Интонация и вердикт

К решению Конституционного суда по пенсионной реформе

Есть события общественной жизни, на которые надо откликаться немедленно. Если ты не откликаешься, то возникает так называемый синдром башни из слоновой кости. Оказавшись жертвой такого синдрома, ты полностью отстраняешься от реальности. Более того, ты как бы заявляешь, что реальность эта в силу своей предельной скверности вообще не заслуживает твоего внимания. И что внимания заслуживают только судьбы гуманизма или фундаментальные константы коммунистической идеологии. Что только этим и надо заниматься, а на всё остальное смотреть с презрением и безразличием.

Эта позиция так же бесплодна, как и полное отождествление себя с этой нынешней, и вправду очень скверной, реальностью. Отождествляться с нею, подчинять себя ее курьезам и капризам — нельзя.

Как нельзя и рассчитывать на какие-то фундаментальные изменения без глубокого погружения в сложнейшую и тончайшую проблематику: идеологическую, метафизическую, параполитическую, так называемую игровую и так далее. Если в эту проблематику не занырнуть, причем достаточно глубоко, то нынешнее скверное положение вещей окажется утвержденным окончательно и бесповоротно. Да и само это скверное положение вещей разве не является в существенной степени следствием безразличия к сложнейшим вызовам, на которые пытались отвечать по принципу «два притопа, три прихлопа»?

Но одно дело — страстное увлечение данной проблематикой, нацеленное на преодоление нынешнего прискорбного состояния. И другое дело — упоенное купание в этой проблематике во имя самодостаточной игры в бисер. Той игры, в которой главным правилом является безразличие к реальности. Нельзя жить ни в башне из слоновой кости, ни в плену прагматизма. И то, и другое возможно в той степени, в которой это помогает борьбе за идеал, за преобразование действительности.

В 2011–2012 годах мы могли, вместо того чтобы выходить на улицу, денно и нощно обсуждать метафизику коммунизма. Но мы же вышли на улицу! Почему? Потому что мы понимали последствия своего невыхода. Мы понимали, что начнется осуществление новой перестройки. И что нас в наших метафизических норах настигнет новая государственная катастрофа. Возможно, дополненная и прямой оккупацией страны, и ее расчленением на части.

И в 2014 году мы отреагировали на бандеризацию Украины, потому что понимали последствия отсутствия такой гражданской реакции. Не будешь давать отпор гадам — гады придут к тебе.

А разве с ювенальной юстицией всё обстояло не аналогичным образом? Не защитишься — жди какого-нибудь ювенального инспектора и вымаливай у него пощады.

Но ведь всё дело не сводится даже к тому, что от скверной реальности нельзя прятаться, потому что иначе она тебя пожрет. Такой подход является очень важным и правильным. Но исчерпывающим он, конечно же, не является.

Игнорирование реальности, сколь бы скверна она ни была, не позволяет правильным образом постигать сложные вопросы фундаментального характера. Потому что вы теряете при этом отстранении необходимые свойства того самого мышления, с помощью которого надо осваивать сложную и сверхсложную проблематику.

Реальность — это оселок, на котором ваше мышление затачивается правильным образом. Нет этой правильной заточки — нет и развитого мышления. Оно тогда не только отрывается от действия, оно еще и выхолащивается, патологизируется.

Разве не об этом говорится у Маркса? Что значат сказанные им в «Тезисах о Фейербахе» и высеченные на его надгробном памятнике слова «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его»?

Я уже говорил о том, что эти слова означают не просто необходимость менять мир, — они означают, что без установки на это изменение понять нельзя ничего. И что без попыток осуществления этих изменений нельзя обрести не только нужной реальности, но и подлинного мышления. Что отказ от борьбы за изменение мира порождает ложное сознание, превращая живую мысль и живую жизнь в прозябание того или иного рода.

Без воли к созидательности и без реальной практической созидательности полноценное творческое мышление сформироваться не может. А если оно не сформируется, то ты не поймешь, что к чему. Не поняв, что к чему, ты провалишься. А провалившись — превратишься из настоящего человека, чья жизнь — это борьба за то, что любишь и во что веришь, в прозябающего бирюка, то есть в духовно мертвого человека.

