Идеология или смерть

Я твердо убежден, что постсоветская Россия в ее нынешнем состоянии сможет довести до конца спецоперацию на Украине, если, конечно, не произойдет никаких элитных супердвусмысленностей.

Но я столь же твердо убежден, что эта Россия не сможет выстоять в долговременном конфликте с совокупным Западом, не обретя способности к полноценной идеологической мобилизации.

И что проведение такой мобилизации невозможно при сохранении всех сегодняшних совокупных тенденций и институтов.

Идеологическая мобилизация возможна только в совсем новой России. Могут ли те, кто создал нынешнюю Россию, трансформировать ее столь радикальным образом, то есть осуществить нечто большее, чем обычная революция сверху? Шансы на это крайне малы. А вне этих крайне малых шансов можно с трудом победить в спецоперации и проиграть ту большую долгую конфронтацию, которую Запад нам навяжет при любом исходе этой самой спецоперации.

Итак, нужно во имя спасения страны предпринять некоторые чрезвычайные усилия по осуществлению не дебильно-бюрократической, а совсем иной идеологизации нашего общества. А вместо этого…

17 мая 2022 года ТАСС сообщает нам следующее: «Россия уже имеет собственную идеологию, к ней относится в том числе желание отстаивать свои интересы и здравый патриотизм». Об этом заявил пресс-секретарь президента РФ Дмитрий Песков, выступая на просветительском марафоне «Новые горизонты», организованном обществом «Знание».

Так представитель Кремля ответил на вопрос, есть ли сейчас идеи по созданию новой государственной идеологии в РФ. «Разве тот настрой, доминирующий сейчас в нашем обществе, не является идеологией? Разве тот здравый патриотизм, который доминирует у нас в стране ― это не идеология? Разве желание отстоять свои интересы ― это не идеология?» ― задался вопросами, как сообщает ТАСС, Песков в ответ на полученные вопросы.

Далее ТАСС по поводу того, что считает Песков идеологическими категориями, сообщает, что к этим категориям могут относиться (цитата из Пескова) «желание жить нормально, развиваться, получать знания, становиться богатыми, здоровыми, современными, технологичными».

Как сообщает ТАСС, Песков, подытожив, сказал: «Разве это не идеология? С моей точки зрения, это и есть идеология. И она у нас уже есть».

Приведенное высказывание Пескова можно обсуждать по-разному.

Во-первых, в качестве простой человеческой реакции на носящуюся в воздухе идею обретения государством необходимой ему именно государственной, то есть обязательной для всех, идеологии, видимо, внесенной в Конституцию РФ в качестве таковой.

Дмитрий Сергеевич Песков резко моложе меня, ему сейчас 54 года, и на момент краха государственной идеологии, именовавшейся коммунизмом, ему было чуть более двадцати лет. Поэтому он вкушал плоды с древа государственной коммунистической идеологии, можно сказать, в гомеопатических дозах. Но ему и этого хватило.

Что же касается меня, то меня этим потчевали, что называется, по полной программе. И я знаю, что это такое. Это похожий на мумию Суслов в виде главного идеолога ЦК КПСС. А также серого кардинала партии.

Знакомые мне представители тогдашних левых, еще не превратившихся в убогий троцкизм неокоммунистических движений, уверенно именовали Суслова «убийцей коммунистического смысла». И я с годами всё в большей степени убеждаюсь, что это именно так и было.

На первом курсе Геологоразведочного института, в который я поступил в 1967 году, историю КПСС преподавал нам бывший фронтовик, человек, по-видимому, вполне достойный, но знающий, что в вопросах идеологии, как говорилось, «шаг влево, шаг вправо ― стреляют без предупреждения».

Я же шагал во все стороны с молодежным азартом. И постоянно ставил бывшего фронтовика в неловкое положение.

