В чем сила России, в чем Украина сильнее и как мы победим?
Интервью Сергея Кургиняна Анне Шафран
на радио «Комсомольская правда» 12 апреля 2022 года
Анна Шафран: Сергей Ервандович, первый вопрос, с которого хотелось бы с Вами начать беседу, такой: мы понимаем, что находимся в моменте эпохальном, ни много ни мало в моменте перезапуска всех фундаментальных процессов. И импульс, конечно же, был дан специальной военной операцией, которая сейчас идет на территории Украины. Ну и в принципе это тотальное противостояние с коллективным Западом уже разворачивается на протяжении продолжительного времени. Оно рано или поздно закончится. И когда оно закончится, хотелось бы нам понимать, прежде всего для себя: кто мы, зачем и куда идем? И если мы сегодня не сформируем эту картину, то потом будет сложнее, наверное.
Я хотела бы начать нашу беседу, вспомнив программную речь нашего президента Владимира Владимировича Путина, которую он произнес 24 февраля текущего года. О чем он говорил? О том, что благополучие и само существование целых государств, народов кроется в мощной корневой системе, в культуре и ценностях того или иного народа.
И способность быстро адаптироваться к постоянно меняющейся жизни, сплоченность общества, готовность консолидироваться, собирать воедино все силы — это главные опорные моменты цивилизации. Владимир Владимирович сказал о том, что настоящая сила в справедливости и в правде, которая на нашей стороне. И сила, и готовность к борьбе лежат в основе независимости и суверенитета любого государства. И в связи с этим первый вопрос, который Вам хотелось бы задать: с Вашей точки зрения, в чем наша сила? Как бы Вы это сформулировали?
Сергей Кургинян: Вы уже сказали несколько очень важных вещей, на которые мне хотелось бы отреагировать. Из того что Вы уже сказали, первое — что у нас пойдет перезапуск всех процессов. Я был бы счастлив, если бы пошел такой перезапуск. Но когда-то, я помню, был такой старый-старый фильм «Развод по-итальянски». И там домогавшаяся Марчелло Мастрояни барышня, всё говорила: «Любишь ли ты меня, Джузеппе?» А когда он сказал, наконец, что влюблен, она стала настаивать: «Как, а как ты меня любишь, скажи, как?»
Вот я тоже хочу спросить: а как он пойдет? Ни о чем я больше не мечтаю, как о том, чтобы он пошел. Он как пойдет? Джузеппе, как это будет? Мы прекрасно понимаем, что вся существующая элита очень сильно прозападная. Она даже сейчас всё время говорит на этом прозападном языке. Ну, например, «перебесятся, и всё вернется на круги своя», и так далее. Если сейчас и нет групп в элите, которые открыто говорят: «Вот мы войдем в западную цивилизацию…» — то всё равно есть группы, говорящие: «Процесс должен быть обратимым, давайте еще минимизируем противостояние». Вот только что я снова услышал на вашем канале: президент Путин сказал, что спецоперация будет доведена до конца. Хорошо. Но мы же понимаем, что дело-то это не быстрое.
Что, какие-то диванные мастера ведения компьютерных войн и какие-то, возможно, примкнувшие к ним элитные группы считали, будто это можно сделать за две недели? Но это был бред. Всё будет тянуться очень долго. И на протяжении этого времени будет только нарастать наша конфронтация. Неужели кто-то думает, что после того, как спецоперация завершится, конфронтация кончится? Господин Боррель сказал, что всё должно быть решено на поле боя. Что и как?
Поэтому мне-то кажется, что события, которые происходят сейчас, — а именно они, а не какие-то абстрактные размышления, я согласен с вами, строят идеологию, — эти события надолго. Очень надолго. Исторически надолго. Можно сказать, что не на одно поколение. Поэтому нам придется жить в той ситуации, которая возникнет. Не в ситуации, когда опять вернется всё то, что было. Какая перезагрузка, если всё вернется?! Чьими руками «перезагрузка»? Я пошучу: вернется господин Чубайс и возглавит ведомство по развитию антиамериканской идеологии. Мы вряд ли представляем себе процессы подобным образом.
