Русская судьба и воля Истории, или За что Россия сражается на Украине

Российское телевидение далеко не худшим образом информирует население о том, что происходит на Украине. Но телевидение ― это телевидение. Оно всегда опирается на короткие высказывания, компактные, желательно информационно плотные, и на какую-то комбинацию этих высказываний ― нарезку, сопровождаемую видеорядом. В рамках такой деятельности нашего, да и любого другого, телевидения (тут всё примерно одинаково обстоит), невозможно подробно обсудить картину происходящего на Украине. Можно представить данные, дать какие-то сведения, эти сведения можно чем-то дополнить. И хотя много чего говорится в интернете, но это не значит, что есть картина.

По нескольку раз в день участвуя в телевизионных передачах, спокойно собраться и предъявить эту картину в очередной передаче «Смысл игры» я не мог. И считал, что должен выступать по телевидению, потому что всё-таки в этом есть какой-то макросмысл.

Сейчас я оказался в Александровском. И, оказавшись тут, могу попытаться для самого себя, да и для всех, кто меня слушает, построить некую модель, обсудить совокупную ситуацию, по возможности избегая крайностей в этом обсуждении и выделяя нечто действительно существенное.

Так вот, по существующим более-менее правдоподобным данным, до начала нашей спецоперации Вооруженные силы Украины составляли 261 тысячу человек, из них 41 тысяча ― гражданский персонал. То есть собственно военный состав украинской армии до начала нашей спецоперации был порядка 220 тысяч военнослужащих.

Кроме регулярной армии, в составе тех сил, которые могли и хотели активно противостоять нашей спецоперации, была пресловутая Нацгвардия Украины.

Количество нацгвардейцев, которые должны были стать и на самом деле стали ядром того украинского войска, которое противостоит нашей спецоперации, ориентировочно 50 тысяч человек. Итого 270 тысяч человек. Кроме этого, сопротивление могли оказывать и оказывали 23 бригады так называемой территориальной обороны.

Примерный состав каждой бригады ― три тысячи человек: в среднем пять батальонов по 600 человек. Иногда больше, иногда меньше. Это худо-бедно еще 75 тысяч вооруженных людей, способных противостоять нашей спецоперации. То есть мы уже насчитали 345 тысяч человек, способных к военному противостоянию нашим действиям. Добавим к этому корпус резерва, состоящий из управления этим корпусом, трех танковых, двух пехотных, двух механизированных и двух артиллерийских кадрированных бригад. С началом нашей спецоперации на Украине была проведена мобилизация, в ходе которой последовательно были призваны оперативные резервы первой и второй очереди, всего не менее 150 тысяч.

Итого около полумиллиона человек, способных противостоять нашей группировке, осуществляющей спецоперацию. В какой степени противостоять? Кто из них обладает высокой мотивацией и каким-то боевым опытом и способностями, а кто используется в качестве пушечного мяса ― это отдельный вопрос. Но поскольку через так называемую АТО, через эту карательную омерзительную операцию в Донбассе, было пропущено достаточно много людей, то сказать, что все ― пушечное мясо, никак нельзя и, кроме того, на протяжении всех этих лет инструктора НАТО, инструктора просто американские, инструктора британские, в том числе пресловутого SAS ― парашютно-десантных войск, постоянно работали с украинской армией и стремились повысить качество тех военнослужащих, которым была уготована с самого начала роль ударного боевого отряда в войне с Россией. Причем войне на уничтожение.

Зачем нам преуменьшать возможности противника? Это и не к лицу, и не дает нам правильно понять ситуацию, а также правильно спланировать будущее. По указу президента РФ от 17 ноября 2017 года № 555 «Об установлении штатной численности Вооруженных сил Российской Федерации» военнослужащих в России чуть более миллиона. В этот миллион (еще раз подчеркну, что приводимые данные не претендуют на абсолютную точность и являются официальными) входят призывники и контрактники. Министр обороны России на одном из пленарных заседаний Общественного совета при Министерстве обороны сказал, что численность контрактников более чем в два раза превышает численность призывников. Если сложить более чем два и единицу, то есть три единицы, поделить на них этот миллион и умножить на два, то получается, что контрактников, ориентировочно, примерно шестьсот тысяч. Больше или меньше, я совершенно не претендую здесь на точность цифр. Вновь подчеркну, цифры приблизительные, но имеющие достаточно серьезное отношение к реальности.

Формируя ограниченный контингент для спецоперации, наше Министерство обороны никоим образом не могло включить в него всех контрактников России. Россия не может и не должна оголять остальные свои рубежи, обстановка на которых носит не до конца мирный характер. Она этого и не сделала.

Осуществление спецоперации в отдельно взятом регионе предполагало этот самый ограниченный контингент. Отечественные полуофициальные, но публично высказывающиеся военные эксперты вряд ли сильно ошибаются, утверждая, что в спецоперации на Украине участвует не более трети наших контрактников. Это было бы разумно.

