Донецк, спецоперация, Пушкин, Блок…

Поэт, военнослужащий Народной милиции ДНР Арсений Александров 18 ноября 2014 года написал такие стихи:

Всем, кто остался, вернулся
и вернется, — посвящаю

окраина континента, юный
просторный город,

степными волнами улицы, площади
укачало,

встречает каштанами, если едешь из
аэропорта,

караваем угля в шахтерской руке — если
с жд-вокзала.

Горький ветер, играя, бросает нам
в лица,

а пуще ветра режут глаза эти борды,

на которых одни бессовестные
небылицы,

всё вместе это — чистый простой
аккорд моей главной песни,

а значит, нет мне в мире другого места,
кроме Донецка!

Теперь из слова «сквер» нагло скалится
слово «смерть»,

здесь остались умельцы верить, любить
и терпеть;

в кои-то веки открытых церквей
больше, чем кабаков,

ходить за хлебом теперь всегда и везде
далеко,

и от разрывов на стенах — как будто
адские фрески…

а всё же, нет нам в мире другого места,
кроме Донецка!

И кроме России, добавим мы. Сгущающиеся над страной тучи заставляют определиться, что же это за земля, что за общность, где мы родились и живем. И Донбасс, уже 8 лет держащий оборону от нацистов и дорого заплативший за право быть собой, здесь хороший помощник.

Донецк, спецоперация, Пушкин, Блок…

Интервью с поэтом, военнослужащим Народной милиции ДНР Арсением Александровым.

Арсений Александров: В нашем обществе людям свойственно создавать себе кумиров. Мы делаем это с такой готовностью, что чаще всего даже не осознаем, как это получается. Научился, допустим, некто более-менее складно писать стихи — уже Поэт (не иначе как с большой буквы), почти небожитель… Таких личностей начинают чтить, изучать их произведения так, словно они безупречны, возникает интерес к биографии, а то и к подробностям частной жизни; создаются мифы, в которые начинают верить даже сами их герои, — и очередной кумир готов.

На самом деле все достигнутые нами в искусстве высоты — это раскрытие мизерной доли заложенного в нас творческого потенциала. Для каждого, кто связывает свою жизнь с искусством, эта мысль должна быть своего рода memento mori. А еще нужно помнить, что стать настоящим человеком гораздо труднее, чем признанным «гением».

Вместе с тем, если я пишу стихи, то потому, что верю: это кому-нибудь нужно. И если приличных стихов за более чем двадцать лет у меня набралось около пяти десятков, как раз на небольшой сборник, то об их достоинствах можно поговорить отдельно — при условии наших memento mori это поможет читателю в работе со своим творческим потенциалом.

Во-первых, из всех известных мне стихов, написанных в Донецке, мои, пожалуй, «самые донецкие». В смысле того, что В. Н. Орлов писал о стихотворении Блока: «…я не знаю во всей русской лирике более «петербургских» строк:

Вновь оснеженные колонны,

Елагин мост и два огня.

И голос женщины влюбленный,

И хруст песка, и храп коня».

И дело тут, конечно, не только в упоминании Елагина моста, но и во всем остальном — в нейтральных, казалось бы, приметах, во всей ткани и музыке стиха. Зачем я обращаю на это внимание? Для того ли, чтобы знали: теперь мой любимый город стал еще немножко «круче», а вместе с ним и я, Арсений Александров? Нет! А дело здесь в том, что «городские тексты» помогают нам учиться относиться к окружающему пространству как к инструменту творчества. Они — словно камертоны, по которым нам легче настроить свои инструменты, и на них играть уже свою музыку.

