Цена проблемы
Перед тем как обсудить проблему Сталина, хочу сказать несколько слов о своем понимании безумия.
«Честь безумцам», — говорил Беранже.
«Безумству храбрых поем мы песню», — говорил Горький.
Я полностью разделяю эту позицию. Более того, я глубоко уверен, что материя как таковая порождена безумием вакуума, природа порождена безумием материи, человек порожден безумием природы, а история порождена безумием человека. И что как только безумие исчезает — исчезает всё. Вот только исчезнуть оно не может.
Очевидным образом эпицентром исторического безумия является великое русское всемирно-историческое безумие.
На этом короткая вводная часть для меня заканчивается. А закончив ее, я могу перейти к обсуждению проблемы Сталина.
Всё, что связано со Сталиным, так существенно для современной России, что игнорировать юбилей — 140-летие со дня его рождения — невозможно. Но и сводить всё к юбилейным размышлениям тоже не хочется. Потому что на самом деле проблема Сталина (а я убежден, что речь идет именно о проблеме) невероятно масштабна. И обсуждать ее следует сообразно этому масштабу или, как говорят, цене данной проблемы.
Что же до юбилея, то ему можно отдать дань лишь постольку, поскольку цена проблемы Сталина не просто велика, а огромна. И вряд ли стоит тут говорить о стандартных юбилейных размышлениях. Ведь, помимо прочего, никакие данные, касающиеся того, что можно назвать биографией Сталина, нельзя назвать достоверными. А без обычной биографии нет и обычного юбилея.
Ведь мы и впрямь не знаем наверняка даже даты рождения Сталина. Мы также не знаем наверняка, кто был его отцом: по этому поводу имеются широко распространенные и при этом очень разные точки зрения. Реже, но всё же высказывались и авторитетные сомнения по поводу матери Сталина, но и они имели место. Авторитетными они были в том смысле, что принадлежали по-настоящему близким к Сталину людям, в том числе и входящим в тот узкий круг, который можно назвать семьей Сталина.
Что же мы знаем о Сталине? Что является несомненным на фоне всей этой сомнительности и при этом выходящим за рамки привычных констатаций роли Сталина в создании советской сверхдержавы, в победе над нацизмом и так далее.
То безусловное для меня, что не сводится к подобной очевидности, касается отношений Сталина с марксизмом. А также отношений России с марксизмом. А также отношений России со Сталиным. Эти три типа отношений слагают некий треугольник «неочевидной очевидности».
Что находится в центре этого треугольника, в его точке сборки, которую правомочно называть сердцевиной сталинской сокровенности? Дабы не впадать в избыточную патетику, скажу, что в этой точке находится великое всемирно-исторически значимое и одновременно уникальное русское безумие.
Какая страна приняла марксизм и стала его реализовывать на практике, ориентируясь на свой сокровенный духовный запрос? Только Россия. Можно говорить сколько угодно о Советском Союзе, но не было бы русского всемирно-исторически значимого безумия, не было бы и Советского Союза. И что бы тогда было? Возможно, незападные страны — Китай, Вьетнам, та же Латинская Америка, Куба прежде всего — и соорудили бы что-нибудь коммунистическое. Но скорее всего нет. На что был запрос в этих терзаемых колониализмом странах? На национальное освобождение. Народы этих стран готовы были бороться за национальное освобождение под красным флагом. Но почему они были к этому готовы? Потому что был СССР. А что создало СССР? Всемирно-исторически значимое русское безумие — вот что.
Понятно, что в так называемой Восточной Европе никакого сокровенного запроса на коммунизм не было. Это не значит, что никакого запроса не было. Но сокровенного запроса не было безусловно. И огосударствление коммунизма в этих странах произошло под абсолютным влиянием СССР.
Понятно, что какое-то время на Западе были какие-то серьезные коммунистические силы. Но они не взяли государственную власть даже в Италии и во Франции, что уж говорить об англосаксонских странах.
Вывод: всё, что государственно значимо в марксизме и коммунизме, порождено тем особым русским безумием, без которого мир, возможно, уже бы и не существовал в сколько-нибудь гуманистическом качестве. Был бы нацистский рейх и какие-нибудь его сателлиты типа очень симпатизирующих рейху англосаксонских стран. И всё.
Когда мы говорим о Марксе и Энгельсе, понимаем ли мы, что исторически значимыми этих людей сделал СССР? Конкретно — Ленин и Сталин. Есть известный и печально-справедливый еврейский анекдот про Карла Маркса. Дочь спрашивает мать, кто такой Карл Маркс. Мать отвечает: «Деточка, это экономист». Деточка спрашивает: «Как наша тетя Сара?» Мать отвечает: «Нет, тетя Сара — старший экономист».
