Две войны против Южной Осетии глазами летчика и советского человека

7 августа 2018 года (атака произошла в ночь с 7 на 8 августа) исполнилось десять лет с момента нападения Грузии на Южную Осетию и начала второй грузино-осетинской войны. Командир гражданского вертолета, державший воздушный мост между Северной Осетией и Цхинвалом в 1991–1992 годах, Инал Захарович Остаев рассказал ИА Красная Весна о своем участии в двух войнах.

Корр.: В 2018 году исполняется десять лет нападению Грузии на Южную Осетию. Но каждая война имеет свое начало и свою предысторию. Хотелось бы Вас спросить о событиях первой осетино-грузинской войны 1991–92 годов. До этих событий Вы работали в Сибири, были командиром Енисейского авиаотряда. Скажите, как Вы попали на ту войну?

Инал Остаев: Да, я был командиром Енисейского летного отряда. Как у командира у меня там были и самолеты, и вертолеты. Я летал и на самолетах Ан-26, и на вертолетах.

Когда началась блокада Цхинвала в 1991 году, я попросил командование, чтобы мне дали отпуск на два года. Как только получил согласие начальства, тут же отправился во Владикавказ. Думал, что надо хоть чем-то помочь своей малой родине.

К этому времени на аэродроме Владикавказа стояли приобретенные правительством Северной Осетии вертолеты. Вертолеты были, а экипажей не было. Вот так и получилось, что я начал летать в блокадный Цхинвал.

Война в Осетии продолжалась почти два года. Отпуск в Енисейском авиаотряде заканчивался, и мне пришлось перевестись из Сибири во Владикавказ на должность командира вертолета Ми-8. Вот таким образом я оказался здесь, в Осетии.

На своем вертолете я совершал полеты в Цхинвал до июля 1992 года. В общей сложности в ту войну я совершил более 160 вылетов.

То время было самым тяжелым, самым трагическим для нашего народа. Цхинвал был полностью блокирован. Старики и дети находились в подвалах, а на окраинах города стояли ребята на боевых постах.

Корр.: Вы совершили более 160 вылетов. Вывезли около 300 раненых. Не могли бы Вы вспомнить, каким было состояние людей в те годы и в Северной, и в Южной Осетии?

Инал Остаев: 1991–1992 — годы глубокого кризиса. Этим моментом очень хорошо пользовались те республики, которые хотели отсоединиться от России. Да еще стремились прихватить с собой и те территории, на которые они по разным причинам претендовали. Тогда к власти в Грузии пришел Звиад Гамсахурдиа. Какую он вел политику в отношении осетинского народа, конечно, вы знаете. Людей замуровывали в трубы, в ледяную воду опускали стариков, детей — все это я видел по телевизору еще в Сибири. Оставаться в стороне я не мог.

Не забуду свой первый рейс в Цхинвал. С высоты город казался абсолютно пустым. Старики, женщины, дети прятались по подвалам. Все остальные, кто мог держать оружие, были на постах по окраинам города. Защищали его от грузинских боевиков.

Северная Осетия помогала как могла и чем могла. Из Цхинвала вывозили раненых, а обратно доставляли всё, что необходимо и для обеспечения, и для обороны города.

К тому времени, когда я начал совершать вылеты в Южную Осетию, в Цхинвал уже невозможно было проехать по дорогам. Грузинские боевики устроили настоящую, очень жесткую блокаду города. Добраться в Цхинвал можно было только по воздуху. Люди, техника, продовольствие, медикаменты — все, что шло из Северной Осетии, доставлялось только с помощью вертолета.

Бывали моменты, когда перед очередным вылетом из Владикавказа мне многие говорили: «Не вылетай. Город уже сдан. Вообще в городе нет людей». Но я не верил, не верил. Надо было видеть тех ребят. Я вылетал, подлетал к Цхинвалу и ни разу не было, чтобы меня не встречали.

Это уже в 2008 году все было четко и понятно. Вот мы, вот Грузия. Вот очередная агрессия со стороны Грузии, вот Россия, которая тут же ответила агрессору. А в начале 90-х было все совсем не так.

Распад Советского Союза, кризис власти в России. Бывшая советская, а затем российская армия была такая, что все решения принимались на местах. Не буду скрывать, российская армия получила указания не вмешиваться в конфликт, занять нейтральныую позицию.

В те годы осетинский народ остался один на один с таким превосходящим по численности агрессором, как Грузия. Было очень тяжело. Два года блокады, устроенной грузинскими боевиками, это уже само по себе о многом говорит.

Было намного тяжелее, чем в 2008 году.

