«Люди, называется»
Им плохо давались математика, русский язык, литература, физкультура, природоведение, москвоведение и что бы то ни было еще. Михаил не умел вбить гвоздь, заправить постель, поджарить яичницу — лет двадцать назад старшеклассник его возраста просто ужаснулся бы вещам, которые он не умел делать. И то же самое — Елена. Она не умела мыть полы, варить пельмени, с трудом запускала стиральную машину, а вставать по будильнику было для нее и вовсе невозможным — девушка, несомненно, прошла некий путь по «стреле эволюции» в обратную сторону.
Они не умели заниматься спортом, помогать близким, дружить. Они умели только одно — типа целоваться. И еще одно: листать ленту в телефоне.
Как для медведя хороши лес и река, а для лягушки — болото, лучшей средой для этих двух ребят был торговый центр — всё внутри него и площадки вокруг.
Еще две вещи они умели делать хорошо: фотографировать на телефон и переключать в нем музыку.
Они не любили даже смотреть на небо, особенно на закате, над торговым центром, и на людей, заходящих в этот центр и выходящих из него под игру уличного музыканта. Они любили играть в игры в телефоне и в компьютере. Смотреть сериалы и ролики.
Глядя на Михаила и Елену, можно было увидеть, как жизнь людей, ее пульс, замедляется, замедляется и доходит практически до ноля.
На их лицах, на коже не было ни бугорка, ни ямки, ни морщинки.
Смыслом их жизни было — растворяться, исчезать. Мегаполис, где не нужно было, как тысячи лет назад, добывать пищу, кров и бороться за самку, был для них наиудобнейшим «интерфейсом (не)бытия».
Они ничего, на самом деле, не хотели. И их быт, их союз строились на этом.
Они не задумывались, что когда-то люди жили иначе. Считали, что вечно всё было так, как у них.
По своей жизни Михаил и Елена не наблюдали ни часов, ни километров, ни еще каких-либо единиц измерения. В этой жизни не было начал, концов и чего бы то ни было подобного.
В ней была, конечно, упаковка: мода и стиль, чтобы оформить неподвижность, «остановленность» и «безмятежность».
Если бы они открыли Библию и научились говорить на языке этой книги, то вообразили бы, наверное, как Бог смотрит на них и говорит, что «это хорошо».
Это были цельные во всем, что перечислено, люди.
Человечество сражалось с природой, друг с другом, с собственным невежеством, со смертью, в конце концов, чтобы появились они. Это не пафос и не сарказм — это факт.
Злобно посматривали на Михаила и Елену приезжие, спешившие в свое дешевое жилье под Москвой, чтобы быстро проглотить неказистый ужин, поспать пять-шесть часов и возвращаться обратно. Без радости смотрели на них местные, у которых жизнь была лучше, чем у приезжих, и зарабатывали они больше, только всё это не давало счастья, чтобы простить «провалившихся в безвременье».
За спешкой, мельканием и «скоростью» Москвы — неподвижность. Михаил и Елена были сутью этой неподвижности.
Приехавший на автобусе с юга солдат искал вход в торговый центр, чтобы купить воды и гостинцев. Он ехал к своим в отпуск. Солдат увидел пустые глаза парня и девушки; впрочем, эта пустота была ему знакома и даже привычна.
— Где вход? — спросил он. Вход был закрыт. Торговый центр по техническим причинам не принимал посетителей полчаса. Покупатели рассаживались на парапете.
— Вы кто такие? — по немосковской привычке спросил солдат.
— Люди, — шутливым тоном ответила девушка. Из наушников стучали барабаны, доносились крики и гитара.
— Это хорошо, — ответил солдат. — Не каждый день с людьми встречаешься!
— А чё так? — с наглецой сказала она и засмеялась.
Пустота не бывает без зверского, а на ней, как на черепахе, стоит мир. Начнешь рыть вниз — и неминуемо доберешься до нее.
Музыка в наушниках, парень рядом и капище торгового центра за спиной давали Елене ощущение всемогущества.
Солдат услышал ее, и ему стало страшно. Страшнее даже, чем на фронте, где Зверь — с другой стороны, а с этой — всё же похожие на людей. И даже когда с этой встречаешь что-то нечеловеческое, всегда есть тот, у кого можно попросить поддержки, за кого зацепиться.
«За что же мы воюем? За то, чтобы звери росли у нас в тылу?» — подумал он. Солдат отошел от Михаила и Елены подальше и закурил. Молодые люди курили вейпы.
Торговый центр открыли. Тела парня и девушки, похожие на компьютерные изображения, заплыли внутрь. Они направлялись в кино. Военный встал на эскалатор через несколько ступенек после них.
Увидь Михаила и Елену древний шаман, он отправился бы в «путешествие» — возвращать их души. Попадись они на глаза инквизиции, могли бы, чего доброго, загреметь и на костер. Выйди на улицу лет сто назад, их сочли бы весьма необычными людьми, но в этом мире они были абсолютно нормальными, и больше того: отходом от нормы было оказаться не таким, как они.
— Прикольно фонтаны сделали, — сказал парень.
— Ага, — ответила девушка.
На площадке между этажами изголодавшаяся по покупкам толпа сильно налегла на солдата, тот налетел на Михаила и сбил его с ног. Со змеиной медлительностью поднимался паренек. Он старался незаметно посмотреть влево и вправо, не смеются ли над ним и, главное, не смеется ли его подруга.
Она-то как раз смеялась. Лицо Михаила исказила нечеловеческая злоба.
— Чё так скривился-то? — по-простому спросил его солдат.
— Не твое дело! — прорычал парень.
Девушка продолжала смеяться. Михаил поднялся. Бешенство не позволяло ему вытереть лицо. Он закурил вейп и медленно пошел к эскалатору.
— Люди, называется, — рассмеялся солдат.
Озлобившись так же, как и ее парень, Елена побежала догонять Михаила.
Как бетономешалка — цемент, торговый центр замешивает людей. Это происходит многие годы. И кто-то становится частью большой бесформенной массы, а кто-то — вылетает, как большой камень…
Военный взял два литра «Байкала» и большущие пакеты подарков. Он не любил такие места. «Только если здесь люди будут другие, я согласен воевать», — думал он, выходя на улицу. Над безжизненным капищем стояло небо, какое редко здесь бывает: синее-синее, с сильно горящим солнцем.
