Русский героизм. Опала императора
Вернувшегося из Польши в Петербург Суворова в октябре 1795 года встречали торжественно: выслали навстречу дворцовую карету, поселили в Таврическом дворце, предугадывали малейшие желания.
Суворова благосклонность монархини тронула, но жить при дворе, в атмосфере интриг, прикрытых маской любезности, он не хотел. И очень скоро начал проситься в действующую армию. Но в том-то и дело, что «действующей» не было. Сначала хотели послать Суворова на персидскую границу, где вроде бы намечалась война. Но Персия воевать так и не собралась, и поход отпал сам собой. И лишь через год «непобедимому мечу империи» нашлось дело — Екатерина задумала осуществить поход на помощь Австрии, часть владений которой была отторгнута «революционной Францией».
Здесь стоит коротко коснуться темы французских революционных войн, прежде всего, их внешнеполитического аспекта.
В советской историографии Екатерину, готовившую поход против Франции во главе с Суворовым, обычно клеймили «душительницей революции». Однако надо указать, как минимум, на три «но». Во-первых, Россия никак не «душила» французскую революцию — с 1792 года интервенцию против Франции вели Австрия, Пруссия и Испания.
Во-вторых, к 1796 году, когда зародилась идея похода, Франция уже не была «революционной» — с лета 1794 года начался термидор, когда само слово «революционер» было запрещено, а с октября 1795 года Францией правила вполне контрреволюционная Директория, которая жестко искореняла якобинский дух.
И, в-третьих — армия «революционной Франции» вела к тому времени совсем не освободительные, а захватнические войны. Большая часть Европы была завоевана и перекроена: Бельгия была аннексирована, Италия захвачена, Пруссия, Испания, Швейцария, позже Египет платили Франции контрибуции, лишь островная Англия осталась непокоренной.
Все это Франция сумела сделать благодаря своей новой армии. Ее тактика была выкована в первые годы революции в борьбе против интервентов, и эта тактика была такова, что приводила в изумление старую европейскую военную школу. Французы воевали «против всех правил» — и постоянно побеждали. Они не думали о прикрытии флангов, о защите тыла или обоза (да и обозов зачастую не имели), о сбережении солдат. Реки они форсировали днем, на виду у неприятеля, под артиллерийским огнем — гибли сотнями, но не ожидавший такого безумия противник чаще всего бывал побежден. Французы избегали «правильных» сражений, т. е. выстраивания двух армий друг против друга и их медленного сближения, зато предпочитали обход, охват и прорыв. Они сделали штыковой бой нормой (следствие плохого снабжения боеприпасами), тогда как для европейских армий он был нежелательной крайностью. Французская армия могла наступать без провианта, без обмундирования и даже без патронов — и именно наступать, бить противника на еще сохранившемся революционном энтузиазме, смело и беззаветно.
Французские генералы — бывшие адвокаты, ремесленники или сержанты — не имели военного образования, но были талантливейшими самоучками, людьми с характером и силой воли. Они не боялись рисковать ни собой, ни своими солдатами, поскольку революцию не интересовало, насколько велики потери, — главным было достижение победы.
Даже по нашему краткому описанию можно заметить, что французская военная система внешне была сходна с суворовской — те же наступательность и энергия, те же быстрые переходы, тот же отказ от сдерживающих движение обозов, та же ставка на штыковой бой.
Но были и различия, причем принципиальные. Французы побеждали благодаря численному перевесу — Суворов же почти всегда действовал меньшим числом против большего. Еще одно: для французских полководцев солдат был разменной монетой, тогда как для Суворова каждый был ценен.
И не просто ценен: Суворов глубоко верил в русского солдата, в его мужество, упорство, настойчивость, в высокую нравственную и духовную силу. Он считал эти свойства исконными для русского человека, русского воина. Нужно было только раскрыть их суворовским воспитанием — и тогда русский солдат был непобедим.
И действительно, с Суворовым солдаты становились «чудо-богатырями». Несокрушимый Измаил, где засела фактически целая армия, был взят сравнительно слабым корпусом, наполовину из спешенных казаков, изнуренных предыдущей осадой. Под Варшавой на одну из штурмующих колонн внезапно налетела с фланга конница — часть колонны развернулась лицом к коннице и отбила ее, другая же, как ни в чем ни бывало, продолжала штурмовать укрепления. В бою при Рымнике в атаку на ретраншемент (полевое укрепление с высоким валом), который из-за плотного огня не могла взять пехота, была пущена конница (!). «Удивить — значит победить», по суворовскому же выражению. Оторопелые турки были разбиты.
Итак, весной 1796 года Суворов был назначен командующим крупнейшей южной армией — с прицелом на то, чтобы возглавить будущий «французский поход». И в Тульчине, городе, который он сделал своей ставкой, он начал готовить армию именно к сражениям с французами.
Большинство русской военной элиты того времени считало, что кроме Суворова с французами больше никто справиться не сможет. Его военный опыт был огромен, его авторитет в армии был непререкаем, наконец, была надежда на его странную военную систему, тем не менее никогда не дававшую сбоев.
Но тут произошло неожиданное — 6 ноября 1796 года скончалась Екатерина Великая. На престол вступил Павел I.
Все планы Екатерины были отменены (включая и план французского похода), все ее приверженцы разогнаны, все совершенные ею дела пересматривались или грубо критиковались. Поначалу на Суворова не было гонений — он ведь не был придворным генералом и любимцем Екатерины.
Конфликт, и самый острый, разгорелся после реформ Павла в армии.
