Сила для мечты и сила для зла. Как появился Чикатило?
Первая часть цикла «Дети перестройки» — Проваленное поколение
Вторая часть цикла «Дети перестройки» — Зачем была нужна перестройка?
Четвертая часть цикла «Дети перестройки» — Не взрослеть — или взрослеть, превращаясь в монстра
Пятая часть цикла «Дети перестройки» — Молодежи с большой мечтой нет места в современной России
Рассмотрим один пример, который может показаться на первый взгляд и странным, и жутким, но который, после преодоления этого первоначального ощущения, приоткрывает нечто важное с точки зрения нашей темы — историю советского серийного маньяка-убийцы Андрея Романовича Чикатило.
Чикатило запомнился современникам и огромным числом жертв, и особой жестокостью по отношению к ним, и неуловимостью. Между совершением первого преступления (а преступления Чикатило состояли в насилии по отношению к детям и подросткам с последующим их расчленением ножом) и задержанием маньяка с предъявлением ему обвинений прошло двенадцать лет — с 1978 по 1990 год. За это время было совершено пятьдесят три подобных убийства (только доказанных судом).
Основная трудность поимки Чикатило заключалась в том, что он был немолодым, семейным и ничем не примечательным советским гражданином, членом партии со стажем, которого всё его окружение, в том числе и жена, знали как скромного и трудолюбивого человека. У него была постоянная стабильная работа экспедитора, в его повседневном социальном поведении не наблюдалось ни агрессии, ни маргинальности.
Следователи, которые вели уголовное дело, признали, что они могли бы никогда не поймать преступника, если бы не помощь психиатров, которые составили его психологический портрет и многое угадали — в частности, возраст, семейное положение, социальный статус и даже комплекцию. Ключевой здесь была роль психиатра по фамилии Бухановский.
Но я приведу цитату из записок другого психиатра, Вельтищева, который занимался Чикатило уже после его поимки:
«С детских лет характер Ч. отличался замкнутостью, повышенной ранимостью, сенситивностью и тревожностью. Трудности контактов со сверстниками, особенно с девочками, боязнь попроситься в туалет во время уроков, обратиться к незнакомым людям были связаны с переживаниями собственной неполноценности, которые компенсировались необычными увлечениями: рисованием карт, построением численных рядов, — а позднее увлечением идеями сталинизма… В своих фантазиях он представлял себя генеральным секретарём партии, выступающим с трибуны».
Я призываю читателя превозмочь на какое-то время омерзение перед деяниями Чикатило и всмотреться в его психологический портрет, как в рентгеновский снимок, который выявляет некоторые важные черты, касающиеся чего-то гораздо более крупного, чем история отдельного сексуального маньяка.
В приведенном портрете для нас важны две вещи: переживания собственной неполноценности и идеализм Чикатило в юности, который, правда, описывается здесь Вельтищевым в духе психоанализа как компенсация неполноценности. Это немаловажный вопрос: почему наличие интереса к марксистской философии и увлечение рисованием карт мы должны рассматривать как компенсацию неполноценности? Может быть, все человеческие интересы являются компенсацией каких-то неполноценностей? Но это очень специфическая модель человека.
Представляется, что дело тут в другом. Вельтищев в своей интерпретации подчиняется генерализующей установке: преступления Чикатило столь ужасны и омерзительны, что в его портрете не может быть никаких положительных черт. Все его черты должны получить знак слабости и бездарности.
Для прояснения того, сколь большую роль играет установка, рассмотрим гипотетический случай: предположим на минуту, что описанный Вельтищевым человек — это не серийный маньяк-убийца, а человек, ставший крупным государственным деятелем и достигший больших успехов в качестве такового. В таком случае мы бы прочли слова об увлечении сталинизмом и ожидании коммунизма как подтверждение его предрасположенности к государственной деятельности.
