Бахтин в Мордовии — 2
Давайте отвлечемся на время от злоключений, постигших Бахтина в Саранске в 1937 году. И ознакомимся с описанием некоего круга «носителей старой культурной традиции Петербурга» (круга, как мы увидим, близкого к Бахтину), предложенным С. С. Аверинцевым. А уже после этого вновь вернемся к саранскому эпизоду.
Сам Аверинцев — оппонент Бахтина в вопросе о смеховой культуре — относился к советскому довольно сложно. И с подчеркнутым уважением относился к Бахтину и его непростой судьбе. Что не помешало ему в годы перестройки, когда бахтинская идея о раскрепощающем и освобождающем значении смеха и Низа получила столь зловеще-гротескное воплощение, в резкой форме выразить неприятие этой идеи.
В докладе «Опыт петербургской интеллигенции в советские годы — по личным впечатлениям» (2003 г.) Аверинцев рассказывает о хорошо знакомом ему петербургском «замкнутом круге более или менее нонконформистской интеллигенции, ориентированной на старые культурные парадигмы и уже постольку более или менее оппозиционной». Представителей данного круга он характеризует как «настоящих жрецов науки, которые казались людьми иной породы, последними гражданами затонувшей Атлантиды…» (Вспомним определение, которое дал Бахтину С. Бочаров: «из другого теста».)
Насколько же меркли на фоне этой «иной породы» московские интеллигенты «несоветского или хотя бы не-совсем-советского типа»! «В глазах лучших среди наших московских наставников читалась печально-ироническая оглядка на реальность сегодняшнего дня… и неизбежная попытка отмерить, чтó при данных обстоятельствах еще можно (и должно!) сделать, а на какие прежние устои следует махнуть рукой».
«Питерские мэтры» в диалог с реалиями сегодняшнего дня не вступали. Они, по Аверинцеву, строили диалог с «Культурой Вечности» поверх сегодняшних (то есть советских) реалий. Но при этом, однако, занимали отнюдь не последнее место в советском научном сообществе.
Кто же входил в замкнутый круг «питерских мэтров», почти поголовно прошедших через ГУЛАГ, к которым молодой москвич Аверинцев ездил за «инициацией в мистерии Петрополиса»? «Вот неполный список: Дмитрий Сергеевич Лихачев и Иосиф Давыдович Амусин, Аристид Иванович Доватур и Андрей Николаевич Егунов…»
Особняком в этом списке стоит И. Д. Амусин — как сообщает Аверинцев, интереснейшие беседы с ним были посвящены Кумрану и иудаике (Амусин — крупный специалист по рукописям Мертвого моря) и не имели специально к Петербургу «никакого касательства».
Обладатели же трех других имен из указанного списка (они-то, по-видимому, и посвящали Аверинцева в «мистерии Петрополиса»), безусловно, в 1920-е гг. находились с Бахтиным в одном духовном и идейном поле. А. И. Доватур делился с Аверинцевым своими воспоминаниями о Константине Вагинове. Знал Вагинова и А. Н. Егунов. (Доватур и Егунов создали в свое время кружок любителей античной литературы АБДЕМ, а Вагинов взаимодействовал с АБДЕМом).
Вагинов, прозаик и поэт, с 1924 г. входил в так называемый «круг Бахтина». Многих участников этого круга он сделал позже прототипами своего романа «Козлиная песнь», выведя самого Бахтина в образе Философа. Для героев «Козлиной песни» их родной город превратился в город «кончившейся мечты». Они окружены враждебным миром тех, кто согласился существовать по законам нового времени. Себя они, укрывшись в деревянной петергофской даче-башне, мыслят этаким островком Ренессанса (явный отсыл к знаменитой «Башне» поэта-символиста Вячеслава Иванова, к которому «круг Бахтина» относился с большим интересом; в «Башне Вячеслава Иванова» после революции 1905 года собиралась творческая петербургская интеллигенция, отгородившаяся от «грубой реальности» и проповедовавшая «неслиянность» с толпой).
Доватур и Егунов были знакомы и с самим Бахтиным: он, как и Вагинов, посещал занятия АБДЕМа.
Упомянутый Аверинцевым в списке «питерских мэтров» Д. С. Лихачев тоже в 1920-е лично знал Бахтина. Оба они входили в кружок «Хельфернак» («Художественная философская религиозно-литературная академия»). Позже «Хельфернак» был переименован в «Братство Серафима Саровского». К моменту ареста в 1928 г. Бахтин состоял в организации «Воскресение», а не в «Братстве». Но «Воскресение» поддерживало связи с «Братством».