Энгельс был умен и талантлив. Но он глубоко вторичен по отношению к Марксу. Он сделал много для упрощения марксизма. Поэтому его можно обсуждать только в связи с определенными частными вопросами.
Маркс был гениален. И эта гениальность хранилась бы в кладезе мировой мысли при любом раскладе событий. Но без Ленина, Сталина и СССР эта гениальность была бы в каком-то смысле горестно-бесплодной. Был бы этакий экономист Маркс, которого с уважением обсуждают в Гарварде и других местах. Ну так его и обсуждают, толку-то?
А раз так, то нам надо понять, как именно русское всемирно-историческое безумие оказалось таинственным образом соединено с марксизмом и коммунизмом. А для того, чтобы понять это, надо сначала констатировать, что никакого прямого оправдания этому соединению русского всемирно-исторического безумия с классическим марксизмом и коммунизмом просто не существует. По мне, так тем хуже для марксизма и коммунизма. Но кто-нибудь считает иначе. И всё равно понимает, что классический, канонический марксизм никаким рациональным образом с русским всемирно-историческим безумием, оно же — суть России, соединен быть не может.
Есть загадочная тоненькая тропка, ведущая из нетривиального классического марксизма в сторону русского всемирно-исторического безумия. Эта тропка — так называемый азиатский способ производства. Обнаружив его в конце жизни и тем самым опровергнув универсальность своей версии исторического процесса, Маркс сделал примерно то же самое, что сделал Фрейд, обнаружив, что нечто (конкретно — Танатос) находится по ту сторону принципа удовольствия. То же самое сделал Эйнштейн, обнаружив, что нечто (конкретно — темная материя, темная энергия, так называемый лямбда-член и так далее) находится по ту сторону четырехмерного пространственно-временного континуума со всеми его возможными искривлениями и наполнениями. Всё это очень существенно для будущего. И очевидным образом знаменует собой отказ ряда гениев от попытки монистической трактовки чего бы то ни было: физического континуума, человеческой психики, исторического процесса и так далее.
Но всё это — изыски ума, не имеющие прямого отношения к той теме, которую я хотел бы сейчас обсудить.
Душеприказчиком Маркса после смерти гения стал Энгельс. В каком-то смысле Энгельс потом передал эстафету Бернштейну, которого русские большевики третировали изначально. Ну и где-то рядом находился Каутский, которого потом Ленин назвал «ренегатом Каутским», а поначалу ценил как авторитетного для международного марксизма оппонента Бернштейна.
В качестве маленького, но существенного для международного марксизма придатка к этим гуру существовал русский марксист Плеханов. Он был величиной неизмеримо меньшей, чем Бернштейн и Каутский, но он был значим для международного марксизма, вписан в него и так далее.
Плеханов ощущал глубоко чуждое ему русское всемирно-историческое безумие, исходившее от той «Народной воли», в которую он входил и от которой бежал, как черт от ладана или монах от скверны — тут уж кому как нравится. Главное, что он бежал из этого храма русского всемирно-исторического безумия стремглав, чтобы этим безумием не заразиться, и всю последующую жизнь восклицал: «Чур меня!»
Марксизм для Плеханова и был этим «чур меня» и ничем иным.
И на тебе — приезжает к Григорию Валентиновичу этакий молодой человек с явными признаками гениальности, отрекомендовывается марксистом, выражает свое уважение к Плеханову. Что Плеханов при этом чует? Он чует, что этот молодой человек, он же — Ленин, — глубочайшим образом проникнут этим самым русским всемирно-историческим безумием, что каждая клеточка его тела и мозга проникнута этим безумием.
Плеханов и Ленин — два русских дворянина. Они принадлежат к одной культурно-исторической традиции и одновременно они антиподы. Потому что Плеханов кричит русскому всемирно-историческому безумию «чур меня» и делает это открыто. А Ленин — поначалу не вполне открыто, а со временем всё более открыто — сливается с русским всемирно-историческим безумием в особом революционном экстазе.
Плеханов понимает, что у Ленина есть старший казненный брат-народоволец. Понимает он и другое — что Ленин еще больше одержим этим всемирно-историческим русским безумием, чем его брат. И что вдобавок Ленин талантливее брата, умнее его, амбициознее и так далее: Володя Ульянов главным образом является для Плеханова второй и еще более опасной редакцией Саши Ульянова.
Поначалу Плеханов пытается договориться с Лениным о какой-то общей игре. Но потом понимает, что русское всемирно-историческое безумие исключает договоренность об играх, и как-то Ленина терпит. Когда Плеханов взрывается по-настоящему и переходит от терпеливого неприятия к яростному отвержению Ленина? Тогда, когда Ленин заявляет о том, что Россия имеет право сама совершить социалистическую — и именно социалистическую — революцию, не дожидаясь революции в западных странах.