Кто-то из таких вполне компетентных экспертов утверждает, что в операции задействовано 125–150 тысяч российских контрактников. Кто-то настаивает, что их там аж 200 тысяч. Но, по-моему, никто не называл цифру более двухсот. А значит, наш ограниченный контингент, участвующий в спецоперации, примерно в 2,5 раза меньше, чем тот разнокачественный контингент, который Украина может использовать в противодействии нам.

При этом выбранная украинцами или навязанная нашей замечательной армией этим самым украинцам тактика основана на оборонительных боях в городских агломерациях и укрепрайонах, где они сидят в котлах. Но они же там сидят и воюют. А обычно при такого рода боевых действиях необходимо трех-, а лучше пятикратное преимущество атакующей стороны перед стороной обороняющейся.

Мне справедливо возразят, что тут всё дело состоит в том, какова техническая вооруженность тех, кто противодействует нашему военному контингенту, и что у России эта техническая вооруженность намного выше. Это так и есть, не спорю, коль скоро мы рассматриваем тяжелое вооружение ― самолеты, вертолеты, тяжелую артиллерию, ракеты и так далее. Во всем остальном украинские военные оснащены не хуже российских. Но, конечно, умелое использование преимущества тяжелой военной техники не может не дать результата, и оно дало этот результат. Причем гораздо больший, чем лично я ожидал.

Однако, коль скоро речь идет о штурме укрепрайонов или сходных с ними городских агломераций ― промышленных зон и так далее, — причем о таком штурме, когда надо беречь и своих военных, что совершенно правильно, и мирное украинское население, что абсолютно правильно тоже, то преимущество в тяжелой технике, оставаясь по-прежнему решающим, теряет абсолютное значение. Ведь это не военный контингент в голом поле, где можно накрыть его сверху и завершить всё в течение получаса. Это люди, сидящие в бетонированных зданиях или даже в каких-нибудь промышленных или обычных жилых помещениях ― каменных, дополнительно укрепленных, ― они не вылезают в открытую схватку, они ведут сугубо оборонительные действия.

Как по ним можно работать? Как можно, так и работают. Вгрызаются иногда в четырехметровый слой железобетона ― в Авдеевке или где-нибудь еще, ― аккуратно наносят удары по жилым домам, насколько это вообще возможно в жизни, понимая при этом, что мирным населением там прикрываются. А также понимая, что вот так оголтело бросаться в эти штурмы, класть немерено своих ― нельзя, аморально, недопустимо.

Соответственно, возникает темп ведения боевых действий, картина в целом того, как именно распределены воинские контингенты на территории Украины ― огромной, между прочим, территории, и так далее.

А коли так, то из тумана различных военных или околовоенных фантазий начинает выступать некая очень относительная (я подчеркну, я тут не претендую на абсолютность), но правда о происходящем. А она состоит именно в том, о чем я только что сказал: наш ограниченный контингент по численности меньше того контингента, с помощью которого украинцы противостоят нашей спецоперации. При этом еще раз повторю: украинцы ведут сугубо оборонительные бои в котлах, окопавшись в мощных укреплениях, прикрываясь живыми щитами из мирных людей, и так далее. Можно, конечно, брать их измором, но это означает, что также измором будут браться и сугубо мирные люди, которых не выпускают по гуманитарным коридорам. Между прочим, практика, не имеющая аналогов в военной истории.

А раз так, то мне хочется спросить: прошу прощения, в каком галлюцинативном бреду могла родиться мысль, что при таком соотношении сил и таком характере боевых действий спецоперацию на Украине можно провести то ли за неделю, то ли за две недели? Кто эти люди, сначала утверждавшие подобное, а потом заявившие, что наш ограниченный контингент плохо воюет?

Если вы создали сами себе какую-то фантазию, пусть, может быть, даже и высокопоставленную, а потом сравниваете свою фантазию с реальностью и говорите: «Она же не совпадает!» ― то, может быть, вам стоит просто отказаться от фантазии? Ознакомиться с цифрами и ответить на вопрос, а как это вы всё планировали осуществить за неделю, две и так далее на огромной территории? Возможно, что на самом деле чья-то ставка делалась на то, что при первых ударах власть рассыплется, военные сдадутся, а мирное население будет приветствовать братские войска с цветами.

Но если такая химера владела чьим-то сознанием, то я не могу называть подобное сознание до конца адекватным. Ведь проблема даже не в том, что имеет место такое соотношение сил, имеет место и что-то другое. Украина ― это страна, которая проиграла всё. Она проиграла историческое самосознание, она проиграла экономику, чудовищно проиграла. Она увязла в чудовищном воровстве. Она не создала ни военно-промышленный комплекс, ни соответствующее оснащение армии. Она чудовищно себя ведет в культуре, средствах массовой информации, где угодно. Это тотальный провал, «фэйлд стейт» (Failed state). Но есть одно направление, на котором Украина действует с тёмной зловещей гениальностью, ― это направление идеолого-информационное.