И как такой человек будет соотносить себя с хитросплетениями тамплиерской политики или фундаментальными константами марксистской идеологии? Он будет наслаждаться собственной интеллектуальной изысканностью? Но ни Маркс, ни его последователи, ни тамплиеры не наслаждались своей изысканностью, а посвящали себя осуществлению тех или иных проектов, требовавших глубокого понимания неочевидных проблем, но подчинявших это понимание цели, то есть осуществлению этих самых проектов.

Как может рафинированный гедонист понять тех, кто чужд этой его основной жизненной установки? Что соединит его с такими людьми судьбы? И что он может понять в их деяниях без такого соединения?

За свою жизнь я видел немало таких дряблых, страстно что-то обсуждавших людей, не ощущавших, что это их квазиинтеллектуальное самоудовлетворение никакого отношения к настоящему пониманию не имеет.

Вы займете позицию обитателя башни из слоновой кости и начнете заниматься марксизмом… А Маркс-то сам занимал другую позицию! И пока вы эту другую позицию не овнутрите, вы не поймете Маркса. Может быть, вы все его слова наизусть выучите, а также все заумные рассуждения по поводу этих слов. Но человеческого содержания, которое теснейшим образом связано у Маркса, Ленина и других с их теоретическими положениями, вы никогда не постигнете.

Книжный червь никогда не постигнет настоящего смысла того, что написано человеком, ориентированным на творческое созидание и глубокое преобразование действительности. Это мое утверждение не имеет ничего общего с пренебрежительным отношением к теории. Такого отношения не было ни у Ленина, ни у Маркса. Его нет и не может быть ни у кого, кто ставит перед собой стратегические цели. И после нынешнего краткого обращения к сиюминутной реальности я вновь вернусь к обсуждению теоретической проблематики, потому что никогда не отрывал этой проблематики от сферы практического действия и всегда понимал ее определяющее значение.

Но сейчас я должен отдать дань этой самой сиюминутной реальности. Сейчас я не могу не отреагировать на один из аспектов этой самой реальности — тему пенсионной реформы.

Я не могу на него не отреагировать и потому, что этот аспект предопределит многое, а это многое поволочет тебя за собой. И потому, что пенсионная тема слишком прочно связана с деятельностью «Сути времени», а я по доброй воле принял на себя ответственность за судьбу сутевского проекта, который неразрывно связан для меня с большим проектом по фундаментальному преобразованию действительности.

Собрав более миллиона подписей против пенсионной реформы, «Суть времени» обрекла себя на долговременное занятие проблемами этой реформы. Она это сделала не только потому, что отреагировала на народную боль. Это — причина № 1.

Но есть и причина № 2. Пенсионная реформа уже стала источником разрыва отношений между народом и властью. И она будет расширять этот разрыв. А значит — способствовать новой перестройке. В сущности, для этого она и задумана. Значит, наш долг — откликаться на то, что связано с этой проблематикой, — порожден не только народолюбием (что крайне важно), не только реакцией на чужую беду (что не менее важно), не только осознанием губительных последствий данного начинания, но и осознанием сугубо игрового характера этой самой реформы. А что такое игровой характер подобных действ?

Игроки никогда не сострадают народной боли. Но они всегда используют эту боль как горючее, которым заправляются машины, волокущие отнюдь не в сторону избытия данной боли, а туда, куда нужно этим самым игрокам.

Поскольку наша задача — противодействие подобному игровому использованию боли и возмущения народа, то каждый раз, когда пенсионная или иная аналогичная тема начнут приобретать новое, еще более опасное качество, я буду осуществлять быстрое реагирование на произошедшее и после этого возвращаться к основной теоретической проблематике.

На днях пенсионная реформа получила новое стратегическое звучание в связи с тем, что Конституционный суд Российской Федерации озвучил свою позицию. И тут важно не только то, что позиция эта сама по себе крайне странная. Не менее важно и то, что было сказано Судом при защите такой позиции. Сказанное, на мой взгляд, имеет самостоятельное значение. И тоже требует быстрого реагирования.

К нему мы и переходим.

2 апреля 2019 года Конституционный суд Российской Федерации ответил на запрос группы депутатов Государственной думы по поводу конституционности пенсионной реформы, которая столь трагическим образом повлияла на отношения между широкими народными массами и Президентом России. А значит, и на судьбу России.

Эта деструктивная и, более того, трагическая пенсионная реформа осуществляется на основе закона № 350-ФЗ от 3 октября 2018 года, принятого большинством Государственной думы.