Но тогда мы должны понять, как это будет происходить. И должно ли это происходить в целом. Потому что, я говорил уже неоднократно, Украина сокрушительно проиграла всё. Она проиграла экономику, культуру, социальную жизнь… Она выиграла только одно, и выиграла со зловещей гениальностью — она выиграла всё, что связано с идеологией. Украина — это моноидеологическое государство, взявшее на вооружение абсолютно и полностью, вплоть до технологических карт, бандеровскую идеологию. И пусть они не гонят туфту, будто это не так.
Она сумела использовать более миллиона людей, чтобы этот миллион стал проводником идеологии. Она насадила ее в каждом детском саду, в каждой школе, и насадила всерьез. Не как тут у нас некоторые странные люди предлагают: а давайте в школах теперь начнем молиться или флаг поднимать. Это может быть необходимо, но отнюдь не достаточно.
Украина совсем иначе нечто насадила. Очень свирепо. И этот миллион людей сумел на всё население каким-то образом наложить свою лапу. Кто-то это делает, скрипя зубами, а кто-то нет — но родилось новое поколение. Короче говоря, там возникла идеология. На основе этой идеологии была построена армия. Идеология абсолютно античеловеческая, темная, чудовищная. И мне кажется, что до сих пор многие в России не понимают, насколько темная и чудовищная. Но она есть.
Всё это время, пока Украина жила так, Россия жила диаметрально противоположным образом. Деидеологизация, потребительство, расслабуха — каждый, кто куда хочет, и так далее. Вот это размагничивание уже привело к тому, что на определенном направлении мы столкнулись с темной, злой силой, которой мы не очень понимаем, что противопоставить.
Ну, скажем, общую человечность… Но этого же мало. Надо противопоставлять что-то еще. Вы меня спрашиваете об идеологии. Я в этом смысле могу сказать: моя узкая специальность — зло. Вот я «занят» злом. Я его изучаю, рассматриваю, анализирую, понимаю, как оно устроено, куда оно дальше будет двигаться, где его корни. В этом смысле для того, чтобы Россия заявила нечто диаметрально противоположное, она должна отказаться от нынешнего типа бытия, онтологии. Тут вопрос не только в теологии, тут вопрос в онтологии. Готова она к этому? В какой степени? Где люди, которые начнут это делать? Или же считается, что одни и те же люди, будучи фактически бюрократами функционального типа, могут быть переключены с одной программы на другую и так же эффективно станут заниматься чем-то, как они занимались прямо противоположным?
Далее, этот процесс не может начаться без обсуждения фундаментальных вопросов. Без объяснения с обществом, серьезного, подробного, честного, откровенного и небезболезненного объяснения с обществом. Почему произошло то, что произошло? Почему верили в одно, а оказалось другое? Как пелось в песнях Галича: «Оказался наш отец (я здесь имею в виду Запад — С. К.) не отцом, а сукою». Как это оказалось-то? За счет чего? Что-то просмотрели, или начались какие-то новые процессы? Или недооценили? У нас же не любят обсуждать и выяснять отношения с людьми. Но поскольку не какое-то там идеологическое бла-бла необходимо сейчас обществу, а фундаментально укорененные изменения, то без такого объяснения это невозможно. Общество должно понять, почему ему говорили, что оно должно жить так, а теперь оно будет жить по-другому.
Ему сейчас говорят: «Потерпите, эти гады нас обидели. Потом всё вернется на круги своя». Но оно же не вернется! Или кто-то верит, что оно вернется? Я не понимаю, что, люди не слышат, что там говорится, или считают, что собака лает — ветер носит? С какой стати?.. Говорят о каких-то мирных переговорах — я спрашиваю: ребята, а зачем это им? Ну объясните, милые! Да они переживают сейчас звездный час, их засыпали долларами, они их разворовывают, откатывают-перекатывают и что-то еще делают. Они гордятся тем, что конгресс США встает и аплодирует их главному представителю — Зеленскому. Они говорят, «у нас украиноцентричный мир» и так далее — им зачем это прекращать?! Значит, их можно только заставить это прекратить определенным образом. Представим себе, что мы заставили. Что дальше? Что произойдет дальше?..
Анна Шафран: А я вот хотела бы еще дополнительный вопрос задать. А может быть, с другой-то стороны, нам это и более выгодно, чтобы всё то, что сейчас разворачивается, длилось как можно дольше? Почему? Потому что таким образом у нас просто не будет возможности повернуть назад? Мы нуждаемся в том, чтобы идти просто вперед, не сворачивая, и, может быть, всё на нашу сторону сыграет, в наших интересах?
