Рассказывает пропавший без вести боец

В 534-м номере газеты «Суть времени» была опубликована беседа с добровольцем СВО Сварным (Андреем Вепревым), к тому времени отвоевавшим два контракта: весной-летом 2022 года под Балаклеей и осенью-зимой 2022 года на Кинбурнской косе. Летом 2023 года Сварной снова отправился на войну — на этот раз под Донецк. Еще до выезда он успел записать для меня несколько голосовых сообщений, хотел поделиться опытом, быть может, выговориться. Рассказы, которые вы прочтете ниже, являются немного отредактированным вариантом тех сообщений.

В начале октября 2023 года Сварной с сослуживцами дежурил на выносной передовой позиции, от которой до противника — рукой подать. Произошел кратковременный ночной бой. Никто точно не знает его обстоятельств. Вероятнее всего, караул банально уснул, и передовой отряд удалось застать врасплох. Большая часть находившихся на позиции бойцов погибла, кого-то увели в плен. По рассказам сослуживцев, съемка с коптера зафиксировала, как ведут немногочисленных пленных. Сварной среди них не был опознан. Он был снайпером, знал, что в плену его ждут издевательства. Носил с собой последнюю «эфку» — чтоб не взяли живым. С тех пор Сварной считался пропавшим без вести.

Территория, на которой произошел бой, стала нейтральной зоной. Земля там буквально перепахана артиллерией. Шансов найти тело практически нет. Да и вести поиски нет никакой возможности. Летом 2024 года Сварной по суду был признан погибшим. В Волгограде у него остались жена и сын-подросток.

Такова судьба человека, чьи небольшие рассказы о войне вы сейчас прочтете. Несмотря на все известные мне обстоятельства, я стараюсь не говорить, что он погиб на войне. Я всё понимаю. Но оставляю лазейку для чуда.

P.S. Сообщения, послужившие основой для этих рассказов, были записаны в начале мая 2023 года.

Рассказ первый: про жизнь на войне

— Из фронтового быта. У нас было как: мы приезжали, выделялись по нашему усмотрению коттеджи на Кинбурнской косе (расположена в Херсонской области), и мы распределялись по коттеджам. Так, чтобы в каждом доме было четыре-пять-шесть человек. Чтобы ни в коем случае не были все в одном месте. Это одно из правил верного расположения боевой части. Если все собираются в одном месте, в одной куче — это чревато бедой. Вроде бы так проще, у командира все под присмотром, но летают квадрокоптеры, наблюдают скопления живой силы. К примеру, на Кинбурнской косе в одном месте было скопление ремонтной техники, туда после нашей ротации был нанесен массированный удар, и в коттедже, где в свободное время у нас была, скажем так, возможность отдохнуть, — снесло крышу. Там на втором этаже как раз стояла моя кровать, эту кровать и всё вокруг снесло. Повезло, в общем.

Фронтовой быт был примерно так устроен. Мы приезжали на передок, это было возле минного поля, рыли окопы вдоль минного поля. Окопы состояли из нескольких позиций, чтобы были и основные позиции, и запасные позиции. И чтобы можно было в случае каких-то боевых действий менять свою дислокацию. Потому что после сорока сантиметров шла вода, и получалась такая ситуация, что постоянно ты мокрый, постоянно. Кто из ребят хотел поначалу закопаться поглубже, в итоге потом у них было по щиколотку воды, следовательно, при обстреле падать в лужу с водой на дне окопа — это не совсем приятно. Поэтому приходилось окоп держать в пределах сорока сантиметров. Это своеобразный был напряг, что ты не можешь толком закопаться в грунт. Если, к примеру, снаряды детонировали при ударе по веткам деревьев, и осколки сверху россыпью разлетались, то окоп от этого уже меньше защищал. Грунт песчаный, мокрый песок, и поэтому всё сводилось к тому, чтобы сделать побольше позиций, побольше ложных позиций, где-то раскидать мусор, где нас на самом деле не было. Старые позиции мы время от времени проверяли, смотрели, ставили растяжки.

На Кинбурнской косе у нас были позиции прямо на берегу моря. Расскажу такой эпизод. Мы решили заминировать самую прибрежную полосу, потому что минное поле выходило к берегу моря, которое вымывало мины. Мины вымывало, то есть вдоль моря можно было по этой песчаной прибрежной размытой полосе пройти. И с той стороны на нашу сторону, и с нашей стороны на ту сторону. Мне пришлось заходить в море по колено, втыкать там металлический штырь, и от него растяжку тянуть до дерева, которое росло уже дальше на берегу.