Поскольку раньше этот фронтовик защищался у моего отца, который очень сильно помогал ему в память о его фронтовых заслугах, то для начала фронтовик пожаловался отцу. Отец сказал мне: «Ты что, другого места не нашел, где надо вести идеологические дискуссии? Шел бы на истфак МГУ или на философию. Зачем ты мучаешь этого достойного человека вопросами, находящимися вне сферы его компетенции? И, прошу прощения, превышающими уровень развития его умственных способностей? Войди в его положение, поставь себя на его место и используй институт, в который поступил, для получения других, не гуманитарных, знаний. Для получения гуманитарных знаний этот институт не годится». Сказав всё это, отец добавил: «История всегда идеологична, а история партии ― это что-то сильно попахивающее двусмысленным мракобесием».

Сказав это, отец ушел на работу. А мать, улыбнувшись, рассказала мне, как отец после ликвидации Загорского педагогического института, где он был проректором, начал искать себе работу в Москве. «И вот, ― говорит мать, ― среди ночи я просыпаюсь от того, что он ворочается, не спит. Я его спрашиваю ―, а что не спишь? Он отвечает: Мне предложили работу в МГУ по специальности. Я говорю ― так это же здорово. А отец отвечает со вздохом ― да, но мне предложили работу на кафедре истории партии. А я не хочу принимать это предложение, хотя в материальном смысле оно более чем престижное». «Ну так и не принимай, ― сказала мать, ― и перестань ворочаться».

Отец, рассказывала мать, сразу же заснул сном праведника. И вскоре после отказа от соблазнительного эмгэушного предложения стал доцентом на кафедре новой и новейшей истории Московского областного педагогического института (МОПИ), где защитил докторскую, стал профессором, заведующим кафедрой и так далее.

«Это очень специальная каста ― те, кто соглашаются преподавать историю партии», ― сказала мне мать, понимая, что отцовские просьбы пожалеть преподавателя, которому отец симпатизировал как фронтовику, я не выполню и продолжу нарываться. Так и случилось.

Тогда через две недели на занятия, которые вел этот бывший фронтовик, пришел заведующий кафедрой истории партии. Войдя в аудиторию, он сразу обратился ко мне, назвав меня товарищем Кургиняном. И попросил товарища Кургиняна быстро ответить ему на вопрос, на что именно Владимир Ильич Ленин указал в своей работе «Чествуя Герцена» под пунктом 8. Я знал эту замечательную работу наизусть, мне нравилось, как она написана, и я сказал заведующему кафедрой истории партии: «Все эти в-седьмых и в-восьмых есть в хрестоматии, а у Ленина в работе этого нет».

Тогда заведующий кафедрой сказал мне, что я плохо знаю материал и пытаюсь подменить нужные позитивные знания абстрактными философскими рассуждениями сомнительного характера. Сказал он об этом достаточно резко. Я столь же резко отреагировал и просто прочитал ему по памяти всю работу Ленина, которую помню и по прошествии пятидесяти с лишним лет.

Завкафедрой попал в неловкое положение. Он объявил перерыв на пятнадцать минут и, отведя меня в сторону, сказал: «Я хорошо знаю вашего отца и очень его уважаю. Вы зачем-то поступили не на истфак, а во МГРИ. И здесь ваши идеологические размышления и исторические экскурсы не принесут вам никакого успеха, но зато вы нарветесь на крупные неприятности. Кто-то на вас стучит в КГБ, нам звонят, спрашивают, что к чему. Зачем вам нужны такие приключения? Ведь вы же поступили во МГРИ. Давайте я вас освобожу от лекций и семинарских занятий и сразу поставлю пятерку. А вы не будете мучить преподавателя».

Сказано это было не казенным, а очень человеческим тоном, тоном усталого человека, мечтавшего заниматься историей и разменявшего эту мечту на занятия, к истории отношения не имеющие. В голосе завкафедрой звучала особая тоска, которая сродни тоске любителя женского пола, оказавшегося евнухом в гареме султана. Как-то так…

На сговор я не пошел, посещал занятия, сдал экзамен на пятерку. Но историю эту почему-то запомнил на всю жизнь. И мне понятно, почему Дмитрий Сергеевич Песков не хочет возвращения ко временам, когда такие истории были небесплатным идиотским приложением к существованию в советском государстве государственной идеологии под названием коммунизм.