Украина ― это моноидеологическое государство, взявшее на вооружение страшно тёмную бандеровскую идеологию. Эта темная, мерзкая, гнусная, античеловеческая, ультранацистская идеология была блистательно разработана ее создателями, доведена, если так можно выразиться, до технологических карт. И ее взяли на вооружение один к одному. Вот они брешут, что там «нет Бандеры». Кто-то в это верит?

Причем оказалось, что для реализации идеологии и ее соединения с информационной сферой имеется в наличии около миллиона достаточно убежденных людей.

Это огромное количество, понимаете? Дело не только в том, что украинское руководство решилось взять на вооружение эту неслыханную античеловеческую пакость. Еще раз подчеркну, блестяще разработанную нелюдью, которая ее сочинила именно для власти, для конкретной реализации. Дело не только в том, что это руководство решилось на подобную пакость. Дело в том, что для осуществления этой пакости у них был, кроме великолепных технологических карт, созданных всей этой мразью бандеровской, которая очень цепко рассуждала о том, «что мы будем делать, когда придем к власти», и вот дорвалась, ―, но и идеологический актив.

Может быть, это люди и неумные, фанатичные или безумные, но они движутся в одном мерзком нацистском идеологическом фарватере, и их всех востребовали для превращения идеологических химер в реальную идеологическую жизнь. Их востребовали ― и они оказались достаточно когерентны для того, чтобы это сделать. Ревностных, может быть, туповатых, может, каких угодно еще адептов этой идеологии поместили чуть ли не в каждый детский сад и чуть ли не в каждую школу, чуть ли не в каждый взвод украинской армии, во все органы управления.

Это и есть натурально, без дураков, идеологическое государство. А поскольку вдобавок там всё время в большом количестве вертелись циничные пиарщики, то они соединили эту идеологию со своими фокусами, своими образами, своей поганой ложью ― со всем чем угодно, и придали этому всему энергетический характер. Это было сделано с темной, зловещей гениальностью ― я отвечаю за свои слова. Не надо преуменьшать возможностей противника, каким бы мерзким этот противник ни был. Чем он более мерзкий, чем он более зловещий, тем точнее надо оценивать его возможности. Это было сделано, это было раскручено упорно и инвариантно на протяжении последних восьми лет в ультрарадикальном, фактически тоталитарном варианте. А перед этим еще на протяжении тридцати лет это всё разминалось в виде таких же проб пера. Кучма: «Украина це не Россия», Ющенко и так далее. Там много было «героев», которые в большей или меньшей степени это всё разминали. Да и Янукович недалеко ушел. И у этого была какая-то почва в национальном самосознании. Ну была!

Я не утверждаю, что эта идеология привела к тому, что все одинаково взбесились. Это не так. Всегда останутся здравомыслящие люди, которые в условиях террора лягут на дно. Всегда остаются люди, действительно убежденно симпатизирующие России.

Но мы же помним немецкий рейх ― он же развернулся-то по-настоящему, скажем так, в 1934 году, а уже в 1943-м это наткнулось на объективные данные о том, что фюрер проигрывает. Сначала Сталинград, потом Курскую дугу. Значит, в таком, совсем живом, смачном виде это всё просуществовало 9–10 лет. Срок, вполне сопоставимый с тем, в течение которого бандеризация Украины очень успешно осуществлялась в идеологическом, информационном ключе. Она возымела действие. Да, там очень много нелюдей, садистов и всего остального — но они могут убивать и умирать!

С гораздо большим удовольствием они пытают ― это всегда было свойством бандеровцев, отличительным свойством в сравнении с немецкой нелюдью, которая всё-таки в большей степени была готова не только пытать, но и умирать. Бандеровцы же упоенно занимались пытками и всем подобным. Так что сказать, что они вообще не лили кровь, и у них нет вот этой вот ретивости в том, что касается убийства ненавидимых ими москалей и всех прочих, нельзя. Это пропитало каждую пору украинского общества.

У нас же царствовала не идеология, а нечто другое. Этакая расслабуха, местами умеренно патриотическая, местами либерально-космополитическая. Россию целенаправленно ни к какой войне идеологически и информационно не готовили. Ее готовили к мирному существованию в некоем условном и очень проблематичном потребительском кайфе. То есть ее размагничивали, а противника намагничивали. Что совершенно логично в условиях, когда хотят, чтобы Россия проигрывала, а те, кто ее атакует, выигрывали. Их и накачивают соответственно. Эта машина накачки была соединена впервые в мировой истории с мощью так называемых респектабельных западных государств, очень немалой мощью. Образовалась фантастически гремучая смесь, которая, между прочим, много чего сулит в дальнейшем.

Возник зачаток будущего нового фашизма, очень недалекого в каком-то смысле от нацистского. И когда начинаются ахи и охи, дескать, «да какой нацизм, да боже, посмотрите какая кровь у Зеленского», то это очень трогательно выглядит. Ну совсем глупо. Уже с 1946 года нацизм сильно менялся. Вопрос всегда был не в том, какой народ выбран в качестве объекта ненависти и уничтожения. Тут есть одна закавыка, которую тоже можно обсудить, но только одна.