Мы с напарником пошли. Нас, видимо, сразу заметили. Едва я успел, скажем так, наживить леску растяжки вдоль дерева, по нам начали работать минометы. Поначалу мы убежали в лес, спрятались. Мне напарник говорит: «Сварной, не ходи». Я говорю: «Блин, нужна же растяжка, потому что ночью-то могут быть гости». У нас одно время не было тепляков (тепловизоров), и мы полагались только на звук, слушали движение. Растяжка очень помогала от «гостей», она была нужна. В общем, своевольно вернулся назад, доделал, закрепил «эфку» (гранату), замотал ее, подсоединил к усикам, к чеке привязал леску. Поставил растяжку. Второй раз почему-то стрелять не стали. Вернулся спокойно назад и знал, что уже у нас эта сторона наша более-менее прикрыта на ночь.

Связь у нас была — рации, «Баофенги», фронтовая связь была. Но то ли РЭБы работали, то ли что еще. В общем, очень было проблемно со связью. Постоянные сбои. В основном полагались на сигнализацию ракетницами. Был свой порядок тревоги, отбоя. Белые ракетницы означали «свои», красные — «тревога».

По снабжению у нас всё было нормально, привозили нам и гуманитарку, и просто еду. В общем по сравнению с тем периодом, когда мы стояли в Балаклее (летом 2022-го) всё в лучшем виде, изменения к лучшему. За снабжение, за БК вопросов нет.

В свободное время чем занимались?.. Обычно, как. Живешь, как на природе, один единственный только момент — могут убить (смеется). Постоянно приходилось быть в напряжении, смотреть, слушать воздух. И еще было чувство повышенной ответственности, потому что те, кто у нас был молодые в строю, могли захрапеть… Вот мы восемь человек, грубо говоря, на посту. Двое дежурят, остальные отдыхают, и так меняемся по два-три часа, в зависимости от того, как договоримся. И молодежь могла уснуть, захрапеть, дрыхнуть. Я себе такого не позволял. Мне приходилось нести свое дежурство и даже во время отдыха постоянно быть на страже внутреннего дежурства. Потому что могли зайти с тыла, и, подходя к лагерю, слушая храп, можно было нам нагадить по полной. Поэтому приходилось определенную с молодежью работу проводить, чтобы, скажем так, было помимо основного дежурства еще и внутреннее дежурство. С молодежью всё было проблематично.

Информацию о событиях мы в основном не имели на передке — где что происходит, вообще не знали. Если кто из ребят к нам приходил на ротацию, или соседи приходили проведать, посмотреть, все свои дела проверить: следы, растяжки и так далее, — то они что-то могли рассказать. Периодически мы были на второй линии, то есть увозили нас где-то километров на двенадцать в тыл, там были коттеджи, возможность постираться, более-менее отдохнуть — там мы смотрели укроповское телевидение. От него черпали гордость за нашу страну, приятно было смотреть, как они на нас жалуются, показывая наш берег, нашу Кинбурнскую косу со своей стороны, показывая огромные воронки, которые оставляла наша ответка, когда прилетала к ним. И они говорили, что «там сидит тысяча человек с бронетехникой». И так далее, какие мы ужасные. В общем, это было приятно слушать: их стенания, скулеж. И такое злобное всё, вроде «Россия — монстр и агрессор», «Слава Бандере» и так далее. Из их полуправд, полунеправд становилось яснее положение на фронте. Когда они скулили, мы понимали, что всё правильно делается. Когда они утверждали, что «скоро Москва падет» и они на танках будут по Красной площади ехать через две недели, — это нас веселило. Такая информация, знаешь, как для недоумков. При их образовании, за те годы, которые прошли после разрушения СССР, выросло поколение каких-то лопухов, которые не помнят ни истории, ничего. И только на различных фейках живут. Чем кошмарнее ложь, тем для них это всё понятнее. И жалко их было, с одной стороны, и в то же время видна убогость всего, что про нас несут, про нашу жизнь. Так что в основном информация черпалась из украинских источников. У нас формально были политинформации, но в основном это время использовалось или для подготовки, или для отдыха, или для несения дежурств. Толком не было особо свободного времени. Ни в карты поиграть, ни отдохнуть — ничего. Подготовка к дежурству, оружие, стрельбы учебные — в общем, всё вот такое.