Второе достоинство сборника связано с несколькими стихотворениями о войне. В них нет ни «ура-патриотизма», ни страдальческих истерик. Они — взгляд изнутри ситуации, они — позиция человека, для которого в любой ситуации главное — войти в лад с Богом. Очень сложно обрести это естественное человеческое состояние. И не только на войне — я хорошо это знаю, потому что большая часть моей жизни «на гражданке» прошла в окружении враждебной культуры. В блиндажах, кстати, тоже есть телевизоры…

Еще одно: в этих стихах я обращаю внимание читателя на то, что беда никогда не приходит просто так. Если угодно: кирпич просто так никому на голову не падает. Если бы мы в Донбассе жили до войны по-человечески, всё было бы иначе! И если бы сделали выводы после 2014-го, то и время с конца февраля было бы не таким кровавым. Это не значит, что те, кто так или иначе поддерживал карательную экспедицию на Донбасс, виноваты меньше нашего — наоборот, и я не завидую этим людям. Их, похоже, в ближайшие десятилетия не ждет ничего хорошего. Если не изменятся.

Это было предисловие, которое я считаю необходимым. Теперь — по вопросам.

Корр.: Как становятся поэтами? Ваш опыт.

Арсений Александров: Я дончанин уже в четвертом поколении. В конце 1920-х мой прадед с прабабкой на Смоленщине были раскулачены, не будучи кулаками, стали жертвами «перегибов на местах», вот голод и пригнал их в Донбасс, где можно было найти работу. Здесь прадед вскоре скончался от заворота кишок, наевшись вволю ржаного хлеба.

Наша семья шахтерская, и на улице, где я вырос, мужики все шахтеры да шоферы. И в семье, и на улице первым человеком с высшим образованием стала моя мама, она преподавала русский язык в высшей школе. Нужны ли эти подробности? Думаю, да, потому что мама дала мне то, чего не давалось моим товарищам, моим двоюродным братьям: она не ленилась читать мне вслух, почти одно и то же, по тысяче раз, а потом, преодолевая мое упорное сопротивление, выучила меня читать еще до школы!

Как становятся поэтами? Повторяю: поэт — это не Бог весть кто, а поэзия — та же речь, только более осмысленная, чем обыденная. Но начать осмысленно относиться к слову — это уже много значит, без этого дальше — никуда. А для того, чтобы это произошло, ребенку необходимо читать вслух каждый день. Когда-то у нас было колоссальное устное Слово, вспомните хотя бы бабушку Алеши Пешкова, но теперь, слава Богу, есть книги. Так вот, задолго до школы я со слуха знал наизусть «Конька-горбунка». И, кстати, всегда воспринимал Петра Ершова как некую ипостась А. С. Пушкина, а лет через тридцать узнал, что этому есть научное обоснование. Можно сказать и так, что когда ребенку читают, он подключается к эгрегору языка, а потом использует этот эгрегор в своих целях, чаще всего, увы, неосознанно.

Еще мне очень повезло с учительницей русской словесности в старших классах. Она была грамотным специалистом, и не особо следовала предписаниям программы. Например, когда изучали творчество Александра Блока, она сказала, улыбаясь как-то застенчиво и в то же время очень убежденно: «Блок один из моих любимых поэтов, поэтому сегодня вы будете мало записывать, а я буду вам читать его стихи». Она бережно открывала томик с закладками и читала свое любимое, почти весь урок. Это было в точку! Я потом прочитал массу книг о жизни Блока, но не открыл бы для себя ни его стихов, ни его личность, если бы не тот чудесный урок с далеким терриконом за окном… Нужно ли было об этом сказать? Да — ведь я говорю не только о себе, а о том, каким должно быть настоящее образование. Ведь я именно тогда «подключился» к поэзии, заболел ею, хотя прошли годы, прежде чем начал писать сам.