Вопрос всегда заключался в определенной теории элит и в том, что в рамках этой теории нет единого человечества. То бишь полноценны лишь те, кто господствует. Также есть промежуточные особи. И есть совсем недолюди, которых можно уничтожать, как кур или свиней. Какое нужно поголовье, такое и нужно. Это очень полезная для XXI века идеология. Поскольку она тесно связана с древним гностицизмом, всеми этими василидами, валентинами и так далее ― никуда эта связь не денется, она идет сквозь века, ― то, конечно, там есть одно обстоятельство. Оно состоит в том, что в принципе никакая теория расщепления вида homo sapiens не может существовать без проклятия в адрес создателя всего этого «кино». Которого, естественно, все эти люди с древнейших времен и поныне называют Демиургом. Считают злым, подлым и так далее. И в большинстве древних произведений, конечно, еврейским.

Подчеркиваю, это Демиург. Который не есть высшая сила. Так, хулиганящий мерзавец, создавший космос, гравитационную вселенную, вампиризм форм и бог знает что. А нужно вернуться в такой Абсолют, где всего этого просто нет.

И с каким бы видом дифференциации вида homo sapiens на различные подвиды вы ни имели дело, если только они это начали, то где-нибудь в потаенном загашнике у них всегда есть и необходимость всё уничтожить, потому что это всё подло и гадостно, как сама жизнь. Всё уничтожить, это раз. Необходимость найти то звено, которое сопротивляется этому уничтожению. И необходимость ненавидеть ту силу, которая создала всю эту гадость под названием жизнь, Космос и так далее. И тут рано или поздно, еврейский народ ― он может не сомневаться ― натолкнется на некую модель, в которой ему отведена соответствующая роль. Но это может происходить более уклончиво, менее уклончиво, находиться на первом месте или оставляться на закуску. Проблема сложная.

Сейчас же дело в том, что это всё на Украине реализовано. Это большое европейское государство с большой армией, какими-то ресурсами и с соответствующим населением, вставшим на подобный путь. Теперь давайте подумаем. Оно уже «по самые-самые» в этом. Брехня, будто этого нет и «какая, мол, денацификация, что вы несете». Оно уже вот так.

Противодействие обернулось санкциями. Санкции начали всё более и более подрывать сложившийся порядок вещей, всю эту омерзительную глобализацию и остальное. Глобализация стала распадаться. По ходу этого распадения всё же не ограничивается ценами на нефть и горючее. Где горючее, там продовольствие, все товары вообще и так далее. Плюс житницы, которые либо отсечены от мирового рынка, как Россия, либо просто находятся в некондиционном состоянии, как Украина. Плюс различные металлы, очень важные сельскохозяйственные удобрения и так далее и тому подобное.

О чем тут речь? О том, что жизнь будет неравномерно ухудшаться. Она будет ухудшаться в западном мире. И все об этом уже говорят: затяните пояса, наденьте свитера и так далее. Она будет гораздо сильнее ухудшаться в третьем и четвертом мире. При этом на Западе не только будет чуть-чуть голодно и холодно, не хочу преувеличивать, но и будут закрываться очень многие заводы. А значит, начнется безработица. Плюс ухудшение уровня жизни и всё прочее. Это будет вызывать соответствующие реакции у западного населения. А для того, чтобы доставить ему еще больше «радости», туда побегут не только миллионы украинских беженцев, что уже само по себе не так уж слабо, но побегут и люди из третьего и четвертого мира. Волнами. А это еще больше усилит антимигрантскую раздраженность, которая помножится на ухудшение образа жизни. Как вы думаете, к чему это приведет и к чему это приводит уже сейчас? Кто-то надеется, что при этом уцелеют центристские или либеральные правительства? Ой ли! Начнется что-то другое. И это другое, всегда беременное нацизмом, соединится с украинской наработкой.

Когда я сказал про идеологическую гениальность и всё прочее, я имел в виду невероятную мерзость и пакость, исполняемую соответствующими людьми. Но эти же люди несут ахинею о том, что век будет «украиноцентричным». То есть нацистскоцентричным, понимаете? Это катализатор глобального процесса, смысл которого совершенно ясен. При существующих моделях капитализма и при любых их модификациях всё равно нельзя дать ответ на один вопрос: зачем столько людей, если меньшее количество людей всё произведет, а ничего, кроме производства, нет. Это при коммунизме ― восхождение, Новый Человек… А так ― зачем вот эта, скажем, тетенька? Она в производстве не нужна, она писает, какает, кушает, одевается ― вот она зачем? Зачем их столько? Но нужно же иметь какую-то легитимацию для того, чтобы сократить людское поголовье. Значит, для того чтобы его сократить, его надо назвать быдлом, скотом, недочеловеками. Без этого оправдания уничтожать неудобно. И это прекрасно понимали и немцы, и бандеровцы.