Так неужели я хочу, чтобы очередной преподаватель говорил моей внучке то, что за шесть десятилетий до этого говорил мне заведующий кафедрой истории партии? Конечно же, я этого не хочу. Более того, я прекрасно понимаю, что если это государство и эти чиновники займутся насаждением какой угодно государственной идеологии, то ненависть к этой идеологии они взрастят за пару лет. Коммунистическим начетчикам для этого понадобилось несколько десятилетий.

Это первый вариант обсуждения того, что было сказано Песковым.

Второй вариант предполагает рассмотрение вопроса о так называемой смерти идеологии. Согласно многим убедительным построениям, идеология умерла как таковая в результате разрушения классического индустриального общества в его советском или буржуазном варианте. В этом утверждении теоретиков индустриального общества есть и очевидная ангажированность (им надо было убить коммунистическую идеологию, говоря о смерти идеологии вообще), и нечто здравое, имеющее отношение к оценке роли смыслов в так называемом потребительском обществе.

Мне могут возразить, сказав, что советское коммунистическое общество не было и не должно было быть потребительским. Я отвечу ― оно постепенно становилось таким по воле Суслова, Андропова и других членов Политбюро. И началось это еще при Хрущеве. Суслов, Андропов и другие лишь подхватили эту тенденцию.

Очень крупный западный социолог и философ Эрих Фромм назвал это перерождение коммунистического общества торжеством идеологии «гуляш-коммунизма». Именно торжество такой модификации коммунистической идеологии привело к краху СССР.

Настоящий коммунизм мог выстоять в борьбе с капитализмом. А потребительский коммунизм, он же «гуляш-коммунизм», не мог выстоять в борьбе с западным потребительским обществом. Он не мог выстоять и не выстоял.

Третий вариант обсуждения сказанного Песковым не может не задеть самого больного вопроса. Вопроса о той легкости, с которой КПСС ушла с мировой политической и идеологической сцены. Ведь Советский Союз победил нацизм. И в этом смысле он продемонстрировал превосходство коммунистической идеологии над нацистской. Не так ли?

Так-то оно так. Но нацисты, потерпев поражение, не разбежались кто куда, а построили очень высокоэффективный нацистский послевоенный андеграунд. И именно он в итоге добил коммунизм. Именно он сейчас берет реванш за поражение в мае 1945 года.

А КПСС, на которую никто не давил так, как давили на нацизм, не выдержала даже относительно малых злосчастий и распалась в пыль. Вряд ли кто-нибудь захочет опровергнуть это утверждение, апеллируя к Геннадию Андреевичу Зюганову.

Что же случилось? Какой идеологический изъян привел к такому результату?

Если мы хотим выстоять в условиях острой многолетней конфронтации с Западом, то на такой прямой вопрос надо давать честный ответ. А это трудно сделать и в теоретическом, и в моральном плане. Последнее труднее всего. Потому что нет и не может быть честного ответа без глубокого и откровенного обсуждения проблемы Человека как такового. Ну и как же обсуждать всё это в современном обществе? Вряд ли это можно сделать в пределах нынешней информационной специфики. А ведь она фактически доминирует.

Не так давно мне позвонили уважаемые мною телевизионщики и попросили принять участие в обсуждении нацистских тенденций в постсоветской России, наличие которых якобы беспокоит почтенную газету «Нью-Йорк таймс». И рассматривается ею как катализатор нацификации путинской России.

По счастью, я действительно назначил себе неотменяемые встречи ровно на тот временной период, когда проходила данная дискуссия. И мне не пришлось подробно объяснять этим уважаемым мною людям, почему я принципиально не желаю участвовать в телевизионном обсуждении данного вопроса.

Любая профессия накладывает свой отпечаток на подходы к любой мировоззренческой проблематике. Для профессионала вообще, и тем более для профессионала, посвятившего себя телевизионной просветительской деятельности, существует только то, что можно обсудить на его профессиональном языке. То есть сначала на этом языке надо описать явление, а потом на нем же обсуждать масштаб явления, его направленность и так далее.

Не спорю, очень многое может быть обсуждено на профессиональном языке наших телевизионных интеллектуалов. То есть с помощью кратких, емких реплик полемического характера. Но ведь не всё можно обсуждать в этом стиле.

