Весь город помогал выносить детей. Штурм бесланской школы глазами очевидца

1 сентября 2004 года должно было состояться собрание КПРФ на юге России. В то время вице-президент Федерации кикбоксинга России, помощник председателя ЦК КПРФ Геннадия Зюганова Эдуард Адаев возглавлял Ленинский райком. О случившемся он впервые услышал от администратора, когда оказалось, что никто на собрание не приехал: «Какое собрание? Террористы захватили школу в Беслане!»

Эдуард Адаев рассказал ИА Красная Весна о тех трагических днях.

Я, не заехав домой, сразу же поехал в Беслан. Дороги в Беслан перекрыли ежами. На въезде в город было огромное скопление машин: все рванули туда. Никто еще подробностей не знал, только услышали новость по телевизору.

Меня на посту ГАИ пускать не хотели. Но я был помощником депутата Государственной думы Романова Петра Васильевича. Показал удостоверение. Гаишник посмотрел на фотографию, на меня — и пропустил, хотя обычно этого было недостаточно.

Я сразу поехал к школе. Рядом с ней и машину было поставить некуда — весь город съехался.

По поводу происходящего сразу пошли политические игры, хотели преуменьшить число заложников: говорилось про 342 человека.

Гражданских за ограждение не пускали, мы ходили вокруг. Сразу же увидели два трупа — их не могли забрать, потому что из школы эта территория простреливалась.

В какой-то момент один мужчина проскочил за заграждение, руки поднял и пошел в направлении школы — там, видимо, семья у него была. Он начал что-то кричать. В него начали стрелять. Он, когда это понял, быстро спрятался, но вернуться уже не мог. Чтобы его закрыть, дёрнулся один из военных бронетранспортёров. Тогда по этому бронетранспортеру выпустили снаряд из гранатомета — но не попали. Все начали кричать: «Не стреляйте, не стреляйте!». Как-то так того мужчину удалось вывести обратно.

Это был первый день: суета, никто не знал, что делать.

Второй день мы тоже простояли возле школы. Когда люди узнали, что у председателя парламента Северной Осетии Таймураза Дзамбековича Мамсурова дети оказались в заложниках, они в каком-то смысле вздохнули спокойнее. Разные слухи ходили (их, похоже, специально пустили) — что наверху могли знать про боевиков заранее. Но мы поняли: если его дети там, значит, все произошло неожиданно (для властей, я имею в виду).

Лично я его тогда не знал, но Мамсуров отличался от других политиков тем, что если он говорил, давал слово, то он всегда сдерживал его.

Мамсуров вышел к людям и сказал: «Мы не допустим штурма. Не переживайте. Мы сделаем всё возможное, чтобы штурма не допустить». И народ успокоился.

Он не сказал, что его дети там, нет. Но мы это уже знали. Однако он не просто мужественно поступил, он, как Сталин в свое время, поступил. Он детей своих не стал забирать, он сказал: вывести со всеми детьми вместе. Он после Беслана очень-очень сильно поднялся в моих глазах — это Человек с большой буквы.

Этой второй ночью, когда я ехал домой, пошел ливень. А ведь заложникам всё это время не давали ни еды, ни воды… Каково им это было видеть?

На третий день, когда я ехал из Владикавказа обратно в Беслан, в школе произошел первый взрыв.

Мне оставалось 3 километра до Бесланской школы — доехал до клуба, что возле школы, бросил машину и бегом побежал в ее сторону. Кругом — хаос. Народу — море, и не понятно, кто куда бежит: одни — в одну сторону, другие — в другую. Раненых уводят, кто-то в крови, детей выносят…

Я добежал до спортзала — там ребята еще до меня выломали решетку, вырвали ее из окна. Я лезу в спортзал через окно, а мне знакомый кричит: «Эй, ты куда?! Вылези оттуда! Тебя сейчас застрелят!» Я на него смотрю: «Как „вылези“? Там дети погибают». Я запрыгнул внутрь со стороны гимнастического зала (или тренажерного — не знаю, как лучше его назвать).