Корр.: Скажите, было ощущение безнадежности, апатии?

Инал Остаев: Нет. Я такого ни разу не встречал. У ребят в Цхинвале был такой настрой, что чувствовалось: пока жив последний защитник, город не сдадут. Другой вариант абсолютно исключался.

В первый год блокады, когда вообще не было ни оружия, ни боеприпасов, самая обыденная ситуация для Цхинвала: на передовой стоит с десяток защитников, а у них один автомат. Если кто-то был ранен, то автомат забирал следующий. Вот таким образом и воевали. К концу, правда, уже и пулеметы появились, и гранатометы были. Тяжело было поначалу.

Легкие раненые, которых могли на месте лечить, так и оставались в Цхинвале. Каждый раз, когда я возвращался из полета в Южную Осетию, всегда передавал врачам то, что требуется для оказания помощи раненым, которые оставались в блокадном городе. Садимся во Владикавказе, выгружаем раненых, а обратно отвозим все необходимые медикаменты для того, чтобы там, на месте, могли оказывать медицинскую помощь. А тех, кто был тяжело ранен, тех, конечно, приходилось перевозить в Северную Осетию.

Были разные случаи... Я когда однажды сел во Владикавказе, через форточку назад смотрю, как выгружают раненых. Одного выгрузили, а на нем живого места не было, все внутренности были наружу. Я еще подумал: ну зачем везли, ведь все равно его уже ничего не спасет.

Представляете, он выжил. Я его как-то случайно встретил. Говорю: «Как ты выкарабкался?» А он отвечает: «Я без сознания был. Рассказывали, что меня вертолет увез. Повезло». Но это, конечно, единичный случай.

Корр.: Если по поводу раненых зашел разговор, скажите, Кавказ — горы высокие. Рокский перевал уже на высоте около 3 тысяч метров. А с 5 тысяч метров начинаются проблемы с кислородом. Как Вам удавалось справляться с такой проблемой? Ведь нехватка кислорода на высоте для раненых намного опаснее, чем для здоровых людей.

Инал Остаев: Самая горячая пора была с мая по июль 1992 года. Как раз перед вводом миротворческих сил. Самое тяжелое время было. Нам тогда приходилось выполнять по 2–3 рейса в день. Если один день не полетишь, то накапливалось много раненых, поэтому всеми силами старались летать ежедневно.

Погода в горах очень быстро меняется. Пока летишь от Цхинвала, смотришь, а уже перевал закрыт. Если перевал открыт, то визуально ты его можешь пересечь по ущельям на высоте 3,5 тыс. метров. А в облаках надо набирать запас высоты не менее 6 тыс. метров. Выше технически вертолет уже летать не рассчитан, но, бывало, приходилось поднимались и еще выше. Для того, чтобы оказаться за облаками и исключить обледенение. На такой высоте кислорода уже не хватает. Особенно раненым.

Для экипажа в вертолете предусмотрены кислородные маски. Бывало так, что экипаж подышит, а потом передаем маски раненым в салоне, чтобы они не задохнулись. Мы подышим, потом они подышат — так по очереди и дышали. В гражданском вертолете не предусмотрены были кислородные маски для пассажиров. Это же не специализированные военные машины. Приходилось пользоваться только масками для экипажа.

В те месяцы мы в любую погоду летали. На аэродроме Владикавказа было три вертолета. Но из-за того, что не хватало экипажей, приходилось летать только на одном. Второй вертолет был в резерве. А третий вообще не расконсервированный с завода стоял, простоял все время.

Корр.: Вам пришлось в самом конце первой грузино-осетинской войны, в 1992 году, брать на борт своего вертолета тогдашнего главу Грузии Эдуарда Шеварднадзе. Можете поделиться своими впечатлениями, воспоминаниями об этом полете?

Инал Остаев: В Цхинвале должны были состояться переговоры по прекращению огня и вводу миротворческих сил. Какой-то появился шанс, что война может закончиться. Мне предстояло на своем вертолете отвезти осетинскую делегацию из Владикавказа в Тбилиси. Среди делегатов были депутат Верховного Совета Александр Сергеевич Дзасохов и председатель правительства Северной Осетии. В Тбилиси они, по плану, должны были объединиться с грузинской делегацией, сесть на грузинский вертолет и вылететь в Цхинвал на переговоры.

