Судьба гуманизма в XXI столетии

Пессинунт — это фригийский город, расположенный в малоазийской провинции Галатия. На территории Галатии ныне расположена современная столица Турции — Анкара.

На севере Галатия граничила с обсуждавшейся нами Пафлагонией, на западе с Фригией, знакомой нам, в том числе, по Вольтеру и теме фригийского колпака, очень значимого в течение многих веков, и особо привлекавшей внимание многих в связи с Великой французской революцией.

Галатия — один из древнейших очагов формирования городской околосредиземноморской культуры.

Итак, Пессинунт — это фригийский город, причем не просто город, а сакральный центр, этакая Мекка древней и загадочной фригийской религии. Но это еще и фригийский город в Галатии, то есть город, вбиравший в себя очень-очень древние околосредиземноморские религиозные веяния.

Пора сказать о том, сакральным центром какой религии являлся Пессинунт. А также обратить внимание читателя на то, что это не я определяю Пессинунт как своеобразную Мекку загадочной древней религии, а всё тот же Зелинский.

Вначале о том, с какой религией прочнейшим образом связан этот самый Пессинунт.

Пессинунт — наидревнейший и наиважнейший центр почитания богини Кибелы. Что же касается особой священной роли этого города в том, что касается именно кибелизма, то вот что пишет об этом Зелинский. Торжественно заявив, что наконец-то в своем блуждании по центрам великоматеринской религиозности он добрался до этого великого города, Зелинский тут же оговаривает его особую религиозную роль: «Пессинунт — город жрецов, подобно Мекке и Лхасе, управляемый старшим из жреческой коллегии, своего рода Далай-Ламой. Политические перевороты оказались бессильными перед этой сакральной организацией; даже дикие галлы, занявшие всю страну, преклонились перед таинственным обаянием святыни, покорившей их — быть может, своей непонятностью, но, быть может, и тем, что она напомнила им друидов их далекой родины».

Откуда взялись галлы в Малой Азии? — спросят читатели, для которых галлы связаны с далекой от Малой Азии Францией.

Еще один вопрос, который тоже возникнет у всех, кого интересуют межрелигиозные связи в древнем мире, — друиды. Почему неким галлам, оказавшимся в Малой Азии и прошедшим очень длинный путь из мест своего как бы коренного проживания до этой самой Малой Азии, показалось, что малоазиатская Кибела имеет какое-то отношение к их друидизму, корни которого находятся, видимо, всё же в Британии или в Галлии, а не в Малой Азии? Впрочем, когда начинаешь обсуждать друидов, то приходится почти все время добавлять к тем или иным утверждениям «по-видимому».

Друиды — это очень интересная и специфическая религиозная тема. Одна из тех, в которой недостаток настоящего фактического материала компенсируется изобилием выдумок. В любом случае, повторяю, друиды, по-видимому, если не зародились (поди еще разберись, где они зародились), то сильно укоренились в Галлии и Британии.

Итак, Галлия (она же — Франция) и Малая Азия с ее Пессинунтом... И там, и там — галлы? Это одни и те же галлы? Так ли это?

Конечно, это так. И об этом много написано. Но очень многим, либо вообще незнакомым с темой галлов, либо знающим о Галлии понаслышке, непонятно, откуда взялись галлы в Малой Азии.

Как они туда попали? И почему так умилились, узнав в пессинунтской Кибеле, она же — Великая Мать, свое друидское великоматеринское культовое начало?

Для того чтобы такое недоумение читателя, не занимавшегося специально галльской миграцией в Малую Азию, не помешало ему нужным образом прочитать текст Зелинского, я должен оторваться от столь нужного мне текста и познакомить читателя с материалами о миграции галлов в Малую Азию.

Древним историком, предоставляющим наилучшие материалы для такого ознакомления, является, конечно, Тит Ливий.

Тит Ливий (59 до н. э. — 17 н. э.) — это сравнительно поздний древнеримский историк, сведения которого я обсуждал в связи с историей города Рима. Историей, которую Тит Ливий описывает на очень длинном временном интервале: от мифического прибытия Энея из Трои на Апеннинский полуостров — до 9 года до н. э.

Тит Ливий столь же близок к императору Октавиану Августу, как и Вергилий. Это мы уже обсудили, детально знакомясь с построениями Вергилия и их политическим смыслом. А сейчас нам нужно ознакомиться с другими сведениями Тита Ливия, не касающимися Рима как такового.