Теперь. Налицо неравномерность развития при фазе сегодняшнего шизоимпериализма, шизокапитализма. Всё равно неравномерность развития остается ― вот как написал о ней Гильфердинг, как потом Ленин это подхватил, как это реализовалось в Первой мировой войне, так это и реализуется поныне.

В рамках этой неравномерности есть молодые капиталистические страны, а есть старые. Старые ― это Америка, а молодая ― это Китай. В Первой мировой войне, в преддверии ее, старой была Великобритания, а молодой ― Германия.

Значит, Соединенные Штаты, ощущая, как именно растет Китай, должны принимать меры или отказаться от гегемонии. Они никогда не откажутся от гегемонии, никогда. Ни хозяева их не откажутся, ни общество. А если бы гегемония была отнята, то это всё перескочило бы с первого места, которое сейчас даровано обожравшемуся и находящемуся в соответствующем ментальном и физиологическом состоянии населению, на место этак пятое-четвертое. Что резко бы сократило «халяву» и привело бы к очень большим бурям, которые правящий класс Америки никогда не допустит. Как не допустит он и исчезновения гегемонии.

Значит, мы имеем дело с ситуацией, при которой хошь не хошь, но американцам придется как-то выяснять отношения со стремительно растущей Китайской Народной Республикой. И они это записали во всех доктринах, и нас туда пристегнули. А как они это будут делать, кто-нибудь мне может объяснить? Вот кто это будет делать?

Наверное, это будут делать австралийцы, которые разведут очень-очень много кенгуру, кенгуру схватят тяжелое автоматическое оружие, блестящее, созданное американским техническим гением, и начнут истреблять китайцев? Вряд ли кто-то рассчитывает на такую утопию, правда? Поэтому хоть вы давайте Австралии подводные лодки, хоть не давайте, хоть вы ее так затачивайте, хоть по-другому, хоть вы ее вооружайте ядерным оружием, ―, а это Австралия. И всё.

Так кого же надо натравить-то на Китай, если своими руками не хочется этого всего делать? Например, Индию ― дорога проторенная. Но! Индийцы упорно не хотят. Они понимают, к чему их готовят. Они готовы любить Соединенные Штаты и с радостью брать оттуда всё, что Соединенные Штаты дают, как были готовы к этому и китайцы где-нибудь лет 30–40 назад. Но они совсем не хотят таскать каштаны из огня американцам и памятным им британцам, которых они, может быть, и ценят, но ненавидят. Память о колониализме ― это вещь суровая.

Но тогда остается один кандидат, там, на Дальнем Востоке и Юго-Востоке ― это Япония. Для нее это дело привычное, для самурая резать китайцев ― дело привычное. Может, самурай чуть-чуть и оброс жирком, но его можно привести снова в необходимое состояние. Но тогда этой Японии надо дать и армию соответствующую, и ядерное оружие ― на всю катушку. А это значит ― сокрушить Ялтинско-Потсдамский мир.

Теперь, тут же не одна Япония. Тут Германия сразу говорит: «А мы уже, знаете, так боимся русских, что $100 миллиардов евро на создание нового бундесвера». И что же, он тоже будет неядерным? А кому он тогда нужен? Значит, тогда и Германия, и Япония должны быть вынуты из темницы Ялты и Потсдама. Их надо отмыть, отряхнуть и дать им возможность стать не преступными державами, совершавшими черт-те что в ходе Второй мировой войны и потому всё время кающимися, а державами хорошими. Например, воюющими с Россией, с русскими. А также с китайцами.

Но тогда, если рушатся все остатки Ялтинско-Потсдамского мира, то неизбежно нацизм становится главным выгодоприобретателем. Чем глубже этот Ялтинско-Потсдамской мир, тем нацистам хуже. Тогда они чудовища, звери, и они фрустрированы, придавлены политически и прочее. Если всё это уходит, ―, а было понятно, что всё это начнет уходить, как только охают коммунизм, а вслед за коммунизмом начнут рушиться христианство и все мировые религии, ― тогда эта нацистская гадина выпорхнет из этого дела, выползет или всплывет. Но теперь мы видим еще более яркие свидетельства того же самого масштабного процесса, он идет.

И у меня, в связи с тем, что я сейчас излагаю, и в чем я абсолютно убежден, ― я не сейчас стал в этом убежден, а гораздо раньше, лет этак тридцать пять назад, ― у меня в связи с этим возникает вопрос к определенному поколению, а также к тем, кто его предрассудки наследует: «Милые, а вы чего хотели? Чего вы хотели, когда мягенько, кое-как относились к распаду СССР?» Разве этот распад СССР сам по себе не был кровавым? Разве мне приснились Сумгаит, Фергана и все прочие «удовольствия»? Он же уже на момент, когда всё разваливалось, был кровавым. Разве он не стал еще более кровавым, когда это всё по-настоящему развалилось? Разве не выяснилось, что грузины хотят резать абхазов и осетин? Что молдаване хотят расправляться с Тирасполем? Что прибалты хотят изгонять русских, устанавливать полуфашистский режим с неравенством людей ― с «унтерменшами»? Что по соответствующим траекториям пошел юг, а уж Кавказ тем более? Разве это всё не стало ясным? Разве это не было ясным уже до распада и не стало ясным сразу же, как он начался? Разве дальше всё это не шло по нарастающей? А почему оно шло по нарастающей?