Так я первый раз попал внутрь школы. Третьего сентября, когда начался настоящий хаос, дети уже сами выпрыгивали из окон горящей школы, а кто не мог — их выносили. Когда загорелся спортзал — вот в этот момент я оказался там.

Я помню: когда бронетранспортер первый заехал во двор и пошел спецназ (и начал стрелять вверх — по крышам), я воспользовался этим моментом… Никогда в такой ситуации мне быть не доводилось. Меня охватило вдруг чувство, что если я туда зайду, я оттуда живым не выйду.

Раньше всю жизнь думал: «А смогу я на войне?» Испытывал внутри сам себя: «Смог бы я воевать, как наши деды воевали во время Великой Отечественной войны?» И не мог ответить на эти вопросы никак. Потому что надо вживую попробовать пойти против пуль. А так, в мирное время, как ответить? Поэтому тот момент стал для меня моментом истины.

Я зашел через тренажерный зал, а за мной еще запрыгнули два пацана: один здоровый такой, а другой худой, высокий. Я до сих пор не знаю, кто они. Там ведь большинство запрыгивали через спортзал, а мы — сзади, через этот гимнастический зал. Впереди ничего не видно: дым, огонь. То, о чём я всегда размышлял, эта война, испытание — вот оно, перед глазами. Осталось шаг один сделать: просто перебороть себя. Вот этот момент настал. Я смотрю вперед — и боюсь. Я еще не видел, что там внутри, из-за дыма. Но знал, что сейчас я зайду — и вариантов нет, чтобы остаться в живых. Я встал на пороге спортзала — вся моя жизнь пролетела перед глазами.

Я стоял, боялся, думал, сомневался… и вдруг я услышал плач ребенка. Потом уже анализировал это и понял, что никакого плача не мог слышать, потому что там такой шум был: всё горело, из гранатометов стреляли — за метр ничего нельзя было услышать. Скорее всего, мне показался этот плач. Но когда я его услышал, у меня что-то оборвалось внутри. Я перестал сомневаться и забежал внутрь — ни о чём не думал, просто шёл вперёд.

Я забежал в спортзал — и вы не представляете, что там увидел. Даже говорить об этом спокойно не могу: такого не видел никогда. Я забежал и увидел месиво. Увидел — и зарыдал. Не просто заплакал, хотя я обычно даже плакать не могу, а зарыдал.

Мне показалось, что всё это происходит во сне. Я не мог голову поднять наверх: что-то тяжелое висело надо мной — не знаю, как это объяснить.

За мной забежали те два парня. Тот, который худощавый, не стал останавливаться, он сразу побежал дальше. А второй, который здоровый, килограммов 120 — его стошнило, и он выбежал обратно. Он потом бился головой о стену и кричал: «Я не могу туда зайти!» Я к нему подошел, хотел успокоить, а он кричит, плачет — он этого не вынес.

Я внутрь забежал, осмотрелся — люди были какие-то обугленные, тёмные (от сажи, скорее всего). Мальчика увидел сначала, маленького — и бегу к нему. А рядом — девочка маленькая. Думаю: сейчас я девочку заберу, а потом за мальчиком прибегу. Я ее схватил, выбежал вместе с ней, передал через окно. Дальше быстро полился водой, потому что у меня штанина загорелась. (Там были пожарные шланги, из которых шла вода, но они не доставали до горящего спортзала — только до гимнастического.) Там даже дышать невозможно было от дыма и гари.

Я быстро полился водой и побежал второй раз. Ищу того мальчика. А там куча тел, там руки оторванные, там страшное — я такого не видел никогда. Я не мог остановить рыдания. Ищу пацанёнка — опять девочку нашёл. Опять её схватил и выбежал, и передал через окно.

На камеру снимали тех, кто на улице был. Внутрь спортзала журналисты с аппаратурой не могли зайти.

Второй раз полился и побежал в третий раз: пацанёнка-то я должен вынести оттуда…

Но самое главное-то я еще не рассказал. Когда дети стали выпрыгивать из окон, вышли два террориста из школы и начали расстреливать детей в спины. Их сняли снайперы (или один снайпер, не знаю) — и они лежали лицом вниз, бородатые, в чёрных одеждах. Почему я об этом вспомнил, я вам сейчас объясню.

