Побеждает тот, кто пробуждает
Расшифровка радиопередачи
«Разговор с мудрецом» от 27 января 2023 года
Анна Шафран: «Туман войны» — этот термин сформулировал еще в начале XIX века прусский полководец, военный ученый Карл фон Клаузевиц. Позвольте процитировать: «Война — область недостоверного: три четверти того, на чем строится действие на войне, лежит в тумане неизвестности, и следовательно, чтобы вскрыть истину, требуется прежде всего тонкий, гибкий, проницательный ум… Недостоверность известий и постоянное вмешательство случайности приводят к тому, что воюющий в действительности сталкивается с совершенно иным положением вещей, чем ожидал».
Хочется сегодня поговорить о том, что мы имеем в нашем информационном пространстве, потому что, с одной стороны, вроде бы все умные и давным-давно поняли, что происходит, и даже декларируются, постулируются правильные вещи: что идет информационная война, что есть информационно-психологические операции противника, атаки, последовательно осуществляемые. Но открываем мы, например, российский сегмент интернета, тот же самый Телеграм, и что мы видим? Сплошные сообщения про «Абрамсы», «Леопарды» и так далее и тому подобное. Эта тема всячески разгоняется. Этот комментарий, тот комментарий. Один еврочиновник сказал, Шольц что-то вторит и так далее и тому подобное.
Способны ли эти десятки бронированных машин переломить ход боевых действий против России? Ну, скорее всего, нет, как говорят военные эксперты, которые действительно разбираются в вопросах. Какой мы вывод из этого делаем? Скорее всего, нас пытаются отвлечь на негодный предмет. И это, в общем-то, оправданно с точки зрения противника.
Одновременно мы знаем, что речь идет о поставке на Украину 300 тысяч, например, снарядов со складов в Израиле. И есть серьезные основания полагать, что там не только американские снаряды, несмотря на заверения Израиля, что он не поставляет оружие Киеву. И об этом, в основном, молчание в информационном поле. Почему мы так активно «ведемся» на эти провокации и не способны преодолеть те больные законы информационного поля, которые мы сами же последовательно воспроизводим? Вот хотелось бы об этом сегодня поговорить, отчего этот «белый шум» в российском информационном пространстве нам никак не удается преодолеть. Почему так?
Сергей Кургинян: Мы начнем с фон Клаузевица. Он был создателем некоей немецкой доктрины, которую фон Мольтке, например, воплощал, когда разгромили армию Наполеона III Бонапарта, которого Маркс назвал «маленьким племянником большого дяди», и французы потерпели сокрушительное поражение под Седаном, возник немецкий рейх. Вот он являлся тогда одним из тех гуру, которые создавали немецкую теорию войны, потому что есть китайская, есть наша — Суворов, и другие.
Что же он имел в виду? Он имел в виду то, с чем я столкнулся, когда я недолгое время занимался военной теорией игр (есть такая математическая дисциплина). И пока я еще не ушел окончательно в театр и в гуманитарную аналитику, я занимался, в частности, этим. Мы строили модели теории игр.
Что там самое трудное? Что в любой нормальной науке, и про это говорит Клаузевиц, вы имеете дело с субъектом и объектом. То есть в тот момент, когда я исследую вот эту кружку с водой, эта кружка не знает, что я ее исследую. Она не может притвориться не тем, что она есть. Понятно, да? Более того, когда даже психологи проводят какие-нибудь эксперименты с человеком, они делают всё возможное, чтобы этот человек не понимал, в чем смысл их эксперимента, то есть продолжал быть объектом.
Теперь представим себе, что вместо субъект-объектного отношения, которое существует в нормальной науке, у вас субъект-субъектное отношение, которое называется игровым. Это термин, пишется с большой буквы — Игра, Большая игра и тому подобное. Слова-то произносить легко, а что это такое? Это означает, что в тот момент, когда я нечто делаю, мой антагонист понимает, зачем я это делаю и может меня обмануть. И вся война строится на этом субъект-субъектном взаимодействии. Что два субъекта дурят друг другу голову и думают, кто удачнее это сделает.
Теперь, какие средства они применяют? Иногда они применяют какие-нибудь листовки: «Рус, сдавайся». А иногда они применяют космические средства и интернет. Это уже вопрос о том, какими техническими возможностями они располагают, но делают они всегда одно и то же. У них задача «обмануть и укусить». В этом дело.