Утверждая это, я вовсе не присягаю академическому занудству, язык которого еще более беспомощен в том, что касается обсуждения острейших идеологических вопросов.

По мне, так при всей актуальности внятных телевизионных обсуждений животрепещущих проблем, таких как специфика спецоперации на Украине, надо было бы прямо сейчас заниматься созданием другого языка, позволяющего обсуждать вещи, гораздо более серьезные и животрепещущие, не переходя при этом на территорию академического занудства.

Но охотников заниматься этим совсем немного. А государство, чей непосредственный сущностный интерес в том, чтобы это всячески развивать, крайне далеко от малейшего соприкосновения с фундаментально чуждой для его представителей стратегической концептуальной проблематикой.

Объяснять представителям государства, что это для них плохо кончится, как-то даже неловко.

Можно было бы сказать, что Россия может жить только при наличии достаточно горячей идеологичности и что смерть идеологии оборачивается смертью России.

Можно было бы привести поясняющие примеры.

Я так всегда стараюсь это делать. И при этом отдаю себе отчет в полной тщетности подобных попыток.

Что же касается пророчеств «Нью-Йорк таймс» по поводу возможной нацификации России, то вряд ли у кого-то есть сомнения по поводу того, что сама эта почтенная газета и ее хозяева сделали всё возможное для обеспечения этой самой нацификации в различных ее вариантах. И что крайне низкая эффективность американских нацификаторов России определяется несколькими странными обстоятельствами, не позволяющими этим нацификаторам повторить их успешный опыт по нацификации Веймарской Германии.

Обстоятельство № 1. Победа над нацизмом в ее абсолютной святости для подавляющего большинства населения.

Обстоятельство № 2. Растущий рейтинг Сталина как русского вождя с грузинской фамилией и тяжелым кавказским акцентом. Такого растущего рейтинга подобной фигуры не могло бы быть нигде в мире, кроме России.

Говорить об интернационалистичности России мне бы не хотелось. Я бы скорее назвал то, что порождает данное обстоятельство, «неотменяемой имперской почвой», не позволяющей с легкостью взрастать эксцессам крайнего национализма в объективно многонациональной стране.

Обстоятельство № 3. Живое и одновременно скептическое любопытство в немалых группах населения по отношению к разного рода смысловой и идеологической проблематике.

Россия слишком еще жива и любопытна для того, чтобы клюнуть на наживку очевидной философии смерти, каковой является нацизм во всех его модификациях.

Это вселяет определенные надежды, конечно же, достаточно слабые, потому что и живость, и любопытство в этих вопросах носят очевидно недостаточный характер. И неясно, поймет ли когда-нибудь население, что для него при теперешнем варианте развития событий идеология ― это не лакомство для избранных, а вопрос жизни и смерти для всех, кто живет на нашей проклятой теперь Западом территории.

Лично я всё это понял уже в десятом классе средней школы. И уже тогда четко сформулировал свою мировоззренческую позицию. Она состояла в том, что коммунистическая идеология выдыхается, и что когда она выдохнется окончательно, произойдет всемирно-историческая катастрофа под названием «крах советского строя и советского государства».

Шел 1966 год. Я ходил со своими друзьями по московским улицам и бурно обсуждал эту свою позицию, доказывая, что она является мировоззренчески полноценной, научным образом обоснованной и так далее.

Друзья слушали меня уважительно и одновременно скептически.

Во-первых, потому что советское во всех его обличиях было явлено тогда с абсолютной несомненностью.

И, во-вторых, потому что никак себя лично не соотносили с описываемыми мною печальными обстоятельствами. Ну рухнет идеология, и что? Жалко, конечно. Еще хуже, если государство завалится. Но никакой возможности лично противодействовать этому мои друзья не рассматривали. А вот я так такую возможность рассматривал на полном серьезе, считая себя призванным обновить коммунистическую идеологию и тем самым спасти и строй, и государство.

С тех пор прошло пятьдесят шесть лет. И ни разу я не отказывался от выбранного пути, суть которого состояла в радикальном обновлении коммунистической идеологии.

Сначала ― ради спасения существующего государства и строя.