Конституционный суд Российской Федерации своим определением отвечает на запрос всех оппозиционных депутатов Государственной думы, считающих данный закон антиконституционным. В сегодняшнем парламенте эти депутаты находятся в меньшинстве. Но, во-первых, парламентское большинство сформировалось в условиях, когда никакой пенсионной реформой и не пахло. И, во-вторых, речь идет не об отдельных людях, а об очень солидной группе российских парламентариев, притом, что группа эта должна становиться в дальнейшем и более авторитетной, и более представительной.

Что же сообщает Конституционный суд всему этому оппозиционному сообществу парламентариев в своем очень развернутом определении? Каков не только его вердикт, но и его интонация? Это заслуживает самого серьезного рассмотрения.

Перед тем как отвергнуть правомочность обращения в Конституционный суд этого самого сообщества оппозиционных парламентариев, Суд подробно описывает, с чем именно обратилось к нему данное сообщество.

Разобрав содержание этого обращения, Суд далее говорит следующее.

1) Выбор организационно-правовых форм и механизмов реализации конституционного права на пенсионное обеспечение относится к компетенции законодателя.

Сразу возникает вопрос, в каких рамках осуществляется этот самый выбор организационно-правовых форм и механизмов? Ведь если этих рамок вообще нет, то конституционное право на пенсионное обеспечение, которое обязан защищать Конституционный суд, носит совсем уж выморочный характер.

Если, например, реформаторы вправе сказать, что после достижения гражданами возраста 150 лет им будут начисляться огромные пенсии, то означает ли это, что они выбрали правильную форму реализации конституционного права граждан на пенсионное обеспечение? А почему бы и нет? В логике Конституционного суда нет оснований для признания этого решения антиконституционным. Ведь оно же не отменяет право на пенсию?! Оно всего лишь корректирует механизм реализации этого права, всего лишь предлагает новую организационно-правовую форму реализации этого права и только.

Так есть рамки законодательной инициативы, выход за которые требует вмешательства Суда, или этих рамок нет? Суд не дает прямого ответа на этот вопрос. Вместо этого он упорно повторяет, что у законодателей есть достаточные полномочия для того, чтобы менять пенсионное обеспечение. Какие полномочия? Какими рамками, повторяю, они ограничиваются? Или они не ограничиваются ничем? Но если этих рамок нет вообще, то зачем нужен Конституционный суд? Я-то — и не я один! — думал, что Конституционный суд нужен для задания этих рамок и их отстаивания. Теперь нам говорят, что он нужен не для этого. Но нам, наивным, хочется знать — для чего тогда? Для того чтобы судьи обладали статусом? Для того чтобы всё было, как в лучших домах Лондона и Конотопа?

2) Понимая ущербность своей позиции, Конституционный суд далее говорит о том, что в требованиях Конституции РФ нет определения пенсионного возраста как одного из условий назначения пенсий. И что, соответственно, определение пенсионного возраста относится к прерогативе законодателя.

Повторю свой вопрос: а если законодатель установит пенсионный возраст в 150 лет, он тоже реализует свое законное право, и Конституционный суд в ответ не пикнет?

3) Далее идут ссылки на международные правовые документы, которые должны находиться в гармонии с Конституцией и согласно которым повышение пенсионного возраста чуть ли не необходимо.

Во-первых, сам же Зорькин — Председатель Конституционного суда Российской Федерации — неоднократно говорил о главенстве Конституции над международными правовыми документами.

Во-вторых, в ряде европейских стран, которые тоже руководствуются международными документами, повышение пенсионного возраста отменено. И чуть ли не идет речь о его снижении. Ну и что же? Эти страны, входящие в ЕС, нарушают эти международные правовые нормы? Откуда вообще взялся в 2019 году бред по поводу всемогущества международных правовых норм? Этак можно далеко зайти. И неужели неясно, что нельзя в одних случаях, когда тебе удобно, посылать на три буквы эти международные правовые нормы, а в других, когда тебе тоже удобно, ссылаться на них? Это же уже прямая потеря лица, не так ли?

4) Дальше начинаются уже прямые издевательства. Говорится о том, что повышение пенсионного возраста не должно приводить к отмене или умалению конституционного права на социальное обеспечение по возрасту, находящегося под защитой конституционных принципов равенства и справедливости.