Переходим от этого к «Леопардам» и «Абрамсам». Легенда об их неограниченных возможностях возникла после двух войн в Ираке 1991 года и 2003 года, когда окончательно разгромили Хусейна.
На первой войне американцы сосредоточили в сумме со своими союзниками разные танки — «Леопарды», «Челленджеры», «Абрамсы», сейчас не важно, какие именно — против Саддама Хусейна. 5000 изделий таких, как эти «Абрамсы». Потом их было чуть меньше, они были более оснащены, их было уже тысяча с чем-то. Но речь идет о тысячах.
Чтобы воевать с армией Саддама Хусейна в пустыне, нужны были тысячи этих «Абрамсов». Причем особым секретом было то, когда они горели или тонули в песках, или как-нибудь еще гибли. Об этом запрещалось говорить.
А поскольку по определенным причинам, которые мы теперь уже хорошо знаем, совокупная армия Саддама Хусейна, численностью 1,8 миллиона человек и тоже имеющая тысячи танков, «блистательно» проиграла американцам, то они сказали, что выиграли «Абрамсы». Это одна из самых наглых дезинформаций, которые существуют в истории войн.
«Абрамсы» тут вообще ни при чем. Американцы имели абсолютное господство в воздухе. Нам скажут, что там были песчаные бури и в этот период нельзя было воевать в воздухе. Но Саддам Хусейн и не был побежден. Саддам Хусейн был переигран тем, что его элиту купили и договорились с ней, что она не будет сопротивляться. И это все знают. Не «Абрамсы», а миллиарды долларов и спецоперации разведки победили в Ираке. И это уже очевидно.
Я не хочу сказать, что «Абрамсы» или «Леопарды» — это плохая техника, это хорошая техника. Хорошая, со своими изъянами и со своими преимуществами, но она хорошо горит. Это всё повторяет историю с «Тиграми»: лобовая броня очень серьезная и ее пробить трудно, а боковая броня уязвима. Кстати, всегда возникает вопрос об урановых прокладках в броне. Для несчастных американцев, которым всё время говорят, что обеспечивают им в танках комфорт — и это правда, и это не так плохо, — но в этот комфорт для них входит радиационное заражение или не входит? Но при всем при этом, со всеми плюсами и минусами, это хорошие машины. И «Леопарды» — хорошие машины. И что?
Для того чтобы танковые части столкнулись по-настоящему на территории в серьезной войне, которую мы ведем, их должно быть по две тысячи штук с каждой стороны. Тогда это танковые бои. А если всё время речь идет о том, «поставим мы 100 или 150, или 200», то это несерьезно.
Кроме того, если противник поднимает котировку этих «Абрамсов» и всего прочего выше крыши, то тогда, с моей точки зрения, задача заключается в том, чтобы поручить нашим военным готовить специальных охотников на эти немногочисленные изделия. Давать премии, показывать, как они горят, и всё прочее. Поэтому любая завышенная котировка, если у нас есть минимальные средства для ее обрушения, оборачивается в проигрыш противника. Как говорил мой учитель по самбо Анатолий Александрович Харлампиев, чем твой противник сильнее и тяжелее, тем он быстрее падает, если ты правильно делаешь подсечку.
В этом смысле мы существуем в субъект-субъектном взаимодействии. Они играют, мы играем. Они говорят, что «Абрамсы» такие хорошие, нам надо показывать, как они горят.
И, конечно, понимать еще одно. Сила американцев во всех этих военных операциях с Ираком была в том, что они очень долго тренировались.
Миф закрутился вокруг иракских войн. Но потом же иракскую армию тоже оснастили этими самыми легендарными «Абрамсами». Во времена Хусейна в основном были наши Т-72. И всё время говорилось, что вот эти наши изделия не выдерживают атаки легендарных «Абрамсов». Я не хочу воспевать Т-72. Я не хочу говорить, что «Абрамс» — это ужас… Я предпочитаю позицию: «Будем рассчитывать на худшее, пусть хорошее будет приятной неожиданностью». Я предлагаю всем — включая наших военачальников, солдат, офицеров, всем — приготовиться к худшему. Говорят, что будет весенне-летнее наступление. Всё, приготовимся к худшему. Пусть хорошее будет приятной неожиданностью.