Уже 29 ноября были введены в действие спешно написанные пехотный и кавалерийский уставы — по образцу прусских двадцатилетней давности (Павел полагал, что «чем ближе своим уставом подойдем к прусскому, тем и надежды больше на победу»). Пехоте предписывалось лишь линейное построение в три шеренги (никаких каре, колонн, рассыпного строя стрелков-егерей). Уставы ориентировали только на стрельбу, без штыковой атаки, причем стрельбу как «наступательную», так и «отступную» (тогда как при Суворове отступление было запрещено). Солдаты должны были идти в бой мерным шагом и стрелять только по команде. Недаром Павлу приписывают любимое присловье: «Солдат есть простой механизм, артикулом предусмотренный».
Был уничтожен Генеральный штаб, до минимума сокращена власть командующих армиями, генералов, полковников, майоров и даже капитанов — в каждой инициативе офицера Павел предполагал злоупотребление. Павел настолько не доверял командирам, что перевести прапорщика в другую роту можно было лишь императорским указом.
Главное внимание уделялось ровному строю, маршировке, «блестящему» внешнему виду. В форму одежды вновь вернулись узенькие гетры вместо удобных широких штанов, косы и напудренные парики. Армия оценивалась по тому, как она выглядела на парадах. Известна история про полк, не угодивший Павлу на параде, который тут же с плаца был отправлен в Сибирь.
Как все это могло сочетаться с суворовскими быстрыми переходами, неистовой штыковой атакой, опорой на инициативу солдат и командиров?
Дело всей жизни Суворова было уничтожено — конечно, он не мог молчать. Павлу не замедлили передать отзывы Суворова о его «пруссомании»: «Русские прусских всегда бивали, что же тут перенять?» Или еще: «Я лучше прусского покойного великого короля. Я, милостью Божьей, баталий не проигрывал».
Суворов был готов уйти из армии, но только не принять павловские нововведения. Он подал прошение об отставке — и взбешенный Павел не только подписал ее, но и отправил фельдмаршала в ссылку под гласный надзор полиции. Причем отправил под конвоем, не позволив взять с собой никого, кроме старого денщика Прошки.
Местом ссылки было назначено дальнее суворовское имение Кончанское. Надзор был поручен чиновнику Николеву, неумному, но ретивому. Ему поручалось: «Всемерно стараться ведать, от кого будет Суворов иметь посещения, с каким намерением, какие разговоры произнесены будут, и не произойдет ли каковых либо рассылок, от кого, куда, чрез кого, когда и зачем». И надзиратель окружил Суворова таким количеством мелочных запретов, что дохнуть не давал.
И тогдашнее российское общество, и особенно армия понимали, что между Суворовым и Павлом происходит поединок — всё усиливающееся давление императора против силы воли старого фельдмаршала.
Прошло полгода. Летом 1797 года пришло повеление о новом ужесточении: Суворову было запрещено общаться с соседями. Он написал в письме к другу: «Я тот же, дух не потерял».
Павел не просто из принципа хотел заставить Суворова сдаться: армия хоть и подчинилась его уставу, но внутренне сопротивлялась, и знаменем сопротивления был Суворов. Всё «прусское» встречалось ропотом, что при Суворове было не так.
Все в России, кто был недоволен идеями взбалмошного императора, тайно сочувствовали Суворову. Даже «придворный одописец» Гаврила Державин пустил по рукам оду «На возвращение графа Зубова из Персии», где несправедливо уволенному и отправленному в ссылку Зубову привел в пример Суворова:
Смотри, как в ясный день и в буре
Суворов тверд, велик всегда!
Ступай за ним! — Небес в лазури
Еще горит его звезда.
Через год Павел задумал показать Суворову свои достижения. Суворов приехал в Петербург — но лучше бы Павел его не вызывал. На параде, где солдаты маршировали, как механические болванчики, Суворов устроил такие «чудеса», что хохотали все. Он то цеплялся шпагой за дверцу кареты, то кричал, что «Брюхо болит!», то спрашивал стоящего рядом генерала, трудно ли воевать на паркете. Сделал вид, что не понимает намеков Павла о возвращении на службу, и, испросив разрешение, снова уехал в Кончанское.
Между тем Франция, совершившая не только социальную революцию, но и революцию в военном деле, шла от победы к победе. Подавленная Европа ничего не могла ей противопоставить.
В 1799 году австрийский император Франц прислал письмо со слезной просьбой, чтобы Павел отправил командующим австрийской армией Суворова. Павел понимал, что Франция — это угроза любой монархии, не только европейской. Кроме того, просьба Австрии была для него удобным поводом выйти из конфликта с упрямым Суворовым. Не простить его, нет, а использовать для разрешения сложной ситуации.
К концу второго года ссылки Суворов получил письмо Павла: «Граф Александр Васильевич! Теперь нам не время рассчитываться, виноватого Бог простит. Римский император требует Вас в начальники своей армии и вручает Вам судьбу Австрии и Италии. Мое дело на это согласиться, а Ваше спасти их».
Суворов не стал лелеять личные обиды. Он уже несколько лет с тревогой наблюдал за успехами французов и предчувствовал, что на Европе они не остановятся — вскоре придется воевать с ними на русской земле. Он сразу же оценил и военный талант Бонапарта, и его неуемное честолюбие: «Далеко шагает мальчик! Пора унять...»
Суворов быстро собрался и отправился в Петербург. «Веди войну по-своему, как умеешь!» — сказал в напутствие Павел. 17 февраля Суворов выехал из Петербурга в Вену. Так начались последние походы в его жизни.
(Продолжение следует.)