Кургинян: Да, да. Я понимаю Вас. Я, например, лично, и, как я понимаю Ваше мировоззрение, и Вы, и многие-многие другие, и с нами еще 80% населения хотели бы, чтобы произошел великий, крутой перелом, чтобы началась другая жизнь… И под это готовы терпеть и трудности, и всё прочее. Но ведь рулили-то другие 20%. Вот эта так называемая вхожденческая элита — это не хухры-мухры, это не 5–7 человек, это не какие-то там фрондирующие телевизионные барышни, которых трудоустраивают теперь на западных каналах, это ого-го сколько всего экономического, политического и прочего. И ведь почему-то туда шли! И шли туда все эти 30 лет. И зашли-то достаточно далеко. И возникает вопрос, а кто говорил, что незачем нам развивать у себя всё — ведь если мы продадим газ, то будут доллары, а на них мы всё остальное купим? Мол, мировое разделение труда. Что теперь говорит г-н Силуанов? Он говорит, что это была ошибка.
Ну так объяснитесь. «Оставьте ваш тон, возьмите человеческий!» Объяснитесь с людьми! Объяснитесь с ними по вопросу этих колоссальных арестованных денег, объясните, чем вы на это ответите. Объяснитесь: если там говорят, что на поле боя будем вести разговор, только на нем, то как, собственно, вы собираетесь проводить переговоры? Объяснитесь, почему в самый ответственный военный момент вдруг начали использовать такую риторику, которая очень сильно всколыхнула и войска, и патриотические слои населения. Объяснитесь по всем фундаментальным вопросам и давайте начнем новую жизнь! Давайте не будем предъявлять старые счета. (Моего деда расстреляли в 1937 году, я вовсе не хочу, чтобы 1937 год повторился, тем более что я знаю, что когда он начнет повторяться, то ничего, кроме частных корыстных интересов и бандитизма при современной жизни не будет). Но давайте всё-таки объяснимся! Давайте поговорим по-человечески. Всё, что хотели эти 20%, что они называли абсолютной ценностью, что они впаривали в качестве безальтернативности — всё это улетело. Эти 20% понимают это?! Они это понимают?! Или они считают, что «проморгается», как говорилось в боксерских поговорках, что глаз проморгается. Они что считают-то?!
Дальше. А они теперь кто? Вот некоторые представители российской элиты и богемы убегают куда-то, и по этому поводу говорится: «Ну это же мальчики-девочки, они такие творческие, они не разобрались, они понервничали…» Так разговаривают на войне?! Так, может быть, разговаривают в мирное время. Но, разговаривая во время идущей суперспецоперации — если использовать странный термин Министерства обороны — на языке мира, можно доразговариваться до чего угодно! И ведь это слышит не только противник, не только Запад, который ненавидит и потому всё равно ничего не слушает. Это слушают еще, простите, пожалуйста, и воюющие солдаты, героически сражающиеся сейчас с очень сильным противником. Зачем же так?
Для того чтобы наступила определенность, надо сказать не о том, что мы, вот я лично, я хочу, я мечтаю о большом переломе. Но я готов жить и в той стране, в которой этого перелома нет. Мне главное, чтобы Россия была. И когда эти двадцать процентов учили меня жить, говорили, что «всё в шоколаде», что всё образуется, что мы все будем в западном обществе и так далее и тому подобное — я пожимал плечами, как сейчас, с вами разговаривая, создавал коммуну и говорил: «Ну хорошо: была бы страна родная. Как-нибудь разберемся». Но теперь наступила другая эпоха. Ну как же можно эту эпоху обозначить без серьезного стратегического разговора? Это первое.
Второе: скажите нам, что такое этот Запад? Вот этот, конкретный? Сейчас получается, что мы хорошие, а он нас обижает. Но ведь не в этом вопрос, и не в его гегемонии. Гегемония была всегда: что, в эпоху колониальной Индии или Африки не было гегемонии? А что было-то?