Мы можем теперь, абстрагировавшись на минуту от дальнейших деяний этого человека, рассмотреть соответствующие психологические качества в том виде, в котором они могли появиться у любого советского юноши. Сделав это, мы увидим коллизию, весьма близкую к подробно обсужденной нами коллизии человека с мечтой в современной постсоветской России.
У Чикатило, как и у этого постсоветского человека, мечта была с детства и выражалась в необычных увлечениях. Приведу выдержки из рассказа Чикатило о себе:
«Старался в учебе опережать товарищей. Участвовал в художественной самодеятельности. Правда, в коллективных формах — хор, литературно-музыкальный монтаж. Был редактором стенной газеты во всех классах. Оформлял всю документацию пионерского отряда, потом — комсомольской группы. Был активным агитатором, политинформатором, членом школьного комитета комсомола. В школе допоздна чертил пособия по разным предметам.
Выучив уроки, письменные и устные, я чертил таблицы. У меня были два любимых занятия. В средних классах я решил изобразить бесконечный ряд порядковых чисел и написал почти до миллиона. В восьмом классе решил сделать подробный атлас по всем областям и районам, куда из газет выписывал названия районов, которые входят в различные области. В учебнике географии на каждой странице у меня была написана фамилия генсека этой страны, так как я был убежден, что коммунизм уже наступает.
Я твердо верил: буду не последним человеком. Мое место в Кремле.
…я мечтал о высокой любви, как в кино, в книгах».
Приведенные характеристики Чикатило в наших терминах гораздо ближе к мечте, чем к фантазии — это доказывается тем, что он попытался в молодости, лучше или хуже, двигаться в этом направлении. В период, о котором идет речь, а это 1950-е годы, в социальной жизни было какое-то пространство для реализации мечты.
Он отправился поступать в Московский университет и набрал высокий балл на вступительных экзаменах, однако не был зачислен, по данным следствия по его делу, как сын осужденного по политической статье. Вступил в партию, писал в районную газету, был председателем районного комитета по физкультуре и спорту и так далее.
Любопытно, что слово «фантазии» используют по отношению к Чикатило те, кто комментирует его жизнь со стороны с высоты знания о совершенных им преступлениях, сам же он говорит именно о «мечтах».
Из материалов экспертизы Чикатило в НИИ общей и судебной психиатрии им. В. П. Сербского: «говорил, что „мечтал всю жизнь, иногда не мог отличить мечты от реальности“».
Однако у Чикатило были определенные затруднения, связанные с его психологической и половой слабостью, которая, по версии изучавшего его психиатра Бухановского, является характерной чертой большей части маньяков-убийц в детстве и юности. Он глубоко переживал свою фундаментальную отверженность в социуме, свою неспособность — при наличии высокой мечты — получить то элементарное и минимальное, что дает людям социум — дружбу, отношения с противоположным полом. Что структурно сходно с ситуацией белой вороны, которую испытывает человек с мечтой в наше время.
Чикатило рассказывает о себе, что с детства был предметом унижений, насмешек и из-за своей робости не мог защититься: «Меня били из-за моей неуклюжести, замедленности действий, рассеянности, называли растяпой, размазней, бабой, не мог я дать им сдачи. Слезы обиды душили меня всю жизнь. Я стеснялся даже того, что появился на свет. Помню, прятался в бурьяне, пока не придет мать».
Чикатило был крайне неудачлив в половом отношении и практически неспособен к половой близости. В связи с этим его тоже многократно поднимали на смех. Неудачный опыт повторялся. И не только в детстве и юности, но и во взрослом возрасте.
На этом фоне постепенно у него стала рождаться острая, болезненная зависть в отношении социальных успехов других мужчин или подростков в социальных отношениях вообще (дружба, возможность сближаться с людьми) и половых отношениях в особенности — некий комплекс жертвы. По-видимому, тут имеет место следующее. В результате многократных неудач, переживания невозможности любить из-за отвержения и собственной неполноценности личность принимает на себя психологическую и психосексуальную роль жертвы любого более сильного или привлекательного лица — прежде всего, мужского пола, но и женского тоже. Это может сопровождаться эротическим влечением «жертвы» к тому, кто в силу этой успешности и привлекательности над ним «доминирует». Эта психологическая роль глубоко укореняется в личности, подтверждается и тем самым закрепляется отношением окружающих — прежде всего, самих этих «доминирующих» лиц. При ближайшем рассмотрении истории Чикатило легко видеть, что именно этот комплекс жертвы послужил пусковым механизмом его преступного садистического поведения (которое этим нисколько не оправдывается, но во многом объясняется).