Заметьте, Ленин при этом не говорит, что Россия — это средоточие марксизма и коммунизма, а всё остальное — это придатки к этому средоточию. Ленин скромно говорит о России как слабом звене в цепи, как о стране, способной запустить в силу этого цепную реакцию социалистических революций в западных странах, и не более того. Но одного этого — поймите, одного этого! — достаточно для того, чтобы среднекалиберный гуру марксизма взвыл и проклял антимарксистского волюнтариста, бланкиста Ленина.
Что говорил Плеханов Ленину, извергая на него эти неистовые проклятья? Что Февральская революция дала российским марксистам возможность участвовать в полноценном буржуазном парламентаризме. А также в полноценном профсоюзном движении. Что только этим и надо заниматься и что даже помыслить о революции (только революции), именуемой социалистической, то есть антибуржуазной, Ленин не имеет никакого права. Что это преступление и перед международным марксизмом, и перед Россией. И это говорил Плеханов по такому минимальному поводу, как социалистическая революция. Казалось бы, делов-то? Ну совершится революция, подтолкнет западные страны, потом эти страны примут Россию в свои объятья. Но даже Плеханов видел в этой мелочи чудовищную крамолу. И он чуял, что источник этой крамолы — русское всемирно-историческое безумие. Даже Плеханов, невесть какая величина в международном марксизме — и то это чуял. Что уж говорить о более тяжелом калибре?
Все гуру международного марксизма и коммунизма с отвращением отреагировали на социалистическую революцию в России. И большевики ответили им таким же отвращением, выразившимся в проклятьях по поводу оппортунизма, ревизионизма и прочего.
Между тем с точки зрения классического канонического марксизма, не гуру данного политического направления были оппортунистами, ревизионистами и прочими. Большевики были как минимум осквернителями марксизма, а как максимум — опасными антимарксистскими безумцами. Кстати, вдвойне опасными, потому что вдобавок ко всему стали восхвалять Маркса, превращая его из доброго дяди-экономиста в фигуру, имеющую всемирно-историческое значение, растаптывая при этом всё то, что считалось классическим каноническим марксизмом.
Гуру такого марксизма быстро поняли, что русское всемирно-историческое безумие — это заразная болезнь, и что у них на родине появляются всякие Либкнехты, Люксембурги, Цеткины и так далее. Ну и отнеслись они к этому, как к чему-то сугубо придаточному по отношению к русскому всемирно-историческому безумию. Что так и было.
Что же касается безумия, то оно стремительно нарастало. Ленин осуществил социалистическую революцию вопреки запрету Плеханова и вскоре нарвался на плехановскую правоту, а также на правоту всех марксистских международных гуру. Потому что никакую мировую коммунистическую революцию социалистическая революция в России не запустила.
Понимая, что назад хода нет, и не желая двигаться куда-либо, кроме той дороги, которую прокладывало русское всемирно-историческое безумие, Ленин начал изучать Гегеля. Но к тому моменту, как его отчаяние приобрело столь мощный характер, что и Гегель сгодился для того, чтобы оправдать это самое всемирно-историческое безумие, физическая немощь в результате чудовищной рабочей загрузки была уже достаточно велика.
Смерть Ленина усугубила ситуацию. Потому что всё яснее и яснее становилось нежелание запускать революционный процесс под влиянием России. И уже не оставалось никакой возможности призывать кого бы то ни было, чтобы еще потерпеть, еще подсобить немногочисленным западным ревнителям революционного развития процесса.
Наверное, читатель понимает, что для меня русское всемирно-историческое безумие в миллион раз ценнее, глубже и масштабнее марксистско-коммунистической прописи. Тем более, подчеркну еще раз, что без этого безумия марксистско-коммунистическая пропись вполне уподобилась бы тете Саре из анекдота. И, может быть, превратилась из экономиста в старшего экономиста. Но и не более того.
Аккумулятором русского всемирно-исторического безумия для меня является уникальная, ни на что не похожая, гениальная русская культура с ее страстями по историческому восхождению человека и историчности вообще.
Кстати, я убежден, что подобные страсти бушевали и в душе самого Карла Маркса. И что они были угаданы русскими, накопившими подобную страсть в неслыханном объеме. Накопитель этой страсти был, если так можно выразиться, многоканальным. Тут и прямой революционный канал с его традицией, олицетворяемой декабристами, Герценом, Белинским, Некрасовым, Чернышевским, народовольцами и так далее. Тут и то, что может показаться антиканалом, а на самом деле является другим ликом того же самого. Я имею в виду не только Льва Толстого, которого Ленин назвал зеркалом первой русской революции, то есть ввел в канон условного накопления того, о чем мы говорим, не только Блока с его «Скифами» и «Двенадцатью», но и того же Достоевского, которого Ленин на дух не выносил по причине его религиозности. Были и другие каналы. К ним еще придется вернуться. Важно, что все эти каналы работали особым образом на прием желанной для них исторической энергии, она же — великая энергия русского всемирно-исторического безумия.