В той же «Истории Рима от основания города» Тит Ливий излагает то, что касается появления галлов в Малой Азии. В книге XXXVIII, главе 16 Тит Ливий пишет о миграции галлов в Малую Азию в 278 году до нашей эры: «Галлы, огромное людское множество, то ли из-за недостатка земли, то ли в надежде на добычу — ведь они полагали, что ни один народ из тех, через чьи земли они намеревались пройти, не сравнится с ними в ратном деле, — выступили в поход под предводительством Бренна и пришли в Дарданию».

Итак, побывали-таки галлы, да-да, те самые, настоящие галлы, которые обитали на территории нынешней Франции и на сопряженных с ней территориях, аж в Малой Азии, в том числе в том самом Пессинунте, который начал рассматривать Зелинский. И побывав там, не тронули ни храм Великой Матери Кибелы, ни жрецов этого храма. Видимо, действительно что-то угадав в кибелизме по части родственности этого самого кибелизма определенным модификациям друидизма.

Тит Ливий говорит о походе в Дарданию галльского вождя Бренна. Кто такой этот Бренн?

Известный в истории Бренн являлся вождем племени сенонов («сеноны» означает «подобные богу»). Сеноны воевали с римлянами, побеждали их, договаривались с ними и в итоге были римлянами фактически истреблены в 283 году до нашей эры.

Но истреблены были те галлы (сеноны), кто, имея своей родиной французские и сопряженные с ними италийские земли, нападали на Рим. А другие галлы, как принадлежащие к племени сенонов, так и другие, еще до того, как Рим вырезал их соплеменников, ранее побеждавших Рим, перекочевали в Малую Азию. Туда их повел вождь по имени Бренн.

Кое-кто из историков считает, что Бренн — это не имя вождя, а что-то типа титула. А раз так, то, может быть, было даже несколько Бреннов. Не хочу отвлекаться на эти боковые сюжеты. Скажу лишь, что возглавляемые Бренном сеноны, перед тем как быть уничтоженными Римом, брали этот самый Рим штурмом. И что вел их на штурм некий Бренн.

Капитолий сеноны не взяли, но испуганный Рим уже совсем было вознамерился выплатить сенонам огромную контрибуцию. Кстати, в связи с этим и возникло известное изречение «горе побежденным». Потом Рим как-то извернулся, чтобы не выплачивать эту контрибуцию.

Известна также полемика сенонов с римлянами по вопросу о том, что такое право. Сеноны утверждали, что существует только право сильного. И что их вожди носят свое право на конце меча.

Фигура Бренна исторически туманна. Бренн выступает на разных этапах истории, и ряд специалистов, повторяю, считает, что Бренн — это не имя вождя, а нечто наподобие титула. В любом случае, Тит Ливий обсуждает поход Бренна в Дарданию, притом что известно, что кроме Дардании, которую мы подробно обсуждали и которая является частью Троады, галлы Бренна опустошили и материковую Грецию, разрушив, например, знаменитые Дельфы. И что это были именно те самые галлы, которые создали свои корневые структуры на той территории, которая позже стала Францией. Те самые галлы, к которым любили себя в поздние времена относить французы, адресуясь и к своей древности, и к своей специфичности, своей несводимости к относительно диким франкам.

Я уже знакомил читателя с речью некоего аббата Эммануэля-Жозефа Сийеса, в которой этот деятель, прославившийся в начальный мягкий этап Великой французской революции и сумевший уцелеть на следующем ее этапе при якобинцах, говорил: «Почему бы третьему сословию не выгнать обратно во франкские леса все эти семьи, которые сохраняют абсурдные привилегии на основании того, что происходят из расы победителей и получили свои права по наследству? Я верю, что очистившаяся Нация была бы вполне способна смириться с мыслью, что состоит исключительно из потомков галлов и римлян».

Что касается того, что галлы и римляне у Сийеса оказываются как бы в одном строю — оставим это на совести аббата. Достаточно почитать великолепный труд римлянина Юлия Цезаря «Записки о Галльской войне», чтобы понять остроту неприятия римлянами галлов.

Галльско-римские отношения требуют отдельного рассмотрения. Очень крупный французский политик генерал де Голль преклонялся перед римлянами, ставя их выше мятежных галлов. Что, согласитесь, достаточно экстравагантно, ибо де Голль был президентом Франции, ведущей свою историю от галлов.

Но это лишь дополнительно подчеркивает сложность римско-галльской темы. Ее же подчеркивает то, что определенные галлы вели свою генеалогию от троянцев. Причем, не от энеевских, а от других. И именно на этом основании считали себя равным римлянам, а то и превосходящим последних. К сожалению, я не имею здесь возможности надолго отвлечься от той темы, которую сейчас обсуждаю. И потому лишь в нескольких фразах оговорю то, что во Франции в разные периоды истории велись сложнейшие дискуссии по поводу того, какое отношение имеют галлы к троянцам.