Я уже приводила в одной из статей свидетельство С. Бочарова о том, что Бахтин до самой кончины не расставался с образком Серафима Саровского. Адресует ли нас этот образок только к тому, что Бахтин почитал Серафима Саровского? Или также и к структуре «Братство Серафима Саровского»? А что это за структура?
Приведу цитату из «Обвинительного заключения по следственному делу №108» — делу «Воскресения», в котором содержится и характеристика «Братства». В 1927 г. Д. С. Лихачев, П. П. Мошков и еще ряд членов «Братства Серафима Саровского» создали кружок под названием «Космическая Академия Наук» (КАН). Лихачев впоследствии утверждал, что вся деятельность КАН носила исключительно шутливый характер. Однако, как указывается в обвинительном заключении, КАН занималась, в том числе, политическими вопросами: «Доклад Мошкова о засилии евреев в России «Евреи и Россия» … сравнивал соввласть с властью «еврейского кагала», доказывал, что нынешние Советы (форма правления в СССР) не русские, а еврейские учреждения, что революция в России является попыткой евреев доказать свое могущество на одном из современных европейских государств…». В КАН принимались только «наиболее подходящие по «мысли и духу», т. е. люди, считающие, что в «России царит теперь невероятный в мировой истории гнет и насилие над живой мыслью под редакцией жидовствующих чекистов».
Кожинов обмолвился однажды, что саранский эпизод биографии Бахтина (речь идет о 1940-х — 1950-х гг.) может кому-то показаться странным. Вроде разгар сталинской эпохи, однако человек, имеющий статью за контрреволюционную деятельность, не только находится на свободе, но и допущен к преподавательской работе в вузе. Завершает Кожинов свою мысль так: «Тогдашняя ситуация в стране была намного более сложной, чем изображается ныне в средствах массовой информации. В ходе жестоких репрессий имели место «неожиданные», пока еще не понятые до конца отклонения».
Что имеет в виду Кожинов? Пояснения находим у него самого. Виднейшие представители гуманитарных наук: философы А. Лосев, С. Дурылин, историки С. Бахрушин, С. Веселовский, Б. Греков, Е. Тарле, Н. Пигулевская (проходившая по делу «Воскресения» вместе с Бахтиным), филолог В. Виноградов и другие, арестованные на рубеже 1920-х–1930-х гг., были обвинены, в частности, в «русском национализме». «Однако в середине 1930-х годов они были возвращены к работе (а почти все их гонители, напротив, репрессированы) и вскоре стали академиками, членами-корреспондентами, профессорами, орденоносцами и т. п.». (О стремительной научной карьере Пигулевской после освобождения в 1934 г. я уже писала.)
Так вот, по версии Кожинова, сложность ситуации, ускользающая от массового понимания, заключается в том, что Сталин к этим гонениям отношения не имел. Напротив, именно он и восстановил потом справедливость, в некотором смысле нарушив собственную красную монологичность и вступив в диалог с представителями этой самой «старой культурной традиции». Истинный гонитель — Бухарин, в руках которого с 1925 по 1929 гг. была сосредоточена «вся идеологическая жизнь». В январе 1928 г. Бухарин, объявив о необходимости немедленной научной революции, «произвел по существу ревизию отношения Ленина к буржуазным специалистам», — пишет Кожинов. По Бухарину, марксизм успел к концу 1920-х проникнуть «до самая святая святых прежней культуры, переделывая ее по своему образу и подобию». А потому время буржуазных специалистов — истекло.
Кожинов настаивает, что именно этот доклад Бухарина положил начало масштабным репрессиям в Академии наук. Бахтин, по его словам, «видел совершенно ясно, что Дело «Воскресения» неразрывно связано с Делом АН… Гонения на культуру начались с Дела «Воскресения». Затем последовал разгром АН».
Почему же осужденные по «Делу АН» спустя некоторое время «вернулись в академию и получали за свою работу всяческие премии»? «Часто они не отбывали положенные сроки. Тот же Тарле вернулся в Ленинград и уже в 1935 году издал книгу».
Причину такого поворота Кожинов видит в закате политической звезды Бухарина.
Действительно, Бухарин разошелся в 1928 г. с линией партии по вопросу о форсированной коллективизации и индустриализации, назвав сталинский подход «авантюристическим». И в 1929 г. был снят со всех занимаемых постов и выведен из Политбюро ЦК (инициированные им дела «Воскресения» и АН по инерции развивались). В 1930-х Бухарину удалось частично восстановить позиции. Но в 1936 г. в ходе процесса над Зиновьевым и Каменевым он был обвинен в создании «правого блока». А в 1938 г. оказался одним из главных фигурантов на процессе по делу «Антисоветского правотроцкистского блока».