Почему они сейчас это говорят? Потому что российская армия наступает. Она наступает медленно, еще никак этими наступлениями не компенсируя потери на определенном негативном этапе этой всей кампании — в Харьковской области и так далее. Но она же наступает. Они это видят, им надо что-то сказать. Прежде всего что-то сказать. Это закон информационной войны. Что они говорят: «А как сейчас пойдут „Абрамсы“ и „Леопарды“…»
Шольц говорит: «Nein!» Знаете, я разговаривал с одной крупной немецкой политической дамой лет 20 назад. Она потом выпала в окно странным образом. И я ей говорил: «Послушайте, может быть, мы и можем установить хорошие отношения с Германией, но в чем цель? Вы определитесь стратегически. Если дело в том, что Атлантический океан должен стать внутренним немецким морем, то мы не против». Она отвечала мне в такой странной манере. Глаза зажглись и она говорит: «Nein! Neeein! Зачем? Зачем вы мне это говорите?! Мы не имеем права это слышать! Мы и так всё время об этом думаем».
Теперь Шольц говорит: «Nein! Nein! Мы не отдадим „Леопарды“! Нет, наши „Леопарды“!.. Нам так стыдно. Сейчас танки с крестом будут на русской территории! Но мы отдадим один батальон. Но мы отдадим еще сколько-то». Между прочим, артиллерии они поставляют много. Это гораздо более серьезная позиция. Насчет снарядов — это отдельно. Много артиллерии поставляют.
Надо приготовиться к самому худшему и понять, за счет чего Хусейн проигрывал. Он полностью потерял инициативу. Его предали, и это было самое главное. Он не доиграл ту войну. А потом легендарные «Абрамсы» якобы сами ползли-ползли и всё выигрывали и уничтожали.
А когда они оказались в руках иракской армии (считайте, условно, украинской), что с ними делало ИГИЛ*? Оно делало с ними то, что Тузик делает с тряпкой. Оно их жгло, взрывало на минах, кидало не «коктейли Молотова», но что-то очень сходное — и отлично они горели. А потом они пришли в Йемен и там тоже горели, как и полагается всякому танку, как горели «Тигры», как горит всё.
Теперь следующий вопрос большой: а мы как видим войну XXI века? Мы же когда в последний раз видели танковые сражения? Вот там, во время этой «Бури в пустыне». Потом в следующих иракских операциях. В пустынях. Где прямая видимость очень большая. И, соответственно, дальнобойность этих «Абрамсов» или «Леопардов» значит очень много. Но Украина не это. Такой прямой видимости не будет. Танк в условиях городских сражений — вообще что-то особенное. А главное, мы все находимся под гипнозом —«Achtung, Panzer!» — книг всяких Гудерианов. Описывавших эпоху, когда действительно эти танковые войска, как тяжелые рыцари на определенном этапе Средневековья, были основной силой, прорывались вперед, клиньями рвали оборону и так далее и тому подобное.
А мы уверены, что война XXI века будет такой? Мы уверены, что танки сохраняют свое значение?.. Когда-то ведь кавалерия имела огромное значение: «Мы конница Буденного». И что же, на самом деле, действительно конница Буденного творила чудеса. А потом эти огромные кавалерийские соединения быстро ушли в ноль. Отец мне говорил об их кавалерийском соединении: «Нас перебросили в Финляндию. Мороз, лошади по брюхо в снегу. Ну мы быстро перешли в пехоту и там начали ковыряться как-то».
Вопрос, повторяю, заключается в том, как мы видим сражения XXI века. В них будут эти «Achtung, Panzer!» или, как кричит одна из героинь у Бондарева: «Лейтенант, танки!» Ведь танки — это же страшно. Идут железные чудовища. И они психологически сильно подавляют. И тут, конечно, воспринимается абсолютно актуальным фильм «Чапаев». Замечательный советский фильм, в котором Василию Ивановичу сообщают, что его противники готовят психическую атаку. Это, говорит, «психическая какая-то». Чапаев смотрит и говорит: «Психическая, гришь? Хрен с ней, давай психическую». Потом выясняется, что у психической атаки свои законы, что эти законы надо соблюдать. Часть солдат бежит. Потом их останавливают определенным образом.
Конечно, «Леопарды» сами по себе отличные машины. Или эти самые «Абрамсы». Уязвимые, как все машины, они становятся предметом психологической специальной операции. На вас едут «Абрамсы»! Я вспоминаю, как бандиты пришли в начале девяностых к генеральному директору моей организации и стали говорить: «Если вы сейчас не сдадитесь нам, то придет Ибрагим!» И она должна была ужаснуться. А она в ответ: «Нам что Ибрагим, что Вася. Мы интернационалисты». Она даже не поняла.