Ну вы хоть про справедливость-то не говорите и про умаление конституционного права! Вы сказали, что нет его отмены, поскольку пенсии как-то выплачивают. Всего лишь, видите ли, пенсионный возраст меняют. Но как вы объясните, что в этом нет умаления права? И каким содержанием наполняется конституционный принцип равенства и справедливости?

5) Дальше говорится о том, что пенсионная реформа, вопреки заявлению ее противников, имела нужную экспертно-аналитическую проработку.

Чью проработку? Сторонников реформы? Ну так и гайдаровские реформы имели экспертно-аналитическую проработку! Эта реформа была широко обсуждена? Разные позиции могли быть высказаны по телевидению? Государственная дума проводила обсуждение с обязательным изложением альтернативных позиций? Понятно же, что всего этого не было. И что говоря, что это было, Конституционный суд очень сильно компрометирует себя в глазах разных слоев общества.

Причем имеет место не просто бесхребетность, а унизительное двуличие.

С одной стороны, говорится о том, что повышение пенсионного возраста затрагивает права и законные интересы.

С другой стороны, утверждается, что повышение пенсионного возраста не может расцениваться не только как лишение права на пенсионное обеспечение, но даже как умаление этого права.

Но ведь тут одно из двух, господа судьи. Либо повышение пенсионного возраста не затрагивает законные права и интересы, либо затрагивает. Вы сказали, что оно затрагивает, и вы не можете этого не сказать. Но как можно интересы затрагивать и не умалять? Вы кому-нибудь можете объяснить, как можно это сделать? В чем разница между словами «затрагивать интересы» и «умалять интересы»? Это не одно и то же?

6) Сообщается о том, что Конституционный суд рассматривает исключительно вопросы права и что он не компетентен давать оценку государственной экономической политике.

Что значит, что он не компетентен? В какой мере не компетентен? То есть он вообще «аут-оф»? И если государственная политика начнет подрывать конституционные права, то он не компетентен это оценивать? А зачем, повторяю, он нужен, спрашивается? Всё, что подрывает конституционные права, находится в компетенции Конституционного суда. Никакая другая позиция не может восприниматься как сколько-нибудь адекватная.

7) Указывается также на то, что авторы пенсионной реформы проявили корректность в том, что касается права граждан на адаптационный период, позволяющий им произвести необходимые действия по внесению корректив в их жизненные планы.

Законодатели нарушают мое конституционное право и говорят мне, что у меня есть необходимое время для адаптации к этому нарушению. А почему я должен адаптироваться к нарушению конституционного права? Если меня лишают права на жизнь, то как я должен к этому адаптироваться? За какой переходный период? Я бегу в Конституционный суд, кричу, что меня лишают права на жизнь без всяких на то оснований. А мне отвечают: «Ну, вам же дали время для написания завещания. Вы этим и воспользуйтесь, а не бегайте к нам с вашими дурацкими жалобами».

8) Указывается далее на то, что после обсуждения пенсионной реформы в нее были внесены определенные коррективы и тем самым соблюдены демократические права граждан. И что оценка достаточности этих корректив не входит в прерогативу Конституционного суда.

Какие коррективы были внесены? Такие, после которых мое конституционное право уже не нарушается? После обсуждения пенсионной реформы были внесены коррективы, с которыми она не умаляет мои интересы? Или такие, с которыми она их меньше умаляет? Но если по Конституции их не могут умалять вообще, почему я должен радоваться тому, что их стали умалять меньше?

Я не нарушаю закона, мне по произволу — в отсутствие каких-либо нарушений закона с моей стороны — дают двадцать лет лишения свободы. Потом начинается обсуждение. Мне говорят: «Вам в процессе демократического обсуждения вашей участи снизили срок наказания до десяти лет». А за что мне дали десять лет? Извините, но я хочу полноценной защиты своего законного права, а не «демократической процедуры», в рамках которой мое законное право будет меньше ущемлено.

Мое право нарушено не потому, что не было демократических обсуждений, а потому, что я невиновен. В советское время по этому поводу говорилось: «Сначала было установлено, что дважды два — семь. Потом было объявлено новым решением Политбюро, что дважды два — шесть. Некто начал возмущаться и говорить, что дважды два — четыре. На него цыкнули и сказали: «Тише, тише, как бы опять не стало семь». Но это был диссидентский небеспочвенный анекдот. Теперь Конституционный суд хочет превратить его в правовую демократическую норму?