О чем, по сути, говорит Кожинов? О том, что Сталин остановил «всевластие большевистского «еврейского кагала». И вступил в диалог с представителями «старой традиции», пропитанными, в том числе, духом «русского национализма». И что многие из тех, кто только что был «жертвой режима» (и продолжал в глазах окружающих оставаться таковой в течение многих лет), при указанном повороте оказались выведены из разряда «жертв». И что если не иметь всего этого в виду, пребывание Бахтина в Мордовии выглядит цепочкой необъяснимых странностей.
Мы уже говорили в прошлой статье, что, прибыв в 1936 г. в Саранск, Бахтин оказался в эпицентре конфликта. Что столкновение декана литфака Г. Петрова (который помог Бахтину устроиться на работу в институт) и декана физмата, секретаря парткома МГПИ П. Еремина завершилось увольнением Петрова и его отъездом в Ленинград (Бахтин тем самым лишился своего покровителя). Что далее Еремин переключился на директора МГПИ А. Антонова, обвинив его в том, что он без согласования с парторганизацией института принял на работу Бахтина — «человека с контрреволюционным прошлым». Что в феврале 1937 г. партсобрание института приняло постановление о немедленном увольнении Бахтина. И что Антонов отказался выполнить данное постановление, хотя вряд ли не осознавал, что такой отказ в 1937 году чреват последствиями.
Дальнейший сюжет выглядит странно. В марте 1937 г. Бахтин сам написал на имя директора Антонова заявление с просьбой уволить его из института в связи с обострением болезни. Но лишь 5 июня 1937 г. Антонов выпустил приказ об увольнении Бахтина с формулировкой «за допущение в преподавании всеобщей литературы буржуазного объективизма». Увольнение в 1937 году с такой статьей ничего хорошего Бахтину не сулило.
Еще одна странность — Антонов уволил Бахтина вопреки указанию уполномоченного НКВД, потребовавшего повременить со снятием Бахтина. То есть пошел на обострение отношений уже не с институтским парторгом, а с представителем НКВД. Мало того, сделал это в момент, когда трое сотрудников института: преподаватели мордовской кафедры С. Сумбаев, С. Абузов и А. Рябов (создатель эрзянского алфавита на латинице) — уже были арестованы по обвинению в правотроцкистской националистической деятельности.
Почему Антонов уволил Бахтина, очевидным образом усугубив свое собственное положение? Если пытался помочь Бахтину — к чему формулировка «за буржуазный объективизм»?
13 июня 1937 г. Антонова отстранили от руководства институтом, а Еремина назначили и. о. директора МГПИ.
20 июня Антонов был арестован по тому же обвинению, что и преподаватели Сумбаев, Абузов и Рябов.
Сам Антонов, Абузов и Рябов — эрзя. Национальная принадлежность Сумбаева не ясна. Спустя некоторое время эрзя Васильев, инициатор создания Мордовской автономии, тоже будет арестован... Можно ли сказать, что удар был нанесен именно по эрзянам? Нет. По делу правотроцкистов и националистов были арестованы и мокшане. Скорее, можно говорить о том, что репрессированы были носители определенных (из эпохи, когда речь шла еще о мировой революции) представлений о том, какой должна быть Мордовская автономия — с умеренным дистанцированием от русских, с развитием письменности на латинице... Бахтин к «троцкистскому» сюжету и его производным («блоку правотроцкистов» и пр.) отношения явно не имел. И оказался выведен из-под удара. И вывел его не кто-нибудь, а Еремин.
Биографу Бахтина В. И. Лаптуну действия Еремина в отношении Бахтина представляются не поддающимися «никакому рациональному обоснованию. Постоянно выступая на собраниях за увольнение из института Бахтина, он тем не менее отменил приказ бывшего директора о снятии Михаила Михайловича с работы за «буржуазный объективизм». И подписал приказ об увольнении Бахтин по собственному желанию. Через несколько часов Бахтин с супругой отбыли в Москву.
Мы не знаем, чем руководствовался Еремин. Очевидно одно: жестко атакуя Петрова и Бахтина, он по факту не подвел их под арест, а, напротив, вытолкнул из института в период арестов.
Во второй приезд Бахтина в Мордовию мы наблюдаем сходную картину: несмотря на регулярные неприятности, большие беды обходят его стороной.
Но об этом — в следующей статье.