Потом я учился на врача, мне это очень не нравилось, и, наверное, стихи стал писать для того, чтобы не сойти с ума. Расскажу еще один случай. В восемнадцать лет я жил в высотном микрорайоне на окраине города, а гулять ходил, всегда в одиночестве, в малоэтажные кварталы постройки 50-х годов, неподалеку. Был мартовский день, то появлялось солнце и начинало слепить из луж, то вдруг становилось серо, как в старом рок-клипе, и сыпались, шурша, снежные шарики, я был влюблен впервые в жизни, чувство было неразделенным, но состояние духа было приподнятым, и вдруг я услышал строки. Я давно не читаю их никому, там нет ничего выдающегося, но именно тогда я ощутил поэзию на вкус! Понимаете: мы же отличаем вкус чая от кофе или кваса — так вот, во мне различение поэзии заработало на уровне ощущений. Дело было не в рифме или размере, а в специфическом изменении сознания, слабом, но именно в определенную сторону. Надо ли было сказать об этом? Думаю, да, потому что, исходя из моего опыта, осознание «перехода», когда ты оказываешься «внутри поэзии», играет в нашем деле ключевую роль. А для этого, пожалуй, нужен случай, такой, как был у меня в кварталах Заперевальной.

Корр.: Какие возникли ощущения в связи со спецоперацией, в чем они отразились? Какие стихи Вы написали в последнее время?

Арсений Александров: Во время спецоперации я написал несколько стихотворений, да еще манифест о творчестве: было мало свободного времени и сил. Но главное — получилось составить сборник «Избранные серии стихотворений». Понимаете, многие из этих стихотворений сами по себе красивы, даже с глубоким смыслом, но Пушкин говорил, что цель поэзии — поэзия, а «поэзия» — это «творчество», «сотворение», что я понимаю как развитие. Прежде всего, развитие себя как личности. Так вот, я обнаружил, что такой импульс к развитию мои стихи дают в основном тогда, когда они, повинуясь какой-то внутренней комплементарности, собираются в цепочки, там выстраивается даже некое подобие общего сюжета. Так получились «Избранные серии», в них — практически вся моя сознательная жизнь, кроме того, в них почти всегда чувствуется соответствующая эпоха. Но главное — в том виде, в котором удалось их собрать, в них есть программа на будущее.

А с будущим у нас не всё так однозначно. В одном стихотворении, которое в книгу не вошло, я пишу: «Будет нам Победа — что за нею следом?» Нужно понимать, что все мы в Русском мире давно приговорены Западом к смерти, но Бог праведность не истребляет. Поэтому или мы изменимся в лучшую сторону, или скоро будет новая война, пострашнее! Вот это я твердо себе уяснил с начала спецоперации.

Корр.: Что изменилось в Вас в эти месяцы?

Арсений Александров: Об этом можно будет сказать, когда пройдет усталость, когда из крови, как у отравленного угарным газом, выветрится смертный страх. Это поначалу — ничего, но постепенно он всё же отравляет. Кстати, смысл ротации войск в том, чтобы дать солдату возможность снова обрести себя, способность внутренне влиять на ситуацию.

Корр.: Время — это и слово. Что из услышанного в жизни характеризует текущий момент?

Арсений Александров: Уверен, некоторые из друзей и знакомых сказали бы сейчас, если бы были живы: «Никогда не издевайтесь над пленными и погибшими врагами — можно просто не успеть насладиться своим превосходством!»

Корр.: В культуре всегда есть проводник. Кто стал Вашими проводниками в искусство?

Арсений Александров: В юности я зачитывался «Тайной жизнью» Сальвадора Дали. Эта книга о том, как одаренный испанский мальчик из зажиточной семьи смог убедить себя в том, что он — гений. Более того, Дали потом смог заставить себя соответствовать этому званию, до такой степени, что свыше ему дано было написать безбородое лицо Христа — но не Бога, а состоявшегося Человека. Он показывает ученикам: «Смотрите, вот что значит Человек: я сейчас, при вас, обращаюсь прямо к Богу, и Он отвечает мне! Смотрите же!» Но ни один ученик из «Тайной вечери» не смотрит на Учителя, в них пока еще так мало человеческого, что они больше похожи на статуи, на одетые манекены… Так вот, Дали за свою долгую и удивительную жизнь стал автором «Тайной вечери», стал кумиром для десятков миллионов людей, но так и не состоялся в качестве Человека, иначе смог бы сделать несравненно больше хорошего. Он-то и завел меня туда, откуда потом пришлось выбираться очень долго и трудно. Это — мое предупреждение тем, кто мечтает стать гением. Увы, демоническая красота бывает очень привлекательной, почти неотразимой. Об этом писал и Блок:

Есть в напевах твоих сокровенных
Роковая о гибели весть.
Есть проклятье заветов священных,
Поругание счастия есть.
И такая влекущая сила,
Что готов я твердить за молвой,
Будто ангелов ты низводила,
Соблазняя своей красотой…

Корр.: Что из русской классики актуализировала спецоперация и почему?