Вопрос заключается вовсе не в этом. Вопрос в том, что этот Запад действительно становится у нас на глазах извращенцем и врагом человечества. Ну мы же это видим! Мы давно уже говорили об этом, но нам отвечали: «Да вы сгущаете краски!» Кому-нибудь скажешь из высоколобых: «Посмотрите, они постмодернизм берут на вооружение!» — «Да ладно вам! Постмодернизм — хорошая философия. Потом, это же отдельные философы».
А это не отдельные философы! Когда Фукуяма сказал: «Конец истории»… Фукуяма — человек неглубокий, не семи пядей во лбу, но его же озвучили очень широко. Когда он об этом сказал, он что имел в виду? Что такое конец истории? Условно говоря, еврейский народ не дождется Мессии? Вообще никто не дождется никакого благого результата? Не будет Новой земли и Нового неба? А что будет-то? Что значит «конец истории»?
Это выражение из Кожева и из Гегеля. Это очень мрачные вещи. Конец истории — очень мрачная вещь. Это когда уходит исторический дух, место его занимает так называемый Новый дух по Гегелю, а этот Новый дух прекращает всякое творчество, всякое. Вместо исторической жизни — «библиотека», в которой Новый дух бесконечно обозревает, перебирает предыдущее… А потом всё это растворяется в Абсолюте.
В этом же был спор Маркса с Гегелем! Поскольку у Гегеля был этот зловещий конец. А кто такой Кожев? Это почитатель Гегеля… А кто такой Фукуяма? Это, так сказать, клон Кожева… Так о чем мы говорим? О каком именно конце истории?
Но они же заявили и о конце проекта «Человек». А хотим ли мы жить в мире, где будет кончен проект «Человек»? Где заявляют, что человек больше не нужен, что слова Бетховена: «Вся жизнь — трагедия. Ура!» и бетховенское начало в целом надо выкинуть на задворки. То же самое сформулировал герой Томаса Манна, говоря о фашизме: «Я уничтожу эту Девятую симфонию!»
Они реально на глазах создают извращенческую субкультуру. Ладно — Германия: там были тяжелые процессы, войны и так далее. Но Соединенные Штаты? В пятидесятые годы на электрический стул сажали за извращения. Прошло несколько десятков лет, и те, кого сажали, сами готовы других посадить. А как это могло само собой произойти за такой короткий срок?
Значит, на это кто-то работает? Но если на это кто-то работает, то он же не перестанет работать? Мы не понимаем, что тьма сгущается? И не над Ершалаимом, как говорил Булгаков, а над всем миром? И у этой тьмы есть субъект.
Капитализм набирает мощную темную силу. Он никогда не был особенно добрым, все эти разговоры об инклюзивном капитализме и так далее — это чушь собачья. Известно со времен Фабианского общества Бернарда Шоу: хищного зверя нельзя заставить есть траву. Капитализм — это хищник, он хочет мяса с кровью. Но всё-таки в нем было что-то человеческое в эпоху Диккенса, Киплинга и других. «Несите бремя белых» и всё прочее. Где это человеческое теперь? В чем послание?
Дальше. Стали говорить, что ось зла — авторитаризм. С каких это пор? С какого дуба упали говорящие? Недавно вроде авторитаризм назывался авторитарной модернизацией. На него молились, говорили про Дювалье, вполне бандита и диктатора, что это «наш сукин сын» и у него авторитарный капитализм. То же — Чан Кайши, притом что было известно про пыточные тюрьмы в Пэйтоу.
Это что было такое? Это была демократия? Нет, это была авторитарная модернизация. Потом всех, включая несчастного Мубарака, который буквально лизал ноги Западу, — всех их обвинили в том, что они авторитарные лидеры, и соответственно их надо раздавить. А на их место посадили остервенелых бандитов, остервенелых людоедов и сказали: «Это демократы».
Мы на это смотрим и будто бы не понимаем, о чем речь? Мы не понимаем, что мир ввергают в пучину хаоса, в котором ввергающие надеются, что у них будет лучше? Вот это всё вместе надо же обсудить.
Теперь — что Запад делает с нами. Во-первых, что он делает со всем человечеством, этот Запад? Он говорит, что мир двухполюсный, то есть в одностороннем порядке восстанавливает идеологическую конструкцию. Прежде Запад говорил: «Эти советские идиоты мыслили идеологически, но мы же так не мыслим!» Теперь он восстанавливает идеологическую конструкцию, «оси добра и зла», вносит в число авторитарных стран не только Китай, но и Россию, в которой, между прочим, многопартийная система.