«Сейчас придут „Абрамсы“! Рус, сдавайся! Они сейчас приползут сюда». Ни в каком количестве, ни какие тактико-технические характеристики, ни на какой горючке они будут работать, ни кто их будет ремонтировать, ни какой уровень слаженности в операциях — ничего этого нет.
Ну давайте представим себе, что это будет фактором. Давайте приготовимся к этому фактору. Значит, нужны небольшие отряды охотников. Не буду называть виды оружия — наши солдаты и офицеры прекрасно их знают, — которые это будут жечь. И хорошая телевизионная техника, которая это будет показывать. «Абрамсы», идите сюда для развенчания мифа! Военно-промышленный комплекс Запада, запомни, что когда мы будем ярко показывать, как это горит, твоя продукция понизится в стоимости существенным образом. А наши противотанковые изделия повысятся в стоимости. Вы хотите играть дальше? Давайте. В обе стороны.
Хусейн сделал определенные ошибки? Давайте их учтем. Он не строил хорошие инженерные сооружения. Надо их делать. Он не перехватывал инициативу на определенных участках фронта. Значит, нужны военизированные быстроподвижные кулаки, которые будут бить там, где этого не ожидают. А не всё время подставляться под их удары. Какая-то морально-психологическая атмосфера, а это главное, была у него не та. Загрустили сильно его генералы. Надо развеселить наших генералов всем, включая приказ «Ни шагу назад». Надо, чтобы они развеселились. Найти наиболее веселых и пустить их вперед, а уныние оставить на будущие мирные эпохи, которых не будет вообще. Надо запомнить, Россия больше в мире жить не будет никогда. Всё. XXI век — это век войн. Поэтому надо настраиваться на этот режим, на этот уровень.
Главное в любой армии что? Прежде всего мотивация, то есть моральный дух, физические и психические характеристики живой силы, компетенция этой живой силы, ее обученность. Солдат, который умеет стрелять из неудобного положения и быстро взаимодействует с другими, — драгоценность. Растерянный пацан, который ничего не может делать, — огромное обременение.
Дальше управление войсками, которое состоит из очень многих характеристик: взаимодействие, слаженность и то, в чем американцы были сильны в Ираке — отработка на моделях. Говорят о весенне-летнем наступлении. Будет оно, не будет или просто отвлекает внимание — не знаю. А давайте решим, что будет и что будет мощным. Давайте отработаем это на моделях и на взаимодействиях так, чтобы они встретились не с армией Хусейна, а с русской армией в лучшем смысле этого слова. Вот пусть они с ней встретятся и продемонстрируют характеристики своих «Абрамсов», которых — сколько? Двести? Это не армия. Это недостаточная мощь. А когда разного типа технику надо согласовывать — разные типы бензина, разное всё, — то это большой геморрой. Не будем говорить о таких мелочах, как то, что это Восточная Европа и мосты рассчитаны в основном на меньший вес, чем у «Абрамсов», значит, они будут строить понтонные переправы и так их переправлять. Эти 40 штук как-то будут ползать. Пусть их будет 200. Давайте отнесемся к этому серьезно и оптимистично и начнем их жечь правильным образом.
Анна Шафран: Сергей Ервандович, мысль о том, что эту технику, которой нас так пытаются стращать, надо снимать в свою очередь на хорошую телевизионную технику, хотелось бы немного развить, потому что мысль, конечно же, гениальная.
Сергей Кургинян: Большинству населения России, по-моему, до фени — что «Абрамсы», что не «Абрамсы», оно этим не интересуется, но у нас есть продвинутый актив, который очень любит рассуждать на технические темы. Это не только специалисты, которых я очень уважаю, которые, разумеется, знают тему гораздо лучше, чем я, но это еще такие продвинутые дилетанты, которые тоже бывает, что всё знают. И вот среди них этот миф о немецкой и американской технике очень популярен. Дескать, это безупречные изделия. Я не говорю, что они плохие! Третий раз говорю: они хорошие. Я не очень хорошо знаю, что происходит сейчас с «Арматой» и новыми нашими изделиями, я вполне могу поверить, что мы повелись на Запад и что-нибудь сделали не вполне то.
Но я знаю, что непрерывно на протяжении очень долгого времени русская, советская техника в Великой Отечественной войне выигрывала у лучшей техники противника, потому что та советская техника была дешевле, ее производилось больше и она была конкурентоспособна в руках советских солдат и офицеров. «Тигры», может быть, были чуть-чуть лучше Т-34, но Т-34 их били, поскольку они были дешевле, и их в конечном итоге стало больше.