В одной из версий говорилось, что галлы с незапамятных времен жили в Малой Азии на той территории, которая включала в себя Трою. Что они основали Трою. А после ее гибели переселились в те земли, которые в дальнейшем стали ядром французского государства.

Таких версий много. Троянцы были очень модны в указанный период да, в общем-то, и в разные периоды. И все хотели как-нибудь с ними соприкоснуться. Русские — в том числе. Упоминаю здесь этот трояно-галльский сюжет только потому, что не так просто разобраться, рванули ли галлы из примыкающих к Апеннинам районам за тысячи километров в какую-то малоазийскую Галатию просто потому, что им захотелось попутешествовать, или же потому, что в каком-то смысле они шли на хорошо знакомые им земли, с которых когда-то уходили.

Добиться в этом вопросе окончательного ответа трудно. Вряд ли наука вынесет по этому поводу окончательный вердикт в ближайшее время. Впрочем, нас интересует не столько научный вердикт, сколько легенды, в том числе и древнейшие. А легенд таких очень много. Ссылаются на них достаточно авторитетные историки.

Я уже обращал внимание читателя на то, что российский выдающийся историк Василий Никитич Татищев в своем сочинении «История Российская», ссылаясь на Диодора Сицилийского и других древних авторов, утверждал, что «славяне сначала жили в Сирии и Финикии» и что «пришедши оттуда, обитали при Черном море в Колхиде и Пафлагонии, а оттуда во время Троянской войны с именем генеты, галлы и мешины, по сказанию Гомера в Европу перешли и берегом моря Средиземного до Италии овладели. Венецию построили и пр.».

Поскольку родословную Рюрика ведут от некоего Прусса, а этот Прусс, в свою очередь, далеко не чужд Трое, то, конечно, возникает несколько конкурирующих троянизмов и энеизм — лишь один из таких троянизмов.

Страбон утверждал, что к Халкедонскому берегу, то есть к Черноморскому побережью Малой Азии, примыкают заливы, в одном из которых находится некая Пруссиада, ранее именовавшаяся Киос. И что этот совсем древний город Киос был назван Пруссием, сыном Зелы, Пруссиадой. Пруссий же, по Страбону, пришел из малоазийской Фригии.

Я обещал, что подобные очень важные боковые сюжеты сейчас буду задействовать лишь с предельной краткостью. И выполнил свое обещание.

Теперь надо более подробно процитировать Тита Ливия, чтобы галльское завоевание Малой Азии не показалось читателю неким историческим фэнтези. Вот что пишет Тит Ливий после того, как констатирует, что галлы пришли в Дарданию: «Там среди них начались раздоры, и около двадцати тысяч человек, возглавленные царьками Леонорием и Лутарием, отложились от Бренна и повернули в сторону Фракии. С теми, кто оказывал сопротивление, галлы вели бои, а просивших мира облагали данью. Так они пришли в Византий и некоторое время владели побережьем Пропонтиды, взимая дань с окрестных городов. Не издалека прослышали они о плодородии земли в Азии, и ими овладело желание туда переправиться».

Подробно описав, как именно галлы туда переправились, Тит Ливий далее сообщает о том, что, переправившись и развернувшись сначала в прибрежных землях, потом «отправились дальше вглубь Азии. Их было двадцать тысяч человек, но воинов среди них не более десяти тысяч. И тем не менее такой ужас внушили они всем народам, живущим по сю сторону Тавра, что даже те из них, до кого галлы и не дошли, в том числе самые отдаленные, с равной готовностью подчинились их власти».