Еще в армии за Чикатило, по его словам, ухаживали, как за девушкой. Возможно, имели место пассивные гомосексуальные контакты.
Перед началом преступной деятельности Чикатило восемь лет работал в качестве преподавателя и воспитателя в школе-интернате и профтехучилищах, куда он попал, закончив Ростовский университет.
Из материалов экспертизы Чикатило в НИИ общей и судебной психиатрии им. В. П. Сербского:
«Пытался объяснить свои первые сексуальные действия с детьми тем, что многие из учеников отличались половой распущенностью, вступали в половые связи с одноклассниками и воспитателями, это оскорбляло его, мучился от мысли, что распущенные дети могут то, чего не может он — взрослый, образованный человек».
Из рассказа Чикатило о себе: «…я стал замечать, что сильные мальчики совершают акты с более слабыми детьми. Сам я влечения к этому тогда не имел. Бывали случаи, когда мы заставали их в одной постели…. Во время работы воспитателем у меня действительно были попытки вступить в связь с воспитанницами, которые, несмотря на возраст, уже тогда жили половой жизнью: в интернате было много ребят из неблагополучных семей».
За домогательства Чикатило, разумеется, подвергался насмешкам учеников. Первое убийство, совершенное в 1978 г., он объяснял тем, что незадолго до случившегося был избит учениками, опасался, что на него в любой момент могут наброситься и повторить избиение или даже убить.
Конечно, это невозможное объяснение. Зверское убийство одной девочки, которая к тому же не имела отношения к интернату, где он работал, никак не могло гарантировать Чикатило от нападения на него. Но то, что нападение на него, если оно было, или во всяком случае, насмешки над ним в интернате, послужили предпосылкой начала убийств, можно предположить с большой долей вероятности. Это можно было бы назвать бунтом больной жертвы. Чикатило, принявший роль жертвы, испытывающей влечение к своему «потенциальному мучителю» любого пола (то есть к тому, кто, в отличие от него, силен и успешен, в том числе, в половых связях, и является потенциальным источником насмешки и унижения для него, не успешного), сам становится на роль мучителя и подыскивает жертву.
Я позволю себе опустить описание мерзостей, совершенных Чикатило в период его активной преступной деятельности — все это подробно и многократно описано, и с этим можно легко ознакомиться. Скажу лишь для ясности, что речь идет о зверских убийствах детей обоих полов с последующим надругательством над телами. Я не сомневаюсь в моральной оценке читателем подобных преступлений, которая существует и должна дальше существовать в обществе независимо от тех выводов общего значения, которые может открыть история Чикатило. Поэтому я остановлюсь только на тех обстоятельствах его преступлений, которые значимы с точки зрения этих выводов.
Первое обстоятельство, на которое я обращу внимание — это то, как сам Чикатило объясняет свои преступления. Все его объяснения вращаются вокруг того, что он пытался выйти за черту той неполноценности, в которой оказался в предыдущей жизни (и, в первую очередь, — комплекса жертвы). Говорит, что совершенное им не имеет значения сексуального удовлетворения — то есть, по сути, отвергает психоаналитическую трактовку о том, что по-другому он не мог удовлетворить сексуальную потребность, а мог только так. Дело не в сексуальном удовлетворении как таковом — речь идет о линии поведения, о том, что происходит с личностью как таковой.
Из интервью Чикатило психиатрам: «Написал судья, что это всё с целью получения сексуального удовлетворения. Причем тут сексуальное, если это чисто психическая разрядка?» (выделено мною — И.Р.).