После смерти Ленина накал этого безумия в его советско-коммунистическом варианте стал еще больше нарастать. И кто-то должен был придать этому нарастанию собственно политический характер. Это сделал Сталин, выдвинув не просто бредовое положение о возможности русской социалистической революции. Это положение, возмутившее канонический марксизм, выдвинул, повторяю, Ленин. Сталин же выдвинул не бредовое, а супербредовое с точки зрения канонического марксизма положение о построении социализма в России как отдельной взятой стране.
Тут канонический марксизм не просто взвыл. Он буквально онемел от ужаса. Потому что сие было не крамолой, а чем-то беспредельно возмутительным. А Сталин вдобавок всё время цитировал не только Ленина, чье безумие усилил, но и Маркса, Энгельса и так далее. Канонический марксизм от этого всего вошел в ступор и пребывал в нем вплоть до краха Советского Союза.
Открытым оппонентом Сталина, согласившимся оформлять в тексты отрицание сталинской идеи о построении социализма в отдельно взятой стране, был, как известно, Троцкий. Но Троцкий понятным образом не был возведен международным марксизмом в статус гуру. Потому что был сомнительно революционен. Канонический же международный марксизм просто не стал обсуждать сталинскую идею, считая ее слишком крамольной, то есть не просто нарушающей канон, а не имеющей ничего общего с каноном.
Что же касается Сталина, то он к данному обстоятельству относился с поразительным безразличием и продолжал апеллировать к каноническому марксизму, который отверг сталинизм даже не яростно, а с холодным исступлением.
Апеллируя к каноническому марксизму, добавляя, когда необходимо, адресации к ленинизму, Сталин просто начал строить некую сверхдержаву. То есть тот благой мессианский град, построения которого жаждало русское всемирно-историческое безумие. И он построил этот град, определивший историю XX века и спасший мир от фашизма.
Сталинские апелляции к великой роли русского народа начались задолго до 1945 года. Об особой роли русского народа Сталин говорил и в 1930-е годы. Так что не о конъюнктурных дежурных похвалах идет речь, а о чем-то сущностном и сокровенном. И имеющим прямое отношение к русскому всемирно-историческому безумию.
Можно с уверенностью утверждать, что построение социализма в отдельно взятой стране, предложенное Сталиным, сделано под диктовку этого самого всемирно-исторического безумия. И что Сталин, взвалив на свои плечи груз этого самого построения, каким-то особым образом взаимодействовал с русским всемирно-историческим безумием. А возможно, и с чем-то еще более сокровенным.
Сталин умер 67 лет назад.
Чего только ни случилось со страной за эти годы. Как только ни поносили Сталина. Перестройка и постперестройка разрушили полностью все социалистические достижения, названные уродливыми наростами на теле нормального человечества. Было стерто всё, что только можно. А русское всемирно-историческое безумие почему-то осталось. Его тоже хотели стереть. И предприняли огромные усилия в этом направлении. Была провозглашена теория изменения ядра русской цивилизации. Было предложено переписать русские социокультурные коды. Работа в этом направлении носит лихорадочный характер. Но результат, как мы видим, непропорционален затраченным усилиям. Почему-то именно русские стали опять — после всех покаяний по поводу собственного социалистического безумия — главными оппонентами США. Почему это сделал не Китай? Никакого рационального ответа на этот вопрос нет.
Можно ли лишить Россию ее спасительного для мира всемирно-исторического безумия — неясно. Ненадолго Россию убедили устыдиться этого безумия, но вскоре она обнаружила, что ничего по-настоящему ценного, кроме этого безумия, в ней нет. И восстановила данное безумие в его невнятном, но свободном от какого-либо самоограничения качестве. Мы это наблюдаем постоянно. А как только всемирно-историческое безумие России вновь начало разворачиваться, в его эпицентре оказалась личность Сталина. Этому можно давать сотни рациональных объяснений, и все они будут справедливы. Вот только рационализм здесь по-настоящему ничего объяснить неспособен.
Сталин непобедим постольку, поскольку непобедимо русское всемирно-историческое безумие. А если это безумие будет побеждено, то вряд ли сохранится история. И вряд ли возможно, изъяв историчность из бытия человечества, сохранить человечество в том его качестве, которое хоть как-то сочетаемо с осмысленностью существования. Захочет ли человечество существовать не осмысленно — отдельный вопрос. Но даже если захочет, это будет уже не человечество.
Вот настоящая цена той проблемы, которую пытаются различным образом умалить.
До встречи в СССР!