А воздух в 1944 году принадлежал советской авиации. Это в 1941-м было так, что если летит самолет — он немецкий, батюшки, спасайся! А в 1944-м мы произвели столько самолетов — может быть, какие-то отдельные экземпляры немецких самолетов и были лучше технически (и дороже, соответственно), но производительность наших линий, умножение количества на качество было такое, что мы выиграли сокрушительно к 1944 году. Там ее не видно было, этой немецкой авиации. Уже всё. И не только по отношению к английской и американской, но и по отношению к нашей.
Поэтому сейчас очень важно для тех слоев населения, которые любят об этом разговаривать, показывать замечательные яркие фильмы о действительных качествах техники. Это нужно сделать не менее увлекательным, чем какой-нибудь детективный сериал. Это нужно показывать так, чтобы все, разговаривая об этой технике, с одной стороны, не впадали в ненужные шапкозакидательские настроения, а с другой стороны, — всё хорошо знали. А солдаты и офицеры — тем более.
Предположим, что-то поползет. 200 единиц не так мало. Психическая атака и все прочее. Они должны знать заранее, что это такое, понимать, как это жечь, каким образом вести маневры, и это надо делать на моделях, учась у американцев и учась тому, как они готовились к операции «Буря в пустыре» и следующим иракским войнам.
Анна Шафран: Возвращаясь к тому, что мы наблюдаем в информационном пространстве. Если их цели понятны, то почему наша информационная машина заряжена на то, чтобы де-факто мультиплицировать миф о той мощи, которую якобы несет собою западная техника — те же самые «Абрамсы», «Леопарды»? Почему так?
Сергей Кургинян: Я постоянно думаю, пытаясь определить внутренний конфликт внутри России — настоящий конфликт, который касается психологического состояния людей. Определить его не как классовый: «богатые — бедные». Всё это есть, но сейчас не играет решающей роли. В каких-то других характеристиках.
Мне кажется, что основной конфликт сейчас — если упрощать — между неврозом благополучия, где под благополучием я имею в виду сложное явление, которое распространяется отнюдь не только на богатый класс (конечно он, прежде всего, цепляется за него, за это благополучие, но и все в каком-то смысле цепляются по привычке, потому что именно это навязывали как главное все предыдущие 30 лет и до того, в застойную брежневскую эпоху тоже).
Итак, между неврозом благополучия и инстинктом самосохранения… Почему неврозом? Потому что все видят, что благополучие уходит, и тогда, как ни странно, его не отбрасывают как ненужную вещь, а за него цепляются, причем тем больше, чем больше это именно невроз. Вот главный конфликт.
Невроз благополучия всё время внушает избегание боли, избегание признания правды, избегание реальности, которая кажется слишком страшной, понимаете? И тогда возникает, с одной стороны, этакое трубадурство: «У нас всё хорошо, прекрасная маркиза. Изюм сдан, еще что-то там сдано, а в остальном, прекрасная маркиза, всё хорошо, всё хорошо!» С вылупленными глазами с утра до вечера!
Люди же этому не верят. Политика — это управление общественной энергией, а общественная энергия строится на доверии. Завоюйте доверие, тогда вы сможете закладывать ту информационную картину, которая вам нужна. И, в конце концов, поверьте в то, что, если вы говорите о реальном, в этом есть победа. Убедите людей видеть реальность! Они же не хотят ее увидеть. Они ее видят через этот невроз благополучия. Разбудите в людях инстинкт самосохранения. Скажите им правду.
Ведь дело же не только в том, что заточилось на нас это НАТО с Украиной. И нужно будет очень много времени, чтобы уже с одним этим разбираться. Но ведь не к этому всё сводится.
Где наши станки 5D (пятикоординатные станки)? Где наше станкостроение в целом, что еще мы потеряли за постсоветские годы, что и как мы собираемся восстанавливать? Нас не 300 миллионов, а вдвое меньше, даже больше, чем вдвое. Мы как собираемся военный бюджет строить и какую армию будем иметь? Чего ждем с Дальнего Востока — от Японии, от других стран? Мы ждем мира? Мы не видим, что вся эта дымовая завеса, которую мы с вами обсуждаем, нужна для того, чтобы несколько крупных стран Запада и Востока перевооружились, отменив всё, что было связано с Ялтинским миром и итогами Второй мировой войны? Всё должно быть отменено. Докуда сможет перевооружиться Германия — это отдельный вопрос, но когда они говорят, что лишние 200–300–400 миллиардов они вложат только в свою оборону, — что это будет за рейх? Это будет та Германия, которая всё время кается?