Друзья мои дорогие, а потому оно шло по нарастающей, что ни одна из этих освободившихся от «гнета» русского империализма и коммунизма суверенных республик не была государством. Вы понимаете, Франция была и есть государство. И Великобритания, и Испания. Германия ― молодое государство, но тоже существует как государство. И даже все эти там Польши, Чехии и Италии и так далее ― у них что-то есть, есть какой-то инстинкт, высшее понимание того, что такое государство. У этих обрубков Советского Союза не было и не могло быть ничего такого. У них нет истории государственности, у них нет опыта населения по несению креста государственности на своих плечах. Этого нет вообще.

Что касается Армении или Грузии, там какие-то есть воспоминания о царе Тигране, царице Тамар, Давиде-строителе и так далее… Но это — «вспомнила бабка, как девкой была». Основное время своего существования эти территории находились под османским и персидским игом, от которого их спасла Россия. Азербайджан был просто частью этих восточных империй, или сатрапий, или султанатов.

Средняя Азия, кроме каких-то эмиратов, ничем не была. Русские дали им всё, включая письменность, культуру и так далее.

Украина была советской и никакой. Ее не было. Трудно передать, что такое этот опыт несения креста государственности. Это русский опыт.

Прибалтики как исторически значимой территории, где бы этот крест на себе несли, не было ― Литва входила в Великое княжество Литовское, а дальше был Тевтонский орден и всякие остзейские бароны.

Это же факт. От него никуда не денешься. Значит, оказавшись суверенными на халяву, просто по факту, эти обрубки империи должны были как-то жить. В обрубках начался регресс. Единственное место, где процесс как-то удержали ― это Белоруссия Лукашенко, там такого регресса не было, потому что регресс начинался, когда дико расплевывались с советским и российским прошлым.

Вдобавок к этому было сказано и в России, и везде, что мы построим капитализм за пять лет, с 1991-го по 1996-й. И никто не сказал очевидную вещь, что это будет криминальный капитализм. А какой еще? Академик получал чуть больше тысячи рублей. Он мог купить Красноярскую ГЭС? Так кто ее мог купить? Либо «общаки», либо какие-нибудь такие спецструктуры, которые покруче «общаков». Они и взяли всё. Началось чудовищное ограбление.

Началась деградация всех индустриальных сторон жизни, ибо их всем этим народам несли русские. Начались гонения на русских, сгон с земель. Это всё бесплатное удовольствие, да? Это вот так ― можно?

В результате вместо всех этих государств ― повторяю, кроме как у Лукашенко, который пошел другим путем: уважение к советскому прошлому, пусть и дозированное, ясная связь с Россией, на этом фоне всё-таки сохраненная модернизация и какое-то упорядочение жизни (он же не зря говорит «красавица-Беларусь», он действительно ценит то, что там осуществлено) ― везде в других местах началось черт-те что и сбоку бантик.

И на Украине, как на самом мощном обрубке, это все вспухало наиболее чудовищным образом: отсутствие государственного опыта, необходимость фальсифицировать историю, антирусская накачка (значит, нет уже и русского опыта, нет связи с русской культурой) ― возник монстр. Этого монстра стали накачивать: оружием, ненавистью, всем, чем угодно. Он стал вспухать. Какое это имеет отношение к нормальным государствам? Кто тот странный человек, который считает, что достаточно получить суверенитет — и все? «Что вы ко мне лезете? Я теперь суверенный!»

Теперь об этом суверенитете.

Нынешний период жизни мира и России я воспринимаю с таким глубоким чувством тревоги, что мне совершенно всё равно, чем легитимируется проведение тех вещей, которые я поддерживал и поддерживаю.

Я ценю Ленина. Я считаю, что Ленин собрал державу после того, как ее пустили в распыл и капиталисты с февраля по октябрь 1917-го, и, конечно, их предшественники, доведшие страну до ручки, ― они обязаны отвечать за такой печальный исход этой истории. Ленин заново как-то собрал, с ошибками, без ошибок, в ту или другую сторону, и что он когда говорил ― мне это как-то не интересно. Вот он собрал и всё. И умер.

Потом страна дособиралась Сталиным, и она выдержала величайшую войну и чем-то стала. Но если нужно всё это отстраивать с царя Гороха или от Российской империи, да ради бога, о чем речь.

Ленин совершал ошибки? Ну совершал.

Одна из этих ошибок Украина? Ну Украина ― дальше что?

На это очень трудно опереться за пределами историографии, философии. То есть в правовом и в прочем смысле. А вот на другое-то опереться можно. Говорят, что (это очень нравится) раз он там написал право наций на самоопределение, то этим правом и воспользовались.

Вы расскажите Сталину, как надо пользоваться правом наций на самоопределение, или Коммунистической партии в момент, когда она не дошла до маразма. Но предположим.

