Почувствовать душевную боль, но не остаться с ней одному

Беседы после спектаклей в театре Сергея Кургиняна «На досках» ставят сложные вопросы. Каков может быть личный ответ на распад СССР и его последствия? Как жить после социального-политического, экзистенциального, метафизического слома, которые мы испытали? Постоянные зрители театра обсудили второй выпуск цикла передач «Суть времени», в котором политолог, философ, лидер движения «Суть времени» Сергей Кургинян разбирает эти темы.

Юрий Высоков: Ракета, которая достает до Москвы, у украинцев уже есть. Это не тайна — вопрос в политическом решении запускать их. Если, например, у российской армии будут успехи на харьковском направлении, ответом станут удары по Москве. Я уже представляю, что в Москве будет, как в Белгороде, где на улицах стоят небольшие убежища. Люди, с одной стороны, живут обычной городской жизнью, с другой — каждый в любой момент готов к ракетной тревоге, к тому, что надо будет бежать в убежище. Перед глазами другой образ жизни.

Егор Чумаков: Когда идет мировая война (а она такая), от людей требуется колоссальное осознание и вовлеченность в происходящее. А сейчас такое впечатление, что подавляющее большинство живет в прошлом и больше всего на свете хочет, чтобы все оставалось как прежде. Люди с трудом понимают, что кризис, если можно происходящее так назвать, — это надолго и будут серьезные перемены. Хорошо бы уже жить в реальности войны, а в идеале — задумываться, что будет потом.

Марина Чумакова: В Москве стало невозможно жить — это ярмарка тщеславия и пустоты. Мы с той частью семьи, которая жила в Москве, переехали в деревню к моей семье, схватились в этом плане за близких людей. Они могут согревать, помогать преодолевать отчуждение, которое сейчас везде.

Юрий Высоков: Можно вас понять. Скажу еще вот о чем.

Люди сейчас идут к эзотерикам за личностным раскрытием, за «разруливанием» проблем, есть большой рынок этих услуг. Получается, с одной стороны, XXI век — это технологизация человека и жизни, вроде «нейросети будут за нас все делать», поиск новых возможностей за счет техники, а с другой — запрос на то, чтобы работать с духовной проблематикой в новых реалиях.

Энергия, медитации, практики… Разные школы предлагают разные пути: аскеза, медитации, сталкинг. Люди рассчитывают, что эти практики помогут, ездят на тренинги, вокруг этого кипит жизнь. Упускается здесь, на мой взгляд, одно.

Это, конечно, разговор, располагающий к определенной степени откровенности… То, что называют грехом в религии — здесь от большого к малому, от каких-то поступков, которые каждый из нас по своей жизни знает, до макрособытий, таких, как распад СССР — совершая грех, человек перекрывает себе энергию. Вот почему Христос говорил про грехи. Тренинги, обещающие добавить той самой энергии, раскрыть потенциал, этот вопрос игнорируют. А в нем-то собака и зарыта!

Постсоветское бытие-в-падшести, и в этом смысле греховное бытие — ну как иначе сказать? — от метафизики до социальной сферы, порождает душевную и духовную закрытость. Оно мешает самореализации, личной, профессиональной, творческой жизни.

Дмитрий Синица: Именно. При этом мои знакомые, которые пошли в нью-эйдж на те или иные психотренинги, не хотят обсуждать в принципе, зачем и под чьим началом они этим занимаются. Это нежелание открываться, пускать в свою жизнь пугает.

Алина Жук: В физике цвет предмета обусловлен взаимодействием света с материей. Зеленый объект поглощает все волны видимого спектра, кроме зеленых, которые отражает. Шота Руставели сказал: «Что отдал, то твое; что утаил, то навсегда потеряно для тебя и для людей». Делясь чем-то, «отражая свет», мы обогащаем не только мир вокруг, но и себя. Оставляя что-то исключительно себе, мы «поглощаем свет» безвозвратно. Сейчас выстроена целая жизнь этого поглощения.