Может быть, появление пяти «Леопардов» в конфликте с русскими важно само по себе, ибо оно означает, что немецкий рейх снова воюет с русскими, закрыв всю предыдущую историю? Может быть, это небольшое количество техники в идеологическом, концептуальном смысле значит гораздо больше, чем оно значит в смысле военно-техническом? Может быть, речь идет еще и об этом?
Мы увидим новую Германию, мы увидим мобилизацию Франции, других стран, но это не главное. Мы увидим мобилизацию Японии. Япония накачивает свои вооруженные силы. Южная Корея говорит о том, что у нее будет свое ядерное оружие. А Япония будет сидеть как дура с мытой шеей, что ли? И не иметь ядерного оружия? Так может быть? Высокотехнологическая страна!
Мы считали, что у нас есть место в мировом разделении труда, теперь его нет. На что мы будем создавать наше огромное станкостроение? Сколько времени мы будем держать свой военно-промышленный комплекс в состоянии, так сказать, средней интенсивности? Вот Вы говорите, снаряды. Что такое 100 тыс. снарядов? 100 000 снарядов в интенсивных боевых действиях — это два дня, 50 тысяч снарядов в день, миллионы снарядов в год. 300 тысяч снарядов — это очень ненадолго. При малой интенсивности — это месяцы. Но это не решает проблемы. Нужны миллионы. Наш военно-промышленный комплекс их выпустит? В достаточном количестве? Сколько стоит день огневого вала, настоящего? Он действительно стоит десятки тысяч снарядов на такой территории. И сколько это стволов? И когда мы перейдем от обычной стали к криогенной? И какая будет сменяемость стволов, и сколько выстрелов на ствол придется по-настоящему? И какая будет точность? И каким должно быть взаимодействие родов войск?
Это же всё проблемы и текущего дня, и будущего. Замечательно, что мы берем такой-то населенный пункт или какой-то дом в населенном пункте. Честь и хвала и тем, кто берет эти пункты, и тем, кто об этом рассказывает. И замечательно то, что вся армия, подчеркиваю, вся армия одерживает победы — деление на какие-то части в условиях, когда консолидация важна как никогда, абсолютно деструктивно. Армия делает всё вместе, и армия вместе ликует по поводу результата братьев по родам войск и подразделений. И всё время передает пас другим, а не тянет одеяло на себя.
Но мы же допустили много ошибок. Что такое кадрированная военная часть? Это военная часть, которую надо держать в хорошем состоянии, а это очень трудно в условиях мира. Как трудно, например, держать спасателей на атомных станциях в психологически нормальном состоянии, когда они думают: а может, за всю жизнь не придется ни разу сработать, — понимаете, какое это состояние? Так вот, кадрированные части существуют для того, чтобы моментально взять мобилизованных и возглавить их. Моментально, мухой! А когда кадрированные части уничтожаются вместе с полигонами для тренировки, то мобилизованные варятся в собственном соку. Это не смертельно, но это очень плохо, очень плохо.
Почему не смертельно? А потому что это русские мужики, которые начинают с того, что они оглядываются, видят бардак, ничего не понимают, что надо делать, и делают то, что делает русский человек всегда в такой ситуации. Он начинает поносить начальство. Это главная игра с древних времен и через весь советский период. Он поносит начальство. Ну сколько можно это делать? Ну 20 минут, ну два дня. На этом всё кончается. Дальше он должен получить какой-то смысл. Его не даст политрук, политруков мало, работают плохо. Ну, даст его какой-нибудь активный мобилизованный, который расскажет либо конспирологию про злые силы какие-нибудь или про что-нибудь еще. Но это чуть-чуть, как перчику. А дальше они начинают понимать, что какое бы ни было начальство и зачем бы их сюда ни привели, надо жить. Это не повод для того, чтобы умереть, правда? А значит, надо копать окопы. А значит, надо учить полевые уставы.
Я спрашиваю ребят, которые воюют, вы мне опять рассказываете, что вы там заполняете карточку отделения, о которой я помню с 72-го года, когда еще погоны получал. Так что, мы вернулись назад на 50 лет? Они говорят: «Если бы! Уставы пишутся кровью. Если бы все стали изучать уставы по-настоящему и отрабатывать всё по-настоящему, так ситуация была бы гораздо лучше».