Арсений Александров: Цитирую: «Дешева кровь на червонных полях, и никто выкупать ее не будет. Никто». «Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле. Нет ни одного человека, который бы этого не знал. Так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?» Где, как не в Донецком драмтеатре сейчас поставить бы Булгакова — «Дни Турбиных», или инсценировать «Я убил», «Красную корону», «Китайскую историю»? Но нет, пока не видно этого в репертуарах…

Корр.: Как интеллигенция Донбасса переживает освобождение Украины?

Арсений Александров: Я никогда не принадлежал к интеллигенции. Долго работал журналистом в самых разных изданиях, но наши журналисты даже не интеллигенты — они чернорабочие. Те из них, кто выдерживает несколько лет на своих местах, становятся рабами профессии. Для них важно только одно: вовремя влепить контент в графу.

Так получилось, что я был хорошо знаком с некоторыми донецкими филологами своего поколения. У них, не у всех, конечно, — другая беда: абстрактный гуманизм. Они всегда за всё хорошее. И не дай Бог показаться недостаточно гуманными! Они боятся называть людей и вещи своими именами, словом, хотят быть хорошими за чей-то счет. Опять же сказывается противоестественное образование: не видят жизнь объективно. Присылают к ним Прилепина, они встают на уши, становятся к нему в очередь, чтобы поговорить… О чем говорить с этой куклой — нужно доходчиво объяснить молодежи, что Прилепин такой же упырь, как Чхартишвили, только у него другая маска, рассчитанная на других простофиль…

А так, по ощущениям, люди интеллектуальных профессий, как большинство прочих, ждут мира, когда всё станет, как прежде. Но как прежде не будет уже никогда, кстати, об этом ясно сказано в моей книге.

Корр.: Как творчество из Донбасса могло бы быть представлено в России и «Русском мире»?

Арсений Александров: Половина Донбасса в руинах, в его восстановлении будет участвовать вся Россия — вот где простор для творчества! Многие семьи получат новое жилье — это ли не повод начать относиться к жизни творчески? Решить, например, что время, которое прежде тратилось на пьянки, теперь будет тратиться на уход за садом у дома, а деньги — на путешествия по России, в которую мы, слава Богу, вернулись. Ведь это же и есть творчество. В смысле творческого отношения к жизни Донбасс может подать пример всей России, а ведь Россия скоро станет примером для всего мира!

К сожалению, подобных примеров я пока не знаю. Вот одна дама из Донецка написала хорошие стихи, за них в Москве ей дали какую-то престижную премию, сам Евтушенко благословил, сходя в гроб, — и всё, поэт закончился, едва начавшись. Вредно создавать кумиров, и самому стремиться в кумиры не лучше. Это плохой пример, надеюсь, хорошие еще будут.

Корр.: Что бы Вы сказали читателю, который находится на большом расстоянии от вашей горячей точки?

Арсений Александров: Вот, в центральном районе Донецка, где живут наши «лучшие люди», принято было считать, что война — это бесконечно далеко и даже говорить о войне считалось моветоном. Когда снаряды начали прилетать прямо в центр, оказалось, что война-то рядом, вот она… В сегодняшнем мире никакое расстояние нельзя считать безопасным, тем более, что для Запада жизненно необходимо захватить Россию, а нас, русских, уничтожить. Я хочу сказать читателям: прочная мирная жизнь настанет тогда, когда мы станем достойны такой жизни, внутренне готовы ее поддерживать, творчески развивать. Это не досужее предположение, а закон, проверенный в условиях самой настоящей войны.