Анна Шафран: Вы сказали, что прежде чем нам двинуться вперед, нужно осуществить несколько пунктов. Кратко: это серьезный стратегический разговор, как вы сказали, с народом, почему так случилось; ответить на вопрос для себя, что такое Запад; следующий пункт — что этот Запад делает с человечеством…
Вот прежде чем мы с третьего пункта оттолкнемся дальше в нашей беседе, уточнение хочется сделать небольшое. Когда вы говорили про Запад, характеризуя его, в частности, с метафизической точки зрения, возникла прямая ассоциация, — мне кажется, это надо зафиксировать, — ведь мы же сегодня находимся, судя по всему, в той самой вечной точке, когда Денница в очередной раз, грубо говоря, пытается восстать против Бога. То есть это борьба, по-простому, Зла с Добром — то, что сегодня происходит. Если фундаментально и метафизически — так сейчас?
Сергей Кургинян: Так, конечно. А как иначе?
В религиозных текстах кто-то отменит Мессию, кто-то переоценит Содом и Гоморру, или Лилит станет главной позитивной героиней XXI века, или что-то еще в этом духе? Ведьмы наконец приобретут свои права, и будет утверждено, что они мудрые, а те, кто их преследовали, — чудовища? Мы в этот мир хотим прийти? В мир с пятьюдесятью гендерами? В мир, где так откровенно насаждается последний хаос?
Послушайте, а что произошло в Афганистане? Американцы там некрасиво ушли и потерпели большие репутационные издержки, но идеологически-то это гениально, просто гениально. Они, уйдя, создали чудовищный рассадник хаоса. Кто-то верит, что талибы* будут отдельно, а «Аль-Каида»*, ИГИЛ* — отдельно? Да у них там семьи общие! Это невозможно. Итак, создан источник хаоса, который будет теперь долбить по Китаю, по Пакистану, по Индии, по Ирану и по нам — по Средней Азии, дальше по нам. Это же буквальное формирование вот этой самой карфагенской стратегии хаоса, при которой для того, чтобы Град на холме мог разлагаться дальше и погружаться во все извращения конца света, остальные должны гореть в огне. Иначе как, за счет чего, система будет удерживаться? Значит, то, что формирует, уже прямо может быть названо врагом человечества.
Теперь Украина. Дорогие радиослушатели, вы забудьте рассуждать о том, что это будто бы не нацистская система. Она нацистская, милые. А то, что Зеленский имеет еврейскую кровь — ну не смешите, пожалуйста, не надо! После 1946 года и Сан-Ремо нацизм очень сильно перегруппировался. Вы помните, Коломойский говорил, что он жидобандеровец? Какие вещи творили бандеровцы, не должен забыть ни еврейский, ни польский народ. Однако Польша нынче главный друг, а Израиль — он как-то балансирует, но не более того.
Сейчас возникает действительно большой очаг нацизма в Европе, с крупной финансируемой армией и всем прочим. Европейцы говорят, что хотят, чтобы Киев победил. И что будет? Что будет-то, когда он победит? Цены в Европе уже сейчас поднимаются, и встает вопрос: политики сами устроили этот экономический кризис — чтобы ухудшить положение своего населения, уже и так звереющего от ковида? Оно будет их все время терпеть? Ну хорошо, еще раз потерпит Макрона, сомневаюсь, но пусть потерпит, но дальше-то придут другие люди. Крайние правые.
А что такое сегодняшние левые? Это монстры. Это такое извращение левой идеи, про которое, не скажу Сталин, да хоть бы Ленин, да хоть бы Троцкий — и помыслить не могли.
Это во что ввергают мир? Это что за последние времена? Так вот, внутри этих последних времен вдруг оказалось, что десять раз подвергнутые всем этим разлагающим процедурам — умиротворениям, потребительскому обществу и так далее — русские не смогли разложиться до конца. Понимаете? Русские каким-то способом, невесть за счет чего — «Не знаю, кто уж нам помог — остервенение народа, Барклай, зима иль русский Бог!» — так вот, неизвестно, кто уж помог, но что-то сохранили. И не только народ сохранил. Часть тех, кто были плоть от плоти этой вхожденческой элиты, вдруг сказали: «Не, ну что-то вы вообще…» Россия в сегодняшнем ее виде — говорил не раз — это гнилое бревно, но оно запирает дверь, в которую ломятся псы ада. Так вот Бандера — это пес ада. И те, кто с ним, это буквально силы ада. Люди, когда теряют душу и отказываются от человеческого существования и света, они страшнее бесов. И там, на Украине, это всё сейчас клубится.