Без происшествий добрались до грузинской столицы. Я уже начал заправляться на обратный рейс. И тут Александр Дзасохов мне сказал, что грузинский вертолет технически непригоден для полета, и нужно отвезти совместную делегацию в Цхинвал. А потом отозвал меня в сторону и сказал: «Инал! Я тебя очень прошу, без каких-либо инцидентов доставь нас, пожалуйста, в Цхинвал. Я дал слово, что все будет нормально». Говорят, что когда Шеварднадзе узнал, что командир вертолета — осетин (члены экипажа были русские), он побоялся вначале лететь. Как бы там ни было, грузинская делегация оказалась у меня в вертолете: Шеварднадзе с целой свитой грузинского руководства и с вооруженной охраной.

Взлетели. Взяли курс на Гори. Долетели нормально. Сели на городской стадион. Там к грузинской делегации присоединились Китовани и Иоселиани. В Гори мы должны были дождаться российские боевые вертолеты для сопровождения делегации.

Ждали, ждали. Нет вертолетов. Уже начало темнеть. Надо было взлетать, чтобы успеть до полной темноты.

Я своим пассажирам говорю: «Давайте лететь. Если встретим русские вертолеты в воздухе, то я им скажу, и они начнут нас сопровождать». Взлетели. Военных вертолетов так и не оказалось. И вот так мы продолжали лететь в одиночку. Закончился полет нормально, хорошо. Я не мог подвести Дзасохова, ведь он дал свое слово.

Запомнился мне этот полет и еще одним очень неприятным инцидентом личного характера. Когда Шеварднадзе со своей свитой подходили к вертолету, я, как положено, выстроил экипаж перед своей машиной, чтобы доложить делегации, дескать, экипаж к полету готов. Обычно в таких случаях высокопоставленное государственное лицо начинает здороваться с командиром. А он начал с бортмеханика.

Корр.: Неприятный момент.

Инал Остаев: Да. Вот взял бортмеханика за руку. Улыбается, руку трясет. Потом второму пилоту. Мою руку берет и отвернул свое лицо в другую сторону. Так и поздоровался. Это меня очень тогда задело. Нельзя так.

Я, наверное, очень сильно изменился в лице, неприятно это было. А Дзасохов все заметил. Когда заходили в вертолет, он мне еще раз говорит: «Я тебя прошу, никаких эксцессов». Но все кончилось хорошо.

Когда Шеварднадзе сменил Гамсахурдиа, в Осетии подумали, что война точно скоро кончится. Ведь тогда почему-то считали Шеварднадзе пророссийским политиком. Но надежды не оправдались.

Больше месяца еще продолжалась война. Закончилась она только 14 июля, когда российские миротворческие войска вошли в Цхинвал. А ровно через месяц, 14 августа, под руководством Шеварднадзе Грузия начала войну в Абхазии. Мне приходилось и туда летать. Это была очень серьезная война.

Я гражданский летчик. И вертолет у меня был гражданский. Я сейчас не боюсь об этом говорить, но если бы я выполнял все руководящие документы, которые тогда были, я бы не смог сделать ни одного вылета в Цхинвал.

Дело в том, что тогда Южная Осетия считалась еще территорией Грузии. Грузия была сопредельным государством. А без согласования с МИДом, с Москвой я не имел право пересекать границу России. Однако это приходилось делать.

Гражданский вертолет не должен оказываться над боевыми позициями, но мне приходилось это делать. Приходилось доставлять и продовольствие, и медикаменты, и все остальное. А куда деваться?

Осажденные люди в подвалах надеются, ждут помощи хоть откуда-нибудь. Если бы я им сказал, мол, извините, я не могу вам помогать в соответствии с такими-то и такими-то наставлениями, по таким-то руководящим инструкциям, по таким-то причинам, они бы меня не поняли. Это было просто невозможно.

Где-то и в нелетную погоду приходилось летать, что запрещено. Где-то и другие вещи приходилось нарушать. А как иначе? По-другому я бы ни одного полета бы не сделал.

Если бы меня во время полетов в Цхинвал сбили, то моей семье даже пенсии бы не полагалось. По закону я бы считался нарушителем, если не хуже. А цель сбить гражданский российский вертолет у грузинской стороны уже была. У них уже появились и боевые Ми-24.

В своей книге я описываю, каким образом и с помощью каких генералов боевая техника появилась на грузинской стороне. Как я уже говорил, в то время власть была только в центре. А на местах армия что хотела, то и делала.

Когда грузины узнали про вертолет, который доставляет помощь в Цхинвал, то на их стороне появилось указание, что, мол, кто собьет гражданский вертолет, тому тут же присвоят звание Героя Грузии. Но не получилось у них.

Вот такая была на тот момент авиационная ситуация.

Корр.: Вы сказали, что 2008 и 1992 годы сильно различались по настроению людей. Но в 2008 году были первые один-два дня, когда непонятно было, идет российская армия на помощь или не идет. В этот момент что люди переживали? Не могли бы Вы вспомнить?