А потом ― ради преобразования капиталистической России в новую Красную империю, она же СССР 2.0.

В 1960–70-е годы я занимался идеологическими проблемами только в рамках созданного мною неформального театра, превращенного в полноценную идеологическую площадку.

В 1980-е годы пришла пора прямого идеологического действия ― публицистического, общественно-политического, концептуально-аналитического и так далее. Поиски в театре продолжались. Театр быстро переходил на профессиональные рельсы. И это давало новые возможности разворачивания идеологических исследований, поскольку театр был самоокупаемым, и никто не регламентировал использование мною полученной прибыли от театральной деятельности.

Прибыль была, и она вся направлялась на проведение разного рода идеологических исследований.

Их результаты были опубликованы в книге «Постперестройка», которая окончательно демонизировала меня в сознании либеральной антисоветской интеллигенции, до той поры обожавшей наш театр.

Один из крупнейших антисоветчиков с комитетско-партийным прошлым сказал про эту книгу: «У коммунистов появились мозги, и с этим пора кончать».

Как ни странно, нечто сходное и даже более пакостное сказал и один из реформаторов коммунистической идеологии. Он сказал: «Кургиняна раздавит пришедшая антисоветская власть, а я хочу продолжать развивать свои разработки и при новой власти».

Что касается меня, то я продолжил ту же исследовательскую деятельность и в своем аналитическом центре, и в газете «Завтра», и в собственном журнале «Россия XXI», и на заседаниях созданного мною клуба «Содержательное единство». Ну и, разумеется, в театре.

Выживать в условиях антисоветского государства, занимаясь такими разработками и критикой этого государства, было совсем не просто. Но по факту это удалось сделать, ни на минуту не отказавшись от того, что я считал своим основным призванием.

Следующий рывок был связан с изданием ряда книг и выступлениями по телевидению.

На передачах «Суд времени» и «Исторический процесс» мне удалось и дать отпор антисоветской клевете на советскую идеологию, и реально поспособствовать ресоветизации сознания миллионов граждан постсоветской России.

Последние десять лет то же самое осуществляется уже не только концептуально, идеологически и публицистически, но и практически.

Руководимое мною движение «Суть времени» сформировалось на основе прочитанных мною в интернете одноименных лекций, в которых подробно описывались контуры реформируемой коммунистической идеологии.

Наиболее увлеченные этой идеологией члены движения создали полноценную коммуну и продолжили там заниматься не только коммунистической теорией, но и коммунистической практикой.

Всё это нашло свое отражение в моих многочисленных философско-политических сочинениях и драматургической поэзии.

В 2019 году я обнаружил, что мои товарищи замыслили и осуществили издание полного собрания моих сочинений, весьма и весьма многотомного. И всё мною написанное было посвящено той теме, которая стала для меня судьбоносной в 1966 году.

Моя адресация к этим очевидным этапам собственной жизни и деятельности представляется мне необходимой в связи с тем, что я решил обсудить в данной статье.

А обсудить я в ней решил мою страшную далекость от того, что почему-то является каноническим для большинства сегодняшних ревнителей так называемой Красной идеологии.

Каноническим для этих ревнителей является отнюдь не Карл Маркс, сформулировавший ряд наиважнейших идей, отброшенных его так называемыми последователями.

На данный момент, к моему глубочайшему сожалению, каноническими стали или измышления сусловской пропаганды, оформленные в виде советских обществоведческих хрестоматий, или словоблудие в очень условно неотроцкистском варианте.

И там, и там проводится мысль, согласно которой коммунизм является антиидеалистическим (так называемым материалистическим, атеистическим и так далее) учением о создании бесклассового общества, в котором прекратится эксплуатация человека человеком.

Очевидность утверждения основоположника марксизма о том, что коммунизм призван преодолеть отчуждение человека не от средств производства только, а от родовой сущности, попросту игнорируется.

Игнорируется и то, что Маркс рассматривал, как главную беду, духовную смерть, возникающую в связи с отчуждением от родовой сущности.

Игнорируется далее то, что марксисты именовали переходом из царства необходимости в царство свободы, подразумевая под царством необходимости вовсе не эксплуататорский строй, а всё то, что приводит к роботизации человека, стирая как грань между человеком и машиной, так и грань между человеком и животным.