Из письма Чикатило в газету АиФ, 1993 год: «Мне не хватило мудрости. Надо было смириться с участью несчастного, униженного ягненка, импотента-инвалида».
В некоторых случаях Чикатило связывает преступления с нереализованностью неких крупных амбиций.
Из материалов экспертизы Чикатило в НИИ общей и судебной психиатрии им. В. П. Сербского: «…говорил, что не знает, как дошел до этого, «были слишком высокие стремления, полеты, и так низко упал»».
Из интервью Чикатило газете «Комсомольская правда» после осуждения:
«— Андрей Романович, как вы оцениваете то, что совершали?
— А что я мог? Вся страна бешеная. Я должен был стать большим политиком, хотел бы…».
Надо оговорить, что в последний период жизни, будучи в тюрьме, желая избежать казни, Чикатило шел на всякие ухищрения и был неискренен, кроме того, симулировал сумасшествие в суде. Но я беру только те выдержки, которые не могли быть использованы им как аргумент в пользу помилования или пересмотра приговора. Кстати, Чикатило прекрасно себя чувствовал в тюрьме, что отмечают многие взаимодействовавшие с ним, и не испытывал ничего хотя бы отдаленно напоминающего раскаяние.
И здесь я хочу обратить внимание на второе обстоятельство, связанное с преступлениями — это их продуманность и организованность, позволившая Чикатило быть практически неуловимым. По подозрению в актах насилия и убийствах, совершенных им, было проверено более двухсот тысяч человек, однако он так и не был найден, пока не составили его психологический портрет. Я процитирую судью Леонида Акубжанова, который вынес маньяку смертный приговор. Отмечу только для ясности, что основную часть убийств Чикатило совершил, находя жертв в электричках, в которых ездил по работе, и заманивая их в лесополосу:
«У него железная выдержка, логика, стальные нервы. Он ни разу не ошибся в конспирации. Ни одной жертве не предоставил ни одного шанса вырваться, остаться в живых. Хотя многие были сильными, крепкими парнями-старшеклассниками. 12 лет водил за нос всю милицию Северного Кавказа! Ни разу не оставил ни одного своего следа на месте преступления. Серость в повседневной жизни, но гениальный преступник.
Это теперь он утверждает, что, когда входил в лес, его трясло, шатало. Ничего подобного: ведь не боялся его никто, шли вместе, болтали. И, выходя из леса, шутил с грибниками, с прохожими, с милицией. Мило пообщался с мамой Леши Хоботова, которая ездила по электричкам с фотографией пропавшего сына. Посмотрел вместе с другими пассажирами фото, сочувственно развел руками: нет, не признаю. И, глядя на уходящую мать, вспоминал, как на днях еще живому Леше откусывал язык».
Чикатило был человеком нормально социализированным — семьянином с двумя детьми, членом партии с большим стажем. Речь идет не о сумасшедшем, находящемся в тумане, не о деклассированном элементе, речь идет о человеке, осуществляющем хорошо просчитанную, изощренную жестокость.
Теперь можно соединить все изложенное в картину.
Выше я говорил о наличии в человеке особого центра, в котором живет его устремленность к мечте. Чувствительность этого центра означает способность иметь эту мечту, в том числе и в условиях, когда социум этому противодействует.
Но человек, который обладает чувствительностью к мечте, обладает еще одним качеством — силой. Потому ли, что он способен ради мечты от чего-то отказаться, различая крупное и мелкотравчатое в окружающем мире. Потому ли, что он обретает мечту вместе с силой, необходимой для ее исполнения. Но это всегда сильный человек. Он может не уметь воспользоваться этой силой, не иметь к ней доступа. Точно так же он может терять доступ к своей мечте, когда она оказывается в контейнере. Но у него всегда есть эта сила.