Юрий Высоков: Открываться и пускать в свою жизнь сложно. Это требует большого усилия и полностью противоречит принципу современности: «Молчи, скрывайся и таи». Цель психотренингов часто — только подсластить пилюлю «экзистенциальной горечи». «Тренеры» не разбираются, откуда эта горечь взялась и что с ней делать. Полностью противоположное происходит, кстати, на спектаклях театра «На досках».

Что-то сдвинуть в себе можно, испытав боль, пережив так называемый катарсис. А боли боятся. Стало принято ее бояться. И конечно, нью-эйдж и большинство обсуждаемых психотренингов не сталкивают с этой болью. Не сталкиваться с ней, кстати, и свойство регрессивного бытия, о котором говорит Сергей Кургинян. Архитекторы этого бытия все замыслили так, чтобы люди не чувствовали, не испытывали боли, соответственно, не двигались внутренне.

Надежда Ляховецкая: Я преподаю литературу в школе и вижу, что дети открыты переживанию. Они живые. Совсем не всегда, кстати, учитель сейчас может ответить на эту открытость.

Юрий Высоков: И что происходит уже в старших классах или чуть позже! Как стремительно эта открытость теряется!

Сергей Ляховецкий: Я тоже школьный преподаватель, мы ищем возможности достучаться до детей, потому что это проблема — перебить чем-то интернетный примитив, которым им проще жить. Самое действенное средство — личность-пример. Ничто не убеждает, как это. Мы создали в нашей школе киноклуб и приглашаем в него гостей. Недавно, например, у нас был путешественник, писатель, священник Федор Конюхов, который с нашими школьниками пообщался. Вот такое действует.

Давид Демурчян: Есть и еще один аспект проблемы. Информационные сообщества растут. Доступность информации, казалось бы, должна делать нас более уверенными в жизни, но ее избыток действует обратным образом: обособляет, закрывает в вопросах и сомнениях.

Информационные потоки несут абсолютно разношерстный материал, среди которого правда и ложь могут быть искусно скомбинированы. Экстремистская литература запрещена за явный призыв к насилию. А разного рода безобидные, на первый взгляд, тексты могут таить в себе точно такой же призыв, только в неявной форме. Пошлые истории, дневники серийных убийц, развратные повести-похождения публикуют, чтобы подорвать человека, добровольно впускающего в себя информацию.

Выход один — учить грамотной работе с информацией: проверять ее, анализировать, не принимать за чистую монету. Если научимся отделять зерна от плевел, многие заблуждения уйдут, как уйдет и множество барьеров, мешающих общению.

Елена Шуткова: Во время пандемии стал заметен создатель соцсети Gab американец Эндрю Торба, сказавший, что нужно создавать параллельную экономику, интернет… В значительной мере ему удалось сделать это. Для своих пользователей он создал даже платежную систему, когда другие такие системы отказались поддерживать его. Его соцсеть стала крупнейшей в мире площадкой, где можно было свободно обсуждать проблемы COVID-19 и вакцинации.

Юрий Высоков: Создавать «параллельную реальность» так же трудно, как легко — о ней говорить. Но делать это, действительно, необходимо, потому что только в ней — возможность снимать то самое отчуждение. В «чечевичной» жизни, о которой говорит Сергей Кургинян во втором выпуске цикла «Суть времени», это невозможно. Некая территория должна быть обнесена условным забором, где будут действовать другие правила.

Итальянский политический деятель и философ Антонио Грамши, «прославляя» клубы и разные неформальные сообщества, говорил о том, что это база для политической борьбы в условиях послевоенного Запада. Сейчас такие клубы — арена экзистенциальной борьбы, борьбы за возможность оставаться человеком. Это уже не о политике, а о жизни. Поэтому, еще раз, эти сообщества нужно создавать и изучать подобный опыт: и опыт современных культурных сообществ, клубов, и опыт Торбы, и опыт, например, венесуэльских коммун «колективос», и некие позитивные опыты экопоселений, и другое.