И, наконец, игнорируется то, что для Маркса преодоление отчуждения от родовой сущности требовало не только отмены эксплуатации человека человеком, но и преодоления всего, что навязано разделением труда как таковым.

Выше я перечислил только идеи самого Маркса, нагло игнорируемые сегодняшними ревнителями якобы канонического марксизма. Но Маркс опирался на науку XIX столетия, ее последние открытия, ее представления о свойствах так называемой материи. Маркс понятия не имел ни о специальной теории относительности, ни об общей теории относительности, ни об исследованиях, имеющих целью создание общей теории поля, ни об элементарных частицах вообще и тем более о странных частицах типа нейтрино, ни о кварках, ни о первом взрыве и расширяющейся вселенной, ни о темной материи и темной энергии, ни о более-менее современных психологичеких и антропологических идеях, ни о тех биологических теориях, которые родились в XX и XXI столетиях, ни о том, что принесли с собой эти столетия в общественную жизнь. То есть о том, что называется «постосвенцимским» пониманием человека и человеческой сущности.

Поскольку во всех работах Маркса речь идет о необходимости философски осмыслить данные современной науки, то несомненным является неотменяемость данного методологического обстоятельства, согласно которому Маркс сам, живи он столетием позже, начал бы осмысливать вовсе не науку XIX столетия, а то, что находилось на переднем крае научных исследований. И что в этом осмыслении ― неотменяемая обязанность каждого настоящего марксиста.

Ничего близкого не осуществляется ни в том специфическом сообществе, которое именует себя блюстителями канонического марксизма в его советском варианте, ни в среде так называемых леваков.

Поэтому разрыв с этой средой, которая в ее советско-властной редакции гнобила всё живое и мыслящее в 60–70–80-е годы XX века, а потом превратилась в замшело-маргинальный клуб удушителей всего, что могло спасти от смерти и деградации коммунистическую идеологию после краха СССР, ― являлся и является для меня по-прежнему актуальным. Тут — что Суслов и его подчиненные, что сегодняшнее псевдокоммунистическое дубьё, что двусмысленные неотроцкистские субчики. Всё это — убийцы настоящего живого красного смысла. Причем убийцы гораздо более опасные, чем антисоветские конъюнктурщики, по-настоящему ненавидящие всё то, что мне дорого.

Или, как по мне, так оба хуже. Потому что масса людей, не приемлющих антисоветскую скверну в ее прямолинейно-сванидзевском варианте, шарахаясь от этой скверны, попадает в монструозное, псевдокоммунистическое болото. Которое, как мне кажется, для того и создано, чтобы начавшееся шараханье и порождаемые им импульсы ресоветизации продемонстрировали бы свою полную интеллектуальную и духовную несостоятельность.

Мне задолго до 2022 года было ясно, что разочарование в антикоммунистическом и антисоветском либерализме вполне могут породить у разочарованных в нем людей интерес к различного рода почвенному антисоветизму ― как умеренному, так и крайнему. Притом что крайний почвенный вариант неминуемо мутирует в сторону того или иного нацизма. Как стандартно гитлеровского, так и того, который возник после 1945 года и именуется оккультным развитием идей «великого фюрера».

На пути триумфа такого развития данных гнусных идей в России имеются, к счастью, определенные достаточно фундаментальные препятствия, которые я еще раз перечислю в конце этой статьи.

Это и особая ценность Великой Победы, и имперский интегризм, противостоящий крайним националистическим конвульсиям, и интуитивный глубокий гуманизм, и христианская основа мировоззрения, и достаточно яростное противодействие нацистским пакостям, привносимым в мир современным Западом.

Но всё это ― лишь почва, на которой должно взойти древо новой духовной, не остывающей, как «гуляш-коммунизм», красной идеологии. Либо взрастет оно, и противодействие новым нацистским веяниям окажется достаточно победительным, либо на руинах России будет построена новая нацистская идеология, еще более пакостная и безжалостная, чем гитлеровская. Но да не будет так.

До встречи в СССР!