Когда я в третий раз забежал и подошел к этой куче людей, то увидел, что они лежали по пять-шесть человек. Там кто-то еще плакал, а многие уже и плакать не могли (обезвоживание, скорее всего) и боли, скорее всего, не чувствовали. Там ведь правая сторона здания рухнула и накрыла всех, а левая сторона — там какой-то пластик был на потолке. Он упал — и загорелись полы… Горели дети.

Еще даже не умерли, живые еще были, заживо горели. Помню, девушку одну выносили: я за руку ее взял, а у нее половина тела в ожогах. Девушка еще живая была — ее прикрыли и быстренько передали на улицу.

В общем, когда я в третий раз туда забежал, произошел взрыв. Прямо передо мной что-то взорвалось. Не знаю, что взорвалось, но так сильно, что меня как будто плашмя со всей силы ударили лопатой совковой. Как пощёчину дали, только по всему телу. Меня на шесть метров отнесло, и я упал прямо на тех двух боевиков спиной. Я вскакиваю — и не могу дышать. Смотрю на себя, а у меня впереди дырка, входная, размером с палец. И кровь оттуда хлынула. Я левой рукой начал сзади искать дырку: насквозь прошло или нет? На руку смотрю — рука не в крови — думаю, значит, не насквозь.

Естественно, я испугался, думаю: всё, живым я уже отсюда не выйду. Тем более, я вижу, что в области сердца грудная клетка пробита. Кровь уже начала из-под штанин выливаться…

Я там присел и кричу: «Я ранен!» Дышать не могу, а боли не было — не знаю, почему. Я кричу, но там такой грохот стоял — кто меня услышит.

В последний раз посмотрел на спортзал, встал, подошел к окну. А это другое окно, оно не было разбито — оно было закрыто партами и стульями, которые стояли друг на друге. До конца спортзала я уже не добегу, думаю: из окна выпрыгну, может, меня наши увидят. Но хорошо, что я не выпрыгнул, а то могли и свои же подстрелить.

Трудно было эти стулья убирать, парты. Время уходило, кровь из раны текла очень быстро. Присел я на корточки, смотрю: тот худощавый в четвёртый раз уже побежал (или больше — я не считал). Потом и я как-то выбежал из спортзала, до двери добежал и сознание потерял. Потом очнулся: меня ребята через окно вынесли, на носилки — и в сторону отнесли. А там стоял врач — он мне троюродным братом доводился — и он меня узнал. Он говорит: «Быстро его в город — на операцию. Быстро, если успеете». Меня бинтом перевязали и повезли в город, в Электроциновскую больницу.

А по дороге водитель вдруг говорит: «У меня бензин заканчивается. Что делать? Может, заехать на заправку?» Врач растерялся, не знает, что сказать. Тогда я говорю: «Не останавливайся. Езжай. До куда хватит, до туда и хватит. Не останавливайся — езжай в больницу». И нам как раз до больницы бензина хватило.

Оперировал меня Казбек Зураев — очень порядочный человек и врач очень хороший. На следующий день утром я в себя пришёл после наркоза, а хирург заходит ко мне и приносит осколок. Смотрит на меня и говорит: «Парень! Ты в рубашке родился. Я первый раз в жизни такое увидел, хотя видел многое и оперировал многих». Осколок пробил грудную клетку, но остановился в сантиметре от сердца.

После Беслана у меня жизнь полностью перевернулась. Я не мог спать год. Засыпал — и видел кошмары. Я когда плач ребенка слышу — даже сейчас — мне становится не по себе. Я плач детей не переношу.

Я был мусульманином, но после пережитого покрестился и поехал в монастырь в центральной России. И только через полгода начал постепенно приходить в себя. Но до сих пор, когда представляю это всё перед глазами, говорить очень сложно.

Беслан никогда никто не забудет. Это огромная трагедия для всего мира.