Большое внимание уделялось введению техники обратно в строй, если возникла поломка. Потому что расстояния были большие, приходилось свою технику самим ремонтировать. Было много машин-иномарок, но они не работали, в основном полагались мы только на наши уазики, родные 66-е и вообще древние «Газоны». Однажды при ремонте скопилась техника, и это скопление техники привело к тому, что был удар по нашим позициям. Потом информация с украинских беспилотников попала к нам — мы видели свои позиции, как нас там обстреливали.

Был еще очень интересный один эпизод. Мы ехали на мотоцикле «Урал», и за нами летел беспилотник. Потом ребята нам об этом рассказывали, как оно всё со стороны выглядело. «Вы летите, петляете, как зайцы, и за вами беспилотник летит». Он не смог по нам сбросить ВОГов, потому что мы петляющим маршрутом уходили от него. В итоге, видимо, у него заряд батареи кончался, ему вскоре пришлось возвращаться обратно. И они скидывали ВОГи уже наобум. Самое главное было не останавливаться, если бы мы остановились или застряли, то были бы у нас уже большие проблемы.

Также эпизод с уазиком с комсоставом… Был двухсотый у нас. Застрял уазик, навелись по нему «птичкой» (беспилотник. — Прим. ред.), и по ребятам там прилетело… Один двухсотый, три трехсотых. Это случилось ночью. Поэтому желательно в рядах иметь побольше тепляков, ночников, это очень нужно. В следующий заезд у меня будет прибор «день-ночь», прибор ночного видения на СВД, прицел цифровой. И днем работать можно, и в темноте. Если бы у меня этот прицел ночного видения оказался на косе, то результат был бы получше. Потому что часто какая ситуация возникала. В тепляк, тепловизор ты смотришь и видишь противника, который на той стороне минного поля бултыхается. Опуская тепловизор, приходилось просто брать пулемет, вставать на бруствер и на глаз «лепить» примерно туда, где они там должны быть. Этакое бодание происходило — по нам они минометом, мы по ним АГСом и из пулемета, и у них тоже пулемет. Такие вот перестрелки через минное поле.

О разнице в командировках… Могу отметить, что по многим параметрам были изменения к лучшему. В армии стало больше осмысленных действий, началось возрастание ожесточенности. Когда стояли в Балаклее, еще было непонятно, как воевать, как убивать, как что делать. Более опасливо относились к сближению с противником и так далее. Теперь уже основная масса начала ожесточаться. И пошла более планомерная правильная работа по обучению и готовности бойцов — я говорю на примере нашего батальона. То есть теперь, если любой бой, даже бой в окружении — всё будет сделано хладнокровно и правильно.

На Кинбурнской косе у нас имелась установка такая — если попадем в окружение, то занимаем круговую оборону, держимся до конца. Никто не собирался сдаваться. У каждого была с собой «эфка», все понимали, что нужно делать, если тебя пытаются взять в плен.

Что еще интересного… Много событий было… Собаки к нам приходили. Вот мы живем в окопе. Костер нельзя, ничего нельзя. Закапывали пропановый баллон в грунт, и маленькая печурочка имелась газовая — на ней была возможность чайник вскипятить, консервы кое-как разогреть. В этом плане всё было проблематично. Постоянно мокрые, регулярно в палатку попадала вода. Мы прикапывали палатки, накрывали их лапником, но дело в том, что из-под низа всегда шла влага, и поэтому ты спишь в сырой палатке, с сырыми ногами. Единственное, что спасало — это привозить с собой в полиэтиленовом пакете сухие носки. Просто хотя бы поменяв носки, на час-два уже получалось какое-то облегчение. То есть спать проблемно. Зимой было холодно, шел мокрый снег с дождем, и нужно было нести дежурство, смотреть внимательно, следить, что над головой происходит.

По взаимодействию со смежниками — иногда ходили в соседнее подразделение. Сопряжение делали по связи, договаривались на случаи отхода, перехода или объединения — как мы подходим, как себя обозначаем. На все случаи жизни чтобы было понимание. Если они начинают огонь, вызывают подмогу — мы должны к ним прийти, если мы открываем огонь, вызываем подмогу — они приходят к нам.

Всё было кругом заминировано. Аккумулятор, и по периметру всё было на проводах заминировано. Такие дела.