На этом я мог бы подвести черту под темой пребывания галлов в Малой Азии и вернуться к Зелинскому. Но я позволю себе процитировать еще и римского консула, который уже после победы Рима над армией Антиоха III Великого (241–187 до н. э.), одного из выдающихся правителей эллинистической монархии, именуемой Государство Селевкидов, должен был доразбираться с малоазийскими галлами, надеявшимися, что Рим после разгрома Антиоха оставит их в покое. Вот, что римский консул, которому Рим поручил разобраться с малоазийскими галлами, говорил, обращаясь к римским солдатам: «Воины! Мне хорошо известно, что воинской славой галлы превосходят все остальные народы Азии. Здесь среди самых миролюбивых людей осело это дикое племя, прошедшее в войнах едва ли не весь круг земной. Они высокого росту; их длинные, крашенные в рыжий цвет волосы, огромные щиты, непомерно длинные мечи, к тому еще их боевые песни перед началом сражения, громкие выкрики, пляски, ужасный звук оружия, который получается от того, что они по обычаю особым образом стучат в щиты, — все это у них именно затем, чтобы внушить страх. Но пусть боятся этого те, кому это внове — греки, фригийцы, карийцы, — римлянам, привыкшим к неистовству галлов, известно и их пустое бахвальство. Лишь один раз когда-то, впервые столкнувшись при Аллии с галлами, бежали от них наши предки, а с той поры вот уже двести лет римляне бьют их, заставляя бежать, словно перепуганный скот; и побед над галлами мы одержали едва ли не больше, чем над остальными народами по всему кругу земному. Теперь-то уже мы знаем по опыту, что в пылу слепой ярости они растрачивают все силы при первом натиске, а если уж ты его выдержишь, то, утомленные, истекают потом, и оружие валится у них из рук. Они сникают, лишь только утихнет первый порыв ярости; зной, пыль и жажда валят их, обессиленных, наземь и без твоего удара».

Далее консул говорит, что «римская доблесть сильней галльского бешенства». И что «наши предки имели дело с настоящими галлами, рожденными на своей земле, а эти уже выродились, смешавшись с другими народами, и впрямь стали галлогреками, как их называют. Так же и у растений, и у животных семя хранит природную силу потомства, а небо, почва, под которыми возрастают они, изменяют ее. Македоняне, основавшие в Египте Александрию, основавшие Селевкию и Вавилонию и другие рассеянные по всему свету колонии, выродились в сирийцев, парфян, египтян».

Хочу обратить внимание читателя на несколько обстоятельств.

Обстоятельство № 1. Я привожу лишь малую часть речи консула.

Обстоятельство № 2. Консул произносит эту длиннющую речь, в которой обсуждаются сложнейшие проблемы, не в сенате, а перед строем солдат, которых надо воодушевить.

Обстоятельство № 3. Сказав все это о македонянах и других народах, консул косвенно предсказал судьбу самого Рима, который, став мировой империей, тоже вберет в себя наследие очень и очень многих чуждых Риму культур, восточных в первую очередь.

С избытком процитировав Тита Ливия, я возвращаюсь к Зелинскому с его воспеванием Пессинунта, который даже свирепые галлы, завоевавшие и Пессинунт, и окружающие земли, не тронули.

Указав, что галлы не тронули этот город, в том числе и в связи со своей друидской природой, Зелинский далее пишет: «Даже Рим впоследствии... Но о Риме здесь говорить не приходится».

О Риме мы еще поговорим. Ведь если он основан дарданцем Энеем, чья мать, как утверждает Зелинский, не Афродита, а Кибела, то он должен быть к Кибеле неравнодушен.

Но я предлагаю неотступно следовать на этом этапе по стопам Зелинского. Воспев пессинунтский храм Кибелы, назвав его «величественным храмом странной азиатской архитектуры», описав посад при этом храме и окружающие его горы — Агд, Диндим, описав всё вплоть до омывающей Пессинунт речки, Зелинский начинает обсуждение сердцевины пессинунтского культа Кибелы: «Мы в самой родине религиозного экстаза, в самом сердце Анатолии, проявившей свою чрезмерную чуткость и в «пепузских святых» раннего христианства, и в мусульманском дервишизме. Но эта чуткость — не наша, как не была она и эллинской; и полезно предупредить читателя, что ему предстоит познакомиться с новым и отталкивающим проявлением религиозного чувства и в мифах, и в обрядах».

Зелинский понимает, что ему теперь придется описывать что-то, выходящее за рамки тех обрядовых практик, которые приемлемы и для него самого, и для тех, кто ориентируется не только на его сведения, но и на его концептуальные построения.

Поэтому Зелинский должен предупредить некую оторопь, возникающую, когда ориентированный на его построения читатель вдруг оказывается в таком центре темной религиозности, который, если следовать за Зелинским, намного важнее и первичнее связанных с ним центров как бы светлой религиозности. Зелинскому важно подчеркнуть, что светлая эллинская религиозность чуралась малоазийской темной религиозности. Но что значит эллинская и малоазийская? Какой именно является пеласгическая религиозность, с которой связаны и род Энея, и корибанские мистерии, справляемые пеласгами? Пеласги — это Малая Азия или протоэллинство? Понятно, что это и то, и другое. И что чем древнее культ, тем он, за редчайшими исключениями, дальше от нормативных оснований, позволяющих построить мост между этим культом и христианством. А именно мост между эллинством и христианством хочет построить Зелинский.