Я не хочу сказать, что весь украинский народ такой, упаси бог! Так никогда не бывает! Но это — ядро, которое сумело за восемь лет заразить своей чумой существенные слои населения и молодежи. До каких пор мы будем этого не видеть?! До каких пор будем говорить, что мы противника шапками закидаем? У этого противника сейчас военной силы гораздо больше, чем у нашего доблестного ограниченного контингента. Кстати, всё время спрашиваю, чем он ограничен? Мы в Афганистане уже ограничивали чем-то контингент. Противник стянул сейчас в два с лишним раза больше сил, чем мы. Он непрерывно получает оружие с Запада. Слава богу, есть Военно-космические силы, есть преимущество в воздухе. Но этого же недостаточно. Я просто счастлив буду, если через три дня, как нам обещают, на мариупольских заводах всё кончится. Но нам говорили об этом и неделю назад, и две.
Дальше возникает вопрос, что будет в Донбассе, в этом котле так называемом. Это, во-первых, еще не котел. Во-вторых — в нем 100 тысяч хорошо снаряженных людей, с оружием! Котел накачивают! Родина, проснись! Если ты не проснешься, останешься в полусне, с тобой можно будет всё что угодно сделать. Особенно если некое официальное лицо вдруг начинает позировать в желто-голубом… это что такое? Это что? Мы понимаем, какова цена вопроса? Президент опять повторил: будем доводить операцию до конца. Значит, мы всё-таки будем осуществлять денацификацию? Но там уже просто гогочут! Гогочут, когда слышат о денацификации. Кто ее будет осуществлять? Действующие там нацисты?
Перед нами стоит задача внутреннего просыпания. Мы должны увидеть этого врага, вздрогнуть и понять, что такое песня «Священная война» Александрова. Это не мелочь. Это очень серьезный, опасный и крупный процесс. Но для того, чтобы народ по-настоящему проснулся, — а это нужно — должна произойти ротация элит. Повторяю. Я не призываю ни к 1937 году, ни к чему-либо подобному. Это не нужно. Сейчас другая эпоха. Сейчас нужно, чтобы огромное число убежденных людей начали говорить с обществом, которое в существенной степени вкусило от потребительских удовольствий, от предложенного ранее образа жизни. Оно готово меняться, но оно хочет услышать нечто. Как говорил великий грузинский актер Серго Закариадзе в фильме «Отец солдата»: «Я хочу услышать разумный слово, наконэц!» Вот так начинается идеология. А не нытьем. Это первое.
Второе. Мы не можем в идеологической работе игнорировать факт, что существует несколько слоев общества. Несколько. Которые занимают разные позиции, у которых разный язык и всё остальное. Вот я слышал сейчас у вас рекламу (шла реклама ионизатора питьевой воды «Аквалайф» с перелицовкой стихотворения Маяковского «Стихи о советском паспорте», — ред.). Я очень хорошо понимаю, как устроена реклама, и что при данном типе жизни… Рекламщики правильно свое дело делают, и вы вроде правильно делаете, но вы представьте себе, что эта реклама была бы на текст Евангелия. Ведь вряд ли Вам бы, например, это понравилось? Значит, мы же должны понимать, что такое канонические тексты и докуда идет этот пелевинский постмодернизм, эти вариации на тему канонических классических текстов большой культуры. Когда в подворотне — пожалуйста. Но простите, мы жили в обществе… Я не ханжа, я геолог по первой профессии, геофизик. Мы жили в обществе, в котором, как и везде, был легкий криминальный налет. Ну он везде есть. В подворотне всегда поют «Здравствуй, моя Мурка, Мурка дорогая». Но у нас сделали несколько программ радио: «Шансон», «Лесоповал» и так далее. Фактически насаждали эту криминальную лексику. Мы как ее будем теперь вынимать?