Значит, простые русские мужики, между прочим, с каким-то иногда опытом, начинают соображать, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Что окопы-то надо копать. Что ты ругал-ругал начальство, ну и хватит, что тебе деморализоваться-то? Ну, ты отвел душу, теперь пошли работать. Давайте учиться стрелять. Давайте учиться закапываться. Давайте учиться взаимодействовать, потому что иначе хана. А жить хочется. Это классический способ самоорганизации, в котором русские являются абсолютными чемпионами мира. Вот это всё, как говорил Маяковский,
Этот вихрь,
от мысли до курка,
и постройку,
и пожара дым
прибирала
партия
к рукам…
Вот это всё прибрать к рукам должна сегодняшняя военная элита. Она по этому поводу не негодовать должна, а прибрать к рукам. И у нее осталось для этого, если будет весенне-летнее наступление, несколько месяцев. Ну так оживиться надо, оживиться! И начинать всё это прибирать к рукам, репетировать, отлаживать, учить, строить взаимодействие и понимать, что главная задача заключается в том, чтобы победить. Что альтернативы нет. Что все эти сопли по поводу, что «может, проиграем, лучше будет, прежняя жизнь вернется…» Не вернется! Будет просто резня, уничтожение русского населения. Эта месть будет бесконечной! Всё, мы перешли на войну навсегда! И это не так плохо. Может быть, в этом военном потоке многое из того, что уже совсем сгнивало, оно каким-то способом опомнится, может быть, люди пробудятся, всё зависит от нас.
Побеждает тот, кто пробуждает. И когда говорилось: «Да здравствует Коммунистическая партия Советского Союза, вдохновитель и организатор всех наших побед», то плохо было то, что она уже никого не вдохновляла. Кого вдохновлял Брежнев? И мало что организовывала, хотя всё-таки что-то организовывала. Так сейчас нужен вдохновитель и организатор побед. Вдохновитель — это вся идеологическая работа, информационная, концептуальная, всяческая. А организатор — это тот, кто будет налаживать управление постоянно улучшаемым личным составом, повышающим компетенцию, который будет учиться днем и ночью.
Разрешить бороды, запретить бороды — это всё мелочи. Знаете, я довольно много бывал в горячих точках: во время войны в Приднестровье был советником Смирнова — президента Приднестровской республики. И на этой войне я не чужой.
Могу Вам сказать… Нет ничего отвратительнее небритого, нечесаного ополченца в тренировочных штанах, кроссовках и с АКМ. Такой была таджикская ситуация 1992 года. И когда ты это видишь, много видишь, то ты начинаешь тосковать по хорошо заправленным койкам, по форме, по всему остальном. Что вовсе не должно превращаться в безумие. Хотят бороду — пусть будет, но пусть стригутся, моются.
У меня в коммуне самое жесткое подразделение — эстетического контроля, почему? Потому что понятно, что когда люди живут вместе и в этом «вместе» зарождается хотя бы чуть-чуть вот этой неопрятности, это сокрушительно. А когда они живут в отдельных квартирах — это нормально. И ничего в этом плохого нет.
Парусный флот наш, императорский, в эпоху, когда еще парусники доминировали, идет в каком-нибудь дальнем плавании, и все эти офицеры в белых кителях белыми платочками проверяют поручни, и если находят грязь — бьют матросов. Отвратительно, что бьют, но хотелось бы, чтобы поняли, почему. А потому что суша далеко, из еды — солонина и вода, а холодильников нет. Достаточно одной инфекции — и это корабль-призрак. Это мертвый корабль. Всё, он не дойдет до какого-нибудь мыса Доброй Надежды, он в море умрет.
Поэтому инстинкт выживания состоит в том, что если у тебя такие-то и такие-то условия, такая-то повышенная инфекционность, то ты должен блюсти некоторые параметры, разумно убеждая в этом людей, без омерзительного высокомерия, а нормально, но ты должен убедить их в том, что это в их интересах. Надо мыть ноги, их нельзя не мыть в окопах долго. Тут очень много различных вещей, которые нужно обязательно учесть для того, чтобы подготовиться к самому плохому, на среднесрочной перспективе и на долгую.
Анна Шафран: Сергей Ервандович, Израиль и Америка: хотелось бы понять, какова их роль и каковы цели и задачи.
Сергей Кургинян: Сейчас Владимир Владимирович Путин опять говорил о суверенитете Германии, суверенна она или не суверенна. А я, например, делал это в связи с Израилем.