Как при этом он обеляет древних греков, отделяя их от малоазийцев, слишком близких к семитам? Обеляя сексуализм древних греков, Зелинский пишет: «Сексуализм сам по себе — неизбежное последствие антропоморфизма, соединенного с многобожием; мы имели его и в древнегреческой религии, но в его здоровой форме, соответствующей человеческому браку, как условию деторождения. Эротизм в нем первоначально отсутствовал и был введен лишь поэтами в видах вящего очеловечивания мифа».

Отделив темный сексуализм от светлого греческого сексуализма, Зелинский снимает отторжение перед сексуализмом как таковым. И реабилитирует необходимое ему эллинство, которое якобы темным сексуализмом не грешило. А кто грешил? Продолжаем читать Зелинского, который, реабилитировав светлый греческий сексуализм, далее пишет: «Не то имеем мы в семитических религиях: они — за почетным исключением древнего Израиля — широко отворяют двери эротическому сексуализму, и притом извращенному, как в его избыточно положительной форме религиозной проституции, так и в его избыточно отрицательной форме религиозного скопчества. Здесь будет речь о последнем; и если пессинунтский миф, который мне придется рассказать, покажется читателю отвратительным, то пусть он поставит это впечатление в счет чуждой обстановке, в которую ему предстоит вступить».

Как мы видим, Зелинский очень обеспокоен тем, чтобы читатель не отбросил эллинское начало по причине его сопричастности каким-то совсем темным культам. Я уже сказал, почему Зелинскому так надо оберегать читателя. Ему это надо потому, что читатель должен с восхищением принять эллинизацию христианства. Сказав походя, что древний Израиль не прельстился темными семитскими оргиастическими культами, Зелинский тем не менее твердо проводит линию на эллинизацию христианства.

Я уже подробно знакомил читателя, например в книге «Исав и Иаков», с тем, как эту линию проводит Пиама Павловна Гайденко и многие другие. Знакомя с этим читателя, я настаивал на том, что при радикальной эллинизации от христианства остаются «рожки да ножки» (помните песню «Напали на козлика серые волки, Остались от козлика рожки да ножки»?).

Избави нас бог от деэллинизации христианства! Выкинуть из него совсем философию древних греков, искоренить его осмысление Платона и Аристотеля, отгородить от неоплатонизма христианство, назвав любое уклонение в сторону неоплатонизма ересью, — значит омертвить христианство. Но эллинизировать христианство так, чтобы от древнего Израиля ничего не осталось в христианстве (а именно это называется деиудаизацией христианства), — это столь же деструктивная крайность. И не надо мне говорить, что в эту крайность никто не уклоняется. Еще как уклоняются.

Между тем единственный способ сохранить внутри христианства рушащиеся запреты на содомию и прочее состоит в апелляциях к связям между древним Израилем, откуда, в сущности, пошли эти запреты, и христианством, которое что-то заимствовало в иудаизме, от чего-то отказалось, что-то переиначило. На то и великая мировая религия. Погружение христианства в эллинство никоим образом не может противостоять содомии по очень понятной причине, не так ли?

Кто-то хочет сказать, что древних эллинов, а также древних римлян испортил особо склонный к извращениям Восток?

Но, во-первых, чем древнее пласт культуры, тем все, по преимуществу, темнее. Прошу читателя запомнить мою оговорку «по преимуществу».

А, во-вторых, не только в содомии дело. Дело в монотеизме. Когда внутри монотеизма вдруг возникает очеловечивание сына божьего с принесением жертвы во спасение человечества, то речь идет о предельном возвеличивании человека, ибо вочеловечивается некое сверхбожество, признавая человека, достойным такого вочеловечивания. А если вочеловечивается один из многих богов — то делов-то! Это и есть политеистический способ сопряжения божественного и человеческого. И божок не ахти, один из многих, и человек тоже не есть что-то из ряда вон выходящее. Человек для политеизма — не венец творенья, а так себе... Одно из порождений природы.

Вы хотите сказать, что никто не хочет сегодня нас вернуть к такому пониманию человека, при котором природа всё, а человек почти ничто? Вы всерьез так считаете? Вы не видите, в чем уже почти не скрываемая суть тех манипуляций на экологическую и иную тему, с помощью которых человека надо принизить, а природу возвысить? Вы не понимаете, что именно это называется дегуманизацией? И что ее-то и предлагают человечеству от лица Запада в XXI столетии? Вы не ощущаете, как эта нить дегуманизации тянется из древнейших времен в настоящее и будущее? Ваше право! А мое право — обращать внимание именно на эту нить. Не было бы ее, не стал бы я обсуждать судьбу гуманизма в XXI столетии.

(Продолжение следует.)