Это наша жизнь, это ее инерция, она влечет, и мы не можем ее сразу остановить. Если очень крупный лайнер даже понимает, что в двух километрах риф, он всё равно не может повернуть с нужной скоростью, понимаете? Мы давно движемся определенным образом, и я совершенно против этого не возражал бы. Я слышал другую вашу рекламу — про рыбу — так у меня просто сердце радовалось. Я только хочу спросить в связи с этим, до каких пор будут ставить такие транспортные пошлины при направлениях на восток, в том числе в Китай, если хотят создавать новую логистику и так далее?
Вы тут спрашивали, а может ли быть лексика «оборзели», «не оборзели»… Так, по-моему, уже и более серьезная лексика применяется во внешнедипломатических отношениях. Там, «нравится, не нравится…» и так далее. А почему эти спокойные интеллигентные люди, очень следящие за своими высказываниями, люди, у которых «протокол» в крови, почему они так говорят?! Потому что даже они, спокойные люди, оборзели от того, что случилось! «Дорогая редакция, я офигеваю!» Они не могли себе даже представить этот звериный оскал. Но его же нельзя сделать в один день. Значит, он прятался под какой-то маской и теперь выскочил. Он снова спрячется? А даже если он снова спрячется, это будет значить, что его нет? А куда он спрячется?
Американцы не могут уступить гегемонию без крупной войны. Они не могут это сделать. Они сразу упадут на какое-нибудь пятое место вместо первого в мире. У них население перекормленное, оно им покажет кузькину мать. Но гораздо раньше, чем мы это увидим, придут люди или из Северного командования, или откуда-нибудь покруче — и все эти байдены-майдены и все прочие исчезнут «как сон, как утренний туман». Это новый мир, это гигантская турбулентность — это вовлечение в гигантские мощнейшие процессы.
Люди, ну давайте теперь думать, что это за мир и как в нем жить? Называйте это идеологией или нет. Когда-то говорили: «Смерть идеологии». Ясно, что смерти идеологии нет. Назовите это политической лингвистикой. Назовите это метафизикой, назовите чем угодно! Уже патриарх, а не я, сказал, что это метафизическая война. Так давайте используем термин «Великая Отечественная спецоперация», потому что на самом деле же этим пахнет в воздухе. Гарью пахнет всерьез, внутриполитической и другой.
Достаточно проснуться и начать новую жизнь, чтобы Россия оказалась и спасена, и, в нашем с вами понимании, обрела, наконец, благое содержание, которое в ней таится всегда. Она без него не может: в самом падшем состоянии, в самом испорченном она остается как София, премудрость Божия. Она остается носительницей благого искупающего начала. Это ей вменено космическими и надкосмическими силами. Она от этого захочет — не сможет избавиться. Это ее язык, ее ландшафты, ее история, ее бытие. Вернуться туда достаточно легко, но для этого надо по-настоящему захотеть этого и отказаться от всего, что было. Перестать разговаривать в той лингвистике, которая казалась оптимальной в предыдущий период, и начать жить по-новому. Это можно, это нужно, и только это спасительно!
А что касается идеологии — она есть часть этого. Разберемся с метафизикой, аксиологией, онтологией, антропологией — разберемся и с идеологией.
Анна Шафран: Как это осуществить? Вы уже краем затрагивали вопрос элит. И мы понимаем, что попытки…
Сергей Кургинян: Эта теория субъекта. Каждый раз, когда люди говорят: «А давайте что-нибудь сделаем!», ставлю вопрос: «А кто это будет делать? Кто?»
У Ленина есть работа… Ленин очень хороший политический аналитик и политический практик, говорить тут нечего. Давать моральную оценку другим его качествам я здесь не буду. Но то, что он — классный, мы знаем просто по результатам. У Ленина была книга, на которую все ссылаются, — «Что делать?»
Там нет ни строчки о том, что делать. Там только обсуждается, кто это будет делать — партия нового типа. «Дайте нам организацию профессиональных революционеров, и мы перевернем Россию». Больше ничего он там не обсуждает. А все привыкли книги не читать, а заглавие помнить, и говорят: «А вот у Ленина!..»