Османская империя распалась, и что? В ней не было права наций на самоопределение ― она не распалась? Австро-Венгерская империя не распалась? Британская империя не распалась? А китайская империя не распадалась несколько раз без всякого права наций на самоопределение?

Так в нем ли дело? Хотя, конечно, оно отягощало ситуацию с распадом России, но не более того. Потому что на последнем этапе существования Советского Союза было проведено несколько действий. Первое: была создана вполне себе демократическая власть ― Съезд народных депутатов СССР.

Те, кто постарше, помнят, как они сидели перед телевизором и смотрели на безумно яростные дискуссии. Там друг друга поносили, утверждались разные истины, Сахаров противостоял Горбачеву и так далее. Это была абсолютно демократическая власть. Эта власть приняла закон о выходе союзных республик из состава СССР. Вдобавок он был подкреплен референдумом о необходимости сохранить СССР.

Значит, выход республик из состава СССР мог осуществляться только на основе закона, принятого демократическим Съездом народных депутатов СССР.

А согласно этому закону выходить так, как выходили, было нельзя. Нужно было сохранить в Союзе всех, кто хотел. Например, Тирасполь, который об этом заявлял много раз, и, уверяю вас, большую часть Украины.

Знаете, когда Канаду начали расчленять, выделять из нее Квебек, было сказано: «Если делима Канада, то делим и Квебек». Если делим Советский Союз, то делима и Украина. А как же? Почему нет?

И если бы выходы осуществлялись по закону, то вся эта южная и восточная Украина оказалась бы в пределах СССР, Тирасполь оказался бы в пределах СССР. А поскольку там еще были оговорены правила с союзной собственностью и прочим, а также равноправие всех народов, населяющих отделяющиеся республики, то я сомневаюсь, что кто-нибудь захотел бы выйти по закону, и это все понимали.

Значит, задача была в том, чтобы выйти не по закону. И для этого понадобилось каким-то чудовищно бредовым, антиправовым образом ликвидировать Съезд народных депутатов СССР, который был высшей властью. Сослались на то, что ГКЧП выкатил танки. А какое это имеет отношение к существованию государства? Я знал этих людей, для меня они были слишком мягкими и очень порядочными людьми, все они ― Шенин, Язов, Крючков и другие. Предположим, кто-то считает их абсолютными преступниками, негодяями и прочая ― ну и что, тогда их надо было расстрелять. Но Съезд народных депутатов СССР не мог прервать свое существование, а он прервал. По идиотской, бредовой причине под названием ГКЧП.

А далее на основе этого прерывания было осуществлено преступное, мерзкое, пакостное расформирование СССР в Беловежской пуще. И люди, которые попали в это, как кур в ощип, вдруг оказались на территории других государств. А они жили в республиках и не тужили, и они совершенно не считали, что они в других государствах. Дальше обрубки начали дергаться, дальше они начали набухать кровью. Дальше эта кровь стала всё более черной, нацистской. А дальше возникло то, что возникло сейчас.

Нет исторически, юридически и политически полноценно законных государств в виде вот этих отпавших частей Советского Союза. Назовите его империей ― что ж, прекрасно, для меня лично империя ― понятие со знаком плюс, это наднациональное идеократическое государство. История постсоветского существования «обрубков» чудовищна, и самая чудовищная ее страница, по-видимому, всё-таки Украина.

А поскольку мировой процесс востребовал нацизм снова как ради того, чтобы обеспечивать американскую гегемонию (а куда тут денешься без Японии и Германии, сам будешь воевать?), так и для того, чтобы сокращать человечество, то нужно было найти точку опоры. Архимед говорил: «Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю».

Так вот, этой точкой опоры стала Украина. Не маленькая Прибалтика ― половина населения уехала, а половина как-то прозябает ― нет. А именно Украина как нечто крупное, такое, во что стоит вкачивать этот нацистский бред. Ну так его и вкачали. Когда его вкачали в Германию, она что, увидев советские войска, офигела и сказала: «Советский брат, спасибо за освобождение»? Немцы до последнего воевали в Рейхстаге, в Берлине. Потому что нет ничего более страшного и мощного одновременно, чем античеловеческая, нацистская идеология, вкачиваемая в население всерьез, полностью.

Когда была подписана капитуляция и вошли оккупационные войска проводить денацификацию, вот тогда немцы поняли, что фюрер был не ахти. И то не все. А до этого они не понимали. И они сражались на всех рубежах, даже видя, что это бессмысленно. Линия Одер ― Нейсе и так далее. А почему? А потому, что это ― идеология.

И вот теперь, я считаю, можно перейти к главному. К несовершенствам всего, что происходит сейчас.

