТа
С каким удовольствием перечитываешь пьесы Островского, а если еще доведется увидеть их в неисковерканном «современным прочтением» виде — вот уж истинное наслаждение, о котором потом вспоминаешь с благодарностью театру за несколько часов жизни, насыщенной яркими впечатлениями и неожиданными сопоставлениями с днем нынешним. Такова подлинная сила классики.
Вспоминается случай середины 80-х годов, когда я работала в Центральном театральном музее им. А. Бахрушина. К нам пришел режиссёр из далекой северной страны, Исландии, и попросил показать фотографии со сценами из спектаклей по пьесам Островского. Я спросила его тогда, чем привлек его русский драматург. Он ответил: «Это для вас Островский — история, а для нас — современная жизнь, в которой судьбу человека решают деньги». Вот и мы теперь вслушиваемся — всматриваемся в мир героев Островского, как в своих современников.
Спектакль МХАТа им. М. Горького «На всякого мудреца довольно простоты» (режиссёр Владимир Бейлис, художник Виктор Федотьев) явился не просто «отображающим зеркалом, а увеличивающим стеклом», по чеканному слову Маяковского. Сохраняя в целом верность миру автора, театр позволил себе небольшую вольность, стремясь подчеркнуть сходство жизненной цели жителей пореформенной Москвы XIX века с их нынешним бытием среди нескончаемой череды реформ.
Итак, под бравурный марш вбегает в зрительный зал молодой человек — Глумов (Александр Хатников) — и, направляясь к сцене, на ходу объявляет о своем решении добиться места под солнцем. Это стремительное начало, заданное режиссёром, казалось бы, соответствует темпу жизни современных москвичей, но не согласовывается с композиционной завязкой пьесы, начинающейся в комнате Глумова. Характерно, что у Островского первые слова герой произносит за сценой, обращаясь к матери: «Идти напролом, да и кончено дело», а не выкрикивая их на ходу, несясь по улицам Москвы (живописная панорама тянется вдоль всего зеркала сцены). Островский предпочитал театральным эффектам более действенный социально-бытовой анализ происходящего, который таит в себе более глубокое и ёмкое воздействие на зрителей.
Это импульсивное начало спектакля задало не совсем верный тон всей постановке: не хватало доверительной ноты, так присущей театру Островского. То был спектакль-игра, где не жили, а представляли, достаточно профессионально, идя за зрителем, а не ведя его. От этого пропадал темп действия, не было ощущения сиюминутности происходящего, реплики педалировались, и возникало чувство исполнения на заданную тему, а не серьезного разговора об измене себе, моральном падении героя.
Как справедливо пишет литературовед А. Журавлёва, путь Глумова — «это путь предательства собственного интеллекта, путь нравственного раздвоения, ведущего к разъедающему цинизму и аморальности». К сожалению, образ, созданный А. Хатниковым, одномерен и зауряден в своей погоне за успехом, и среди типов череды московского общества он всего лишь хваткий молодой человек, к которому не испытываешь ни интереса, ни сочувствия именно в силу его ординарности. У Островского он иной, и его монолог в самом начале пьесы говорит об этом. Глумов не просто «умён, зол и завистлив», но обладает даром точно оценивать людей и воздействовать на них в своих интересах.
Вероятно, чтобы поддержать удельный вес героя, режиссёр завершает спектакль почти гоголевской мизансценой. Заканчивая свой финальный монолог, Глумов утверждает: «Если бы я сам прочёл вам, каждому отдельно, то, что про других написано, вы бы мне аплодировали» и спрыгивает со сцены в зал. И зрители аплодируют, принимая в свои ряды москвича разлива 1868 года.
Что же касается тайны удачи, то она, по Глумову, проста: «Глупо раздражать тузов, им надо льстить грубо, беспардонно. Вот и весь секрет успеха». Хотите убедиться? Посмотрите мхатовский спектакль, сделанный, как всегда, профессионально, по-академически солидно и, главное, верно духу Островского.