Это не чисто биологическая сила. Это именно человеческая сила. Она позволяет выдерживать большие нагрузки и напряжения — не столько физические, сколько психологические. Хорошо организовывать действия, выдвигать в необходимый момент те или иные нужные идеи и решения. Она, по сути своей, неподвластна воздействию социальных условий жизни. Она может переживаться как бесстрашие, готовность пойти на какие-то жертвы и даже на смерть.
Если эта сила используется для борьбы за исполнение мечты — это, безусловно, и есть высшая, лучшая форма человеческого бытия. Но если исполнение мечты не удается, сила, в принципе, никуда не уходит.
Рассматривая человека с мечтой, я говорил о том, что мешает ему прийти к борьбе за ее исполнение — это противодействие социума, отсутствие в социуме места для мечты, а также смутность и неопределенность самой мечты.
Если описывать это конкретнее, то часто человек с мечтой проходит в нашем обществе через определенные поворотные моменты, в которые происходит тест на то, способен ли он за свою мечту бороться. В рассмотренном нами выше примере таким моментом теста была первая любовь юноши, в которой он спасовал. Происходящий отказ от борьбы накладывается на уже имеющиеся переживания одиночества, непонятости окружающими, сверстниками, невозможности иметь те элементарные эмоциональные связи, которые имеют все окружающие сверстники. А в некоторых случаях, как у Чикатило — переживания униженности, неспособности ответить на издевательства и так далее.
Отказ от борьбы закрепляет в личности глубокую неполноценность, предельным выражением которой служит комплекс жертвы, возникший у Чикатило.
Чикатило говорит неоднократно о своем слабом характере. Связана ли эта слабость характера с врожденными свойствами нервной системы? Может быть, в какой-то степени, иногда. Но гораздо больше она связана с тем, что нет позитивных эмоциональных связей с другими людьми, со сверстниками в первую очередь. С постоянно переживаемым одиночеством. Эта слабость характера представляет собой переживание собственной неполноценности и невозможности воплотить свою мечту.
Дальше начинается замкнутый круг. Неполноценность осмеивается в социуме и усиливает одиночество. Одиночество и осмеяние усиливают переживание неполноценности. Формируется невротическое состояние человека.
Однако я настаиваю на том, что эта неполноценность, слабость характера, даже когда она доходит до последней степени, как это, видимо, имело место в случае Чикатило, парадоксальным образом сочетается с человеческой силой, характерной для человека с мечтой. Потому что неполноценность относится к сфере социального «Я», а сила — к сфере сущностного «Я».
Но именно тогда, когда неполноценность, униженность доходит до последней степени, сочетание, а вернее говоря, соединение ее с этой силой порождает нечто страшное. Сила как бы попадает в распоряжение неполноценности.
Есть описанный выше нестандартный опыт, через который человек обретает способность усилить сущностное «Я» до такой степени, чтобы оно могло породить из себя новое социальное «Я», сильный характер. Но есть и другой нестандартный опыт. Когда, наоборот, слабый характер, больное социальное «Я» «переворачивает» сущностное «Я», обращая его силу не на воплощение, а на уничтожение мечты.
Силу обретает неполноценность или комплекс жертвы, во всей его буквальной психологической или психосексуальной низости, и тогда сила направляется на ненависть и разрушение. Первым предметом ненависти становится собственная душа человека с мечтой, которая своей направленностью на мечту принесла ему униженность в социуме. Сущностное «Я» обращается не в нуль, а в свой антипод, в свою изнанку. Перевернутое сущностное «Я», которое разрушает мечту и человечность в себе самом, обретает ненависть к человечности как таковой и начинает разрушать ее вокруг себя.
Сила, данная человеку для мечты, начинает использоваться для зла.
Эта сила была у Чикатило. Только она могла позволить ему хорошо просчитывать и безукоризненно исполнять преступления и сделала его неуловимым. Он не смог направить эту силу для борьбы за свою мечту и тогда направил ее на зло.
Энергия этого зла обращена, в первую очередь, против мечты, против тех смыслов, которые были значимы для человека. Содержание мечты уничтожается постепенно, становясь «топливом» для того человеконенавистнического зверя, в которого, соединившись с силой, обращается человеческая неполноценность.