9) Говорится далее и о том, что ответственность государственной власти пред народом требует от власти принятия даже тех решений, которые не получают поддержки значительной части граждан.

А это не является нарушением главного принципа демократии, согласно которому сувереном является народ? Власть имеет право заявить народу: «Заткнись, я лучше знаю, что для тебя хорошо, а что плохо»? Но это является оправданием худших видов тоталитаризма. Дескать, народ — дитя малое, неразумное, а власть мудра и преисполнена благих намерений. А если она воровата? Или находится в услужении врага? Как тогда ее надо сдерживать? Никак?

Чуть ли не каждый день кого-то из властных элитариев арестовывают и сажают в тюрьму. Мудрость элитариев, оставшихся пока на свободе, написана на их лицах крупными буквами. Равно как и их будущая судьба.

И что хочет сказать Конституционный суд? Что мы лицезрим не Абызовых и Улюкаевых, а этаких платоновских философов, наделенных абсолютной мудростью и абсолютной нравственностью?

Но главное не в этом. А в том, правят нами люди или принцип. Что важнее — узурпация канона нравственности и мудрости или соблюдение закона? Того самого закона, который должен защищать Конституционный суд.

Господа судьи, вы понимаете, на что вы замахиваетесь? И какие принципы Конституции нарушаете по ходу дела? Тут уже не до пенсионного обеспечения. Тут всё круче.

10) Народ выбрал власть и может ее переизбрать.

Вы про это говорите? Про благость политической конкуренции, в силу которой парламентское большинство может, проводя непопулярные реформы, потерять электоральную поддержку? А вы знаете, что про это говорил шекспировский Гамлет? Он говорил: «Покамест травка подрастет, лошадка с голоду умрет…»

Поскольку это воистину так (если законодатели примут решение, при котором, упаси бог, взорвутся все атомные реакторы, и народ исчезнет, то их менять будет поздно), то что надо делать? Надо иметь возможность быстро отреагировать в случае, если оборзевшее парламентское большинство, получившее электоральную поддержку до того, как оно начало так вести себя с «лошадкой», решило воспользоваться этой поддержкой для того, чтобы извести «лошадку».

Вот тут-то и надо сказать: «Руки прочь от «лошадки». И не просто сказать, а дать по рукам, используя свои конституционные полномочия. Это надо сделать, а не дожидаться вымирания людей по причине того, что они раньше поверили тем, кто их обманул.

Для этого и существуют такие институты, как Конституционный суд. И для этого есть референдум. Но Конституционный суд не только самоустраняется, ссылаясь на выборы как на единственный регулятор поведения хозяев «лошадки». Он еще и отвергает необходимость референдума. Господа судьи, вы понимаете, как к вам после этого будет относиться «лошадка»?

11) С невротической навязчивостью говорится о том, что Конституция Российской Федерации не исключает возможности повышения пенсионного возраста федеральным законом. И что в компетенцию Конституционного суда не входит оценка целесообразности такого повышения.

В компетенцию суда входит не оценка целесообразности тех или иных решений, а оценка нарушения тех или иных прав. И ваше невротическое нежелание признать этот аксиоматический момент собственной деятельности вызывает глубокое недоумение.

12) Произнеся все эти странные заклятья, Конституционный суд далее не просто отвергает судьбоносный запрос всех оппозиционных парламентских фракций, достойное реагирование на который спасло бы и авторитет власти, и гражданский мир, и многое другое. Он еще и сознательно оскорбляет тех, кто подал этот запрос, заявляя, что этот запрос не достоин рассмотрения на заседании Конституционного суда.

А это-то зачем нужно?

Чего надо так бояться, чтобы вести себя подобным образом? Того, что на обсуждении придется защищать позицию, которую нельзя защитить? Ведь все же это воспринимают только так, понимаете?

«Для того чтобы Кургинян не мог оспорить Сванидзе, заявляем, что позиция Сванидзе носит абсолютный характер, что дискуссия недопустима и что это наше заявление носит окончательный характер и обжалованию не подлежит».

Такое единство вердикта и интонации сулит гражданам России очень и очень многое, если граждане вовремя не поймут, что в ближайшее время у избирательных урн им придется отстаивать право на жизнь и свободу для себя и своих потомков. И что никто за них это право отстаивать не будет. Что никому кроме них самих они не нужны. Но себе-то они нужны? Или нет? Будущее покажет.