Еще по быту. Помыться, искупаться иногда было проблемно, единственное, когда возможно, это после ротации. График такой — четверо суток живем на позиции, по возможности пять-шесть-семь-восемь суток в тылу. Но не всегда получалось. Под Новый год у укров намечалось большое наступление какое-то, на позициях десять дней я как командир поста просидел. И с тревогой, и в то же время с желанием, чтобы всё началось скорее, потому что хотелось уже с ними пободаться по-настоящему. Но наши артиллеристы этого не допустили — все, кто там собирался, получили по ушам, и более-менее всё спокойно прошло. Ну, единственно, что каждый день обстрелы, каждый день игра в кошки-мышки со смертью. Но ничего, не было трусов, никто не хныкал, никто не дрожал, не стонал. Прилетит — прилетит. Везет — везет, и победа только за нами будет.

Рассказ второй — про животных на войне

— Еще вот такое вспомнилось, моральное… У нас там жили собаки, которые были брошены своими хозяевами, и мы по мере возможностей их подкармливали, делились с ними своей едой. И вот эти собаки, они в большинстве своем погибали на минных полях. То есть там, где были мины, там лошади, коровы, собаки — лежали прямо рядком. По Кинбурнской косе ходило несколько жеребят с оторванными ногами, на трех копытах, бедолаги. Все идут, а они вот так вот ковыляют за стадом. Были прямо табуны лошадей, которых, видимо, выпустили на волю хозяева. Когда-то ими занимались, но потом они просто одичали. С одной стороны, и красиво всё это — ходят лошади дикие, никто за ними не смотрит. Ходят коровы. Коров старались мы отгонять от минных полей, были прямо задания по зачистке от коров. То есть просто коровье стадо идет, а мы цепью вставали и выстрелами гнали их подальше от минных полей — такое случалось. Но они в итоге всё равно потом потихоньку обратно брели, и в итоге снова их отгоняли. Если кого-то не успели отогнать, они шли на конец косы и там погибали на минах.

В будущем, наверное, все эти коровы и лошади, они частично разминируют после войны эту косу, но своими жизнями они за это дело заплатят. Мины там иностранного производства, пластиковые, у них стеклянный взрыватель, они не обнаруживаются никаким вообще образом. Как-то пытались разминировать наши саперы часть Кинбурнской косы, но когда подходили к коттеджам, где уже может сидеть снайпер, то отказались от этой затеи. В итоге мы просто добавляли своих мин и растяжек. Берег был сплошь заминирован большими минами, это, скажем так, столитровая бочка, набитая тринитротолуолом.

С нами жили также кошки, они сбивались в кучи, смотришь на них — они от голода отощали… Мы пытались все их подкормить по мере возможности, своими последними запасами делились мы с ними. Дело было зимой, понимали — кто-то из них доживет до лета, а у кого-то здоровья не хватит.

То есть как бы животных было больше жалко, чем людей. Вот такие дела… Это тяжело и грустно, и первое, что вспоминается — это жеребенок, который скачет на трех копытах… А всё остальное — военная рутина.

Рассказ третий — про дома и людей

— И еще, из того, что бросается резко в глаза. Например, мы заходили в дома, бедные домишки такие. И судя по книжкам, по фотографиям, видели, что это… ну не «украинцы», а наши обычные русские люди. Видно, в советское время еще поселившиеся здесь. И тут же резкий контраст с жилищами вот этих вот «новых украинцев», «героев». Помню один коттедж «героя Украины», по документам было ясно, что «героя Украины» он получил только потому, что финансировал СБУ. У него несколько коттеджей на косе, огромная территория, огороженная забором элитным, и всё там внутри как «в лучших домах Лондона и Парижа», всё дорогое, роскошное, как в Дубаях. А по документам видно, что это настоящий бандеровец. Имел награду «герой Украины».

А на русских домиках мы находили вывески «Здесь живет ветеран Великой Отечественной войны». И такой старенький домишко, бедненький. Земли мало, заборчик покосившийся. Так вот резко видна разница, как жили новые бандеровцы и как жили простые люди, по сути — наши люди. Вот этот контраст очень бросался в глаза.

То есть — нацисты жили в богатых, дорогих коттеджах, если богатый коттедж, то найдешь в нем скорее всего бандеровские флаги. Уничтожали их. Я себе на память халат взял, в цветах их флага, на спине написано «Украина». Дорогой, сшит в Америке. Очень это интересно — то есть не украинцы шили, а американцы для них, чтобы они вот так выпендривались, ходили в своем жевто-блакитном одеянии. Вообще много что из пропагандистской литературы выпущено на Западе, в Америке. Мало что украинского было, всё выпущено в Америке, напечатано в Америке, сделано в Америке. Для их цепных псов-бандеровцев. Всё просто, понятно и ясно.