Что у Ленина? Вопрос, который поставил Ленин в современной политической теории, называется проблемой субъекта — «кто»? Каждый раз, когда вы затеваете ремонт, вы думаете — кто его осуществит? Каждый раз, когда вы заказываете себе в ресторане обед — вы думаете, кто этот обед будет делать. Но то, что решается сейчас, не обед и не ремонт, это вопрос судьбы. Нельзя в этом вопросе рассуждать по известному советскому принципу, что Ивана Ивановича надо назначать на культуру обязательно потому, что, когда мы вместе работали на мясозаводе и кидали тушу через забор, он всегда подставлял плечо. Это хорошо, что он подставлял плечо. Но его надо назначить в лучшем случае директором мясозавода. Мы как будем с такими привычными подходами сейчас действовать?
И второе: ничто не разрушительно так, как межеумочность. Ну скажите правду. Скажите, что люди, которые в этот горький час остались в России, понимая, что это час беды, — это и есть опора. Совершенно чужой мне по идеологии князь Трубецкой выступал на телевизионном канале, он во Франции живет. Он приехал из этой Франции сюда просто так, по каким-то частным политическим вопросам и заболел. Теперь ему говорят: «Будешь выступать против Украины на русском телевидении?» — «Буду! А чего мне?» И приводит цитаты из тех религиозно-политических источников, которые говорят, что надо разобраться с украинской проблемой, как повар с картошкой. Не важно, что у него другая идеология. Он — человек, он в час беды с Россией.
А следом я имел конфликт с одним представителем, так сказать, говорящих голов нашего телевидения, который просто нарушил все принятые правила. Я выхожу за кулисы, он бежит за мной и орет: «Тебе бенефис нужен, да? Бенефис? А у меня мать во Львове и сын в Германии. И просто за то, что я слушаю твой бенефис, их убьют!»
Вот при такой истерике можно ли делать то, что нам придется делать? Ну нервные люди, возбудимые, так пусть они отойдут в сторонку. У меня друг был, который брал шахский дворец, и в частности он был любитель всяких тренингов. Он когда-то моих актрис тренировал вместе с мужчинами по единоборствам. А потом, когда начиналась драка, говорил: «Лапоньки, отойдите в сторону!»
Так вот: лапоньки женского и мужского рода, отойдите в сторону! Тогда начнется новая жизнь. А если мы будем этих лапонек слушать, а они будут жевать сопли, потому что им так надо, и у них кто-то во Львове, то мы можем докатиться до катастрофы.
Поймите, большая часть моего пафоса очень проста: я не хочу ядерной войны! А это значит, что мы должны быстрее оформить этот новый мир, ибо только он будет спасением от ядерной войны. Холодная война и есть спасение от горячей. И это процесс, на который нам отведено два-три месяца для его стратегического, фундаментального, комплексного начала.
А иначе… вот честно Вам говорю, я хуже думал о наших контрактниках, хуже. Я грешен: я думал о них хуже. Они оказались замечательные ребята! Конечно, все всегда разные, и конечно, всё не бывает идеальным. Но они как-то там «ковыряются». А это страшное дело — ковыряться ограниченным контингентом, пробиваясь через железобетон четырехметровый. Там же вот о чем речь идет. Линию Маннергейма помните? Это то еще занятие!
Так вот: они замечательные ребята, и они уже являются нашей надеждой и идеологией. Но без оформления этого всего в нечто обойтись нельзя. А это значит — нам предстоит эпоха метаидеологическая, эпоха крупного синтеза существующих политических лингвистик. Я несколько раз с большим удовольствием слушал тексты патриарха, в которых что-то говорилось не по клише «безбожный коммунизм», а другое и гораздо глубже.
Но нам же давно пора сделать так, чтобы был построен мост, и есть люди в окружении патриарха, которые этого хотят, и я не думаю, что сам предстоятель Русской православной церкви так уж против. Он же сказал о метафизической войне? Ну так давайте в рамках этого определения создадим самые простые мосты. Давайте конфликт белых и красных прекратим хотя бы, а дальше мы поймем, что есть еще и либеральный патриотизм. Так почему, в сущности, нам нужно его отталкивать? Нам нужно отталкивать антипатриотизм во всех его видах. Дальше, после этой эпохи, пойдет большой круг политического идеологического синтеза, и мы выйдем из нынешней ситуации.
* — Организация, деятельность которой запрещена в РФ.