Мне хотелось в чем-то убедить израильскую элиту, я предпринял для этого большие усилия, и не могу даже сказать, что меня не слушали. Я думал, что вот эта фашистская тема — очень больная всё-таки — должна быть в народе, испытавшем холокост. Я считал, что инстинкт выживания должен быть достаточно высокий. Кроме того, израильское общество 1992 года мне еще нравилось. В нем был какой-то внутренний аскетизм. Сейчас это гораздо более потребительское общество — что, с моей точки зрения, абсолютно губительно. Но главное, в чем я убедился, заключается в следующем.
Пункт первый: Израиль безусловно хочет иметь отношения с Россией и как можно более хорошие. Есть группы, которые поносят русских, но это в основном эмигранты из России и Советского Союза, они собираются в каком-нибудь овражке и там свой диссидентский комплекс реализуют на старости лет.
Так вот, есть «овражек», но он ничего не представляет собой в Израиле. Он не важен абсолютно с точки зрения тамошней элиты. Израиль очень хочет иметь отношения с Россией по многим параметрам. Во-первых, какая-то благодарность за разгром фашизма есть. Во-вторых, какие-то связи со страной у многих есть. В-третьих, они очень боятся: страна маленькая. И понятно, что совершенно не обязательно начать там войну — можно соорудить любые неприятности малыми телодвижениями. И это тоже понимают, и понимают, что страна всё время находится в экзистенциальной опасности.
Есть другие вещи. Есть, например, ужас перед Ираном. Беспредельный, мобилизованный и такой жестко-военный: «Мы не допустим!» Иран в эпоху Ахмадинежада сделал всё, чтобы заявить, что сионистский враг будет уничтожен любыми видами оружия. Они боятся этого, они в это верят. С моей точки зрения, страх Израиля перед Ираном резко преувеличен и превращен в какой-то невроз, но он есть.
Тогда как наши отношения с Ираном всегда будут хорошими, подчеркиваю то, что сейчас сказал — они всегда будут хорошими. Это невозможно, чтобы они были плохими. Это так предуготовано судьбой, территорией и всем остальным — нам Каспий нужен, нам много что нужно. И это обстоятельство беспокоит израильтян.
Я, например, был чуть не единственным, кто ездил в Израиль с визами из Ирана, не меняя паспорта. Это вызывало огромный напряг. Но я говорил: «Да, у меня такой вот паспорт».
Я сейчас расскажу то, что вообще не рассказывал. У меня был близкий мне человек, ныне покойный, не хочется произносить его имя, — который сидел рядом с Бжезинским, и Бжезинский, сидя с ним, тыкал в карту, показывал на Израиль и говорил: «Посмотри, вот если этого государства не будет, как легко будет управлять миром!»
Демократический истеблишмент США ненавидит Израиль, просто ненавидит, как и сионизм, и всё остальное. В консервативном есть некие симпатии, они возникли, когда протестанты как-то договорились с иудеями, но нет никакой особой любви.
Это Сталин создал государство Израиль. Сталин, а не Рузвельт, который ненавидел его неприемлел эту идею и говорил, что Израиль помешает строить отношения с нефтяными монархиями.
Внутри Израиля есть недопонимание того, как легко Америка разменяет эту карту, и тогда Израиль превращается из катера, который идет в фарватере американской политики — что правильно (а куда ему бечь, и вряд ли даже мы хотим) — он превращается в баржу, которая едет на американском канате. При этом теряя независимость маневра, а это очень страшно.
Поэтому я думаю, что в вопросе каких-нибудь поставок американцы выкрутят руки, и эти поставки от них будут, но будет сделано всё возможное, чтобы их минимизировать, не разорвав отношения со старшим братом. И пока израильтяне не поймут, что этот старший брат абсолютно не обеспокоен их существованием, а, как Збигнев Бжезинский (я не говорю Киссинджер, у него другие были отношения) и демократический истеблишмент, очень даже готов на новую геополитику с зачеркиванием их как фактора. Пока это не вобьется в невротический израильский мозг, будет очень трудно вести стратегический диалог.
Я сидел в кабинете одного из высоких израильских работников и объяснял ему на пальцах, как это происходит. Человек бегал по комнате и орал: «Абзац моей стране! Абзац моей стране!» А потом он выходил на трибуну и говорил все, что положено верному слуге американского величия. Вот этот стереотип должна сломать реальность XXI века.
Анна Шафран: Сергей Ервандович, огромное Вам спасибо за эту беседу.
* — организация, деятельность которой запрещена в РФ.