Идейность, ориентированность на мечту, готовность подчинить себя ей создает свою самую темную и страшную противоположность — изощренность жестокости.
Я хочу подчеркнуть — человек не перестает обладать чем-то похожим на идейность. Это и сохраняет его в социальном поле, в поле нормативной реальности, позволяет ему иметь приличное лицо и, если требуется, скрыть совершаемое зло.
Очень важно, что творимое разрушение мечты и человечности рассматривается им при этом как борьба за свою мечту. Любые психологические защиты, любые ухищрения используются для того, чтобы убедить себя, что дело обстоит именно так. Даже Чикатило, несмотря на всю омерзительность совершенного им, постоянно возвращается к разговору о том, что совершенное связано с его мечтой.
Только этим и ничем другим может быть объяснено то, что в момент садистских убийств Чикатило воображал себя партизаном, которому приказали взять языка. Вспомним, что книги о партизанах были особенно любимы им в детстве. В материалах психиатрической экспертизы упоминается, что он во всех случаях говорил своим жертвам «…весьма знаменательную фразу — «я отведу тебя к начальнику отряда», после чего и начиналось дикое насилие».
На деле, конечно, эти слова были своего рода издевательством над прежней его мечтой, частью которой был образ партизан, изощренным способом отречения от мечты и ее разрушения. Неосознанного, вероятно, для самого Чикатило. И осуществляемого с помощью той заложенной в нем силы, которая была предназначена для воплощения мечты в жизнь.
Зло, явленное нам всем через Чикатило и не только через него — это совсем не то же самое, что может творить личность, сознательно согласившаяся жить по анти-нормам и анти-ценностям постсоветского общества. Эта личность не обладает настоящей силой, потому что у нее нет идейности. У нее подавлена специфическая чувствительность, которая позволяет получить настоящую силу. Она обладает только социальной оформленностью, хищностью в пределах социума.
Здесь же мы имеем дело со зверем, наделенным всеми возможностями человеческого разума и обращающим все эти возможности ко злу.
Убежден, что во многих случаях путь к этому человеческому злу маячил и маячит перед той частью нашего поколения, которая была обозначена как люди с мечтой. Потому что тот, кто обладает сущностным «Я», обладает, во-первых, силой. А во-вторых, возможностью это сущностное «Я» перевернуть. И эта перспектива имела значение в метаниях между преобладанием сущностного «Я» и социального «Я» в описанном примере человека с мечтой.
Социальное «Я» у человека с мечтой, как правило, характеризуется неполноценностью. Почему это происходит, мы обсуждали. Он настроен конфронтационно по отношению к социуму и становится белой вороной.
В каких-то случаях он может долго так существовать, сохраняя как бы подмороженный доступ к мечте и, соответственно, к силе. Но в других случаях он чувствует, что сила эта может соединиться с его неполноценностью. Не понимая толком, что стоит за этим, он этого боится. Он начинает ненавидеть эту силу, отвергать ее, и тем усиливает неполноценность.
Выходом из этой ситуации может быть только борьба за воплощение мечты, потому что неполноценность можно устранить только в этой борьбе. Искать способ воплотить мечту там, где она возникла, в том социуме, который наличествует — вот единственный путь для человека нашего поколения. Социальное «Я» может быть умалено, хотя и только по мере того, как на его месте возникает другое социальное «Я», потому что нормы и ценности не могут исчезнуть, а могут только быть заменены на другие нормы и ценности.
Только борьба за обретение мечты, обретение дела жизни может быть альтернативой фантазиям и превращению в монструозную личность, построенную на анти-нормах и анти-ценностях.
И если может быть создано лучшее общество, в котором анти-норму и анти-ценность заменят такие нормы и ценности, которые дают человеку пространство для настоящей мечты, любви и творчества — то только в борьбе.
Продолжение: Неразгаданное человеческое зло. Что управляет процессами в постсоветской России?