Инал Остаев: Помощь России ждали с самой первой ночи. Ребята в Цхинвале очень быстро и четко организовали оборону. Тогда уже было Министерство обороны Южной Осетии, командующий был российский офицер. Уже были четко сформированные подразделения, структуры, связь. И все это уже было отлажено. Не то, что в 91–92-м годах. И еще были российские миротворцы.

В 1991–1992 годах все как-то хаотично проходило. Ребята подрывались, сами назначали командиров, сами себя распределяли. А в 2008-м уже была полноценная армия. И все-таки наших ребят было, к сожалению, очень мало. Грузинская армия была намного более многочисленна, с большим количеством техники.

Был такой кризис, такой момент, если на полдня российская армия еще бы задержалась, то исход войны уже был бы непредсказуем. Наши ребята уже отступили до Джавы. Половину города грузины уже смогли захватить. Южноосетинские подразделения начали опять формироваться, чтобы идти назад освобождать город.

Но к этому времени, к счастью, российские войска уже начали выдвигаться. Как только они пересекли Рокский тоннель, пошли спускаться вниз, артобстрел города сразу же ослаб. Уже поняли, что Россия здесь.

Правда, был момент, когда у многих сложилось впечатление, что все: на этом Южная Осетия прекратила свое существование. Очень много беженцев потекло в Северную Осетию. Очень много.

Когда Россия вступила в Южную Осетию, люди вздохнули. Так же, как в 92 году в июле месяце, когда миротворческие войска вошли. Радовались: война прекратилась! А в 2008-м было еще больше радости.

Эта трех-четырехдневная война, конечно, была более кровопролитная, чем в 1991–1992 годах. Но тогда она была более продолжительная. Город был осажден, и днем и ночью находился под постоянными артобстрелами. 13 августа 2008 года из Москвы, из Российской Федерации колонна с гуманитарной помощью уже была в Южной Осетии. Дома в Цхинвале еще горели, тлела разбитая техника, когда в город входили первые 20 машин российской помощи.

Столько пережил осетинский народ! Этот период 1992–2008 годов такой, что ни одно большое государство бы не выдержало, сколько выдержала Южная Осетия. Очень тяжело было. К военным действиям добавлялись природные катаклизмы.

В 1991 году прошедшее землетрясение еще добавило жертв и разрушений. Много людей погибло, когда на Транскаме подряд сошло несколько лавин. Около 50 человек погибло, 48 было спасено на моем вертолете.

Корр.: Можно сказать, что без событий 2008 года не было бы возвращения Крыма в состав Российской Федерации. Как выглядят эти события со стороны Осетии? Могли бы Вы прокомментировать?

Инал Остаев: Я с большим уважением отношусь к советскому периоду нашего государства. Понимаете, я, мальчишка из бедной семьи, из далекого высокогорного аула Южной Осетии, стал летчиком. Смог осуществить свою мечту. Такое возможно было только в советское время. В сегодняшней жизни я бы не добился такого. Слишком много средств нужно, чтобы выучиться. А тогда государство предоставляло тебе все возможности.

И еще в советское время мы все были братскими народами. Все. Я учился в летном училище, затем в академии, работал во многих местах и никогда не слышал такого, чтобы мне что-то не доверили потому, что я осетин или, скажем, казах. Не было такого. А сейчас, к сожалению, это не так.

То, что Южная Осетия (хоть она и считается отдельным государством, но мы считаем себя россиянами, и оно так и есть) вернулась [в бывший Советский Союз], для меня была самая большая радость после развала СССР. Пока еще живой, я мечтаю как можно больше обратно собрать, что было с 90-х годов утеряно. Из-за этого я с большим уважением отношусь к Путину. Я вижу, что он хочет воссоздать могучее государство. Россия и так могучая, но территориально она много потеряла. Как может быть Россия без Крыма? Даже такого в голову не приходило.

Горячая голова нашего прежнего руководителя (Н. С. Хрущева — прим. ИА Красная Весна) взяла и сделала Украине такой подарок. Конечно, если бы Хрущев знал, чем все это закончится, может, он бы и подумал. Но, к сожалению, получилось не так.

Что-то подобное в свое время произошло и с Южной Осетией. Ее взяли и подарили Грузии. Поэтому Грузия считает территорию Южной Осетии своей. Поэтому конфликты и случились.

Я считаю, что ни один уважающий себя человек не скажет, что воссоединение Украины и России будет неправильным, противоестественным. Исторически это будет справедливо.