Для начала я всё-таки скажу пару слов просто о себе ― поскольку тема эта экзистенциальная, то тут как-то личностный фактор нельзя вывести за скобку. В 1993-м году, в апреле, на референдуме ограбленный российский народ поддержал Ельцина. Вот это так случилось. Из песни слов не выкинешь. Это вам не 1991-й, когда все растерялись: какое-то ГКЧП. Уже ограбление произошло, уже стало ясно всё. На самом деле и в 1996-м его поддержали. Поддержали этот криминальный грабительский капитализм. Эту чудовищную аморальность, этот культурный и социальный регресс ― все поддержали. Но решающим был 1993-й год.

Мне было страшно тяжело. Я прекрасно понимал, что ни в какую так называемую цивилизованную страну я не уеду. Мне это предлагали американцы еще в конце 1980-х, говоря, что «большая зарплата, коттедж, и главное, чтобы ни слова по-русски» ― это я цитирую, как было сказано. Я ответил: «Зачем нужны все эти прелести, если я ни слова не смогу писать на русском?» Предлагавший просто усмехнулся, пожал плечами. И, конечно, никуда бы в это просвещенное сообщество я не уехал. Потому что, во-первых, оно мне отвратительно. А во-вторых, я понимал, что довольно быстро там надо будет начать работать против своей страны.

Но какие-нибудь, я не знаю, Кордильеры, Гималаи или что-нибудь еще совсем экзотическое, с таким запиранием в скит, где ты читаешь философско-метафизическую литературу… В какой-то момент этот греховный соблазн у меня был, когда я увидел, как проголосовали за Ельцина.

Но он длился очень недолго. Может быть, сутки. А потом я понял, что без России жить не могу. Что я, помимо всего прочего, русский деятель культуры. Я хочу писать и ставить спектакли на русском языке. Что как бы мне это общество ни было несимпатично, но это мое общество. И что раз так, его надо защищать. Нужно признать, что оно совершило метафизическое падение, о котором я и сказал сразу же. И что это всё будет двигаться отвратительнейшим способом на всей этой бандитской чудовищно разрушительной основе. Но это надо поддерживать, чтобы оно было.

Это был чудовищный, трагически сложный выбор. И он материализовался в Чечне: тогда Анпилов начал орать, что надо поддержать Басаева против Чубайса. Мой выбор был один: это государство и это общество надо спасать, понимая, насколько они, мягко говоря, не ахти. Вот надо. И я начал это делать. И последовательно, фактически всю свою жизнь, занимаюсь только этим.

У меня нет иллюзий по поводу того, насколько всё скверно. Я просто знаю, что расчленение и американские вертолеты на территории ― неизмеримо более скверно. Где-то на передаче у Петра Толстого я сказал, что Россия ― это гнилое бревно, которое подпирает дверь, а в дверь эту ломятся псы ада. Ну вот, это то, чем я живу. Я так это вижу. Да, я надеюсь на то, что огромное давление Запада на Россию приведет к революции сверху. И что элита ротируется и всё это сдвинется в сторону, адекватную российскому историческому бытию. Но я прекрасно понимаю, насколько до этого далеко. Поэтому, когда мне говорят: а вот здесь фигово, и вот здесь фигово, я думаю: «Батюшки, да какие же люди-то! А они, видимо, считали, что будет хорошо?» А я так никогда не считал.

Никакой такой формально-политической деятельностью типа депутата Госдумы или чего-нибудь еще я никогда не хотел заниматься. Мне несколько раз это предлагали, я каждый раз отказывался. Я хочу быть театральным режиссером, деятелем культуры, общественным деятелем и всё. Просто я хочу, чтобы страна была.

И в тот момент, когда она начинает находиться под угрозой, я включаюсь. И всё. Я это, имеющееся, никогда не идеализирую, никогда не буду прославлять, потому что я считаю, что в основе этого лежит некая порочная схема. Я ее называю «вхожденчество». Это не мелочь, не хухры-мухры. Это не маленькая деталь, от которой можно избавиться. Это огромное масштабное явление. Россия ― сегодняшнее государство, политическая система, этот правящий класс, да и всё потребительское общество ― они были сконструированы для вхождения в так называемое мировое сообщество, а на самом деле в западную цивилизацию. Пределом этого вхождения, желанным, было вхождение в Европу, полноценное. В Брюссель и в НАТО.

Планировалось это. И сколько я ни убеждал, что этого никогда не будет, это планировалось. «Если нельзя, но очень хочется, то можно». И это называется «вхожденчеством». Под это было создано всё. Говорилась простая вещь. Я тут бы очень хотел останавливаться на простейшем. Если у нас есть столько сырья, и мы его можем продавать на свободном глобальном рынке, то зачем нам эта автаркия, зачем нам всё свое машиностроение? Да мы купим, что нам надо. Зачем нам вся индустрия лекарств? Да мы их приобретем в просвещенных странах. Зачем нам всё другое? А поскольку всё равно мы хотим идти следом за этим светочем под названием «западная цивилизация» неким путем, который называется мейнстрим, единым магистральным путем, которым человечество топает, как говорил герой Галича, к своему светлому концу, то всё надо приводить к этому знаменателю. Болонская система, скажем… Мы же хотим входить? Все компоненты вхождения и истребление всего, что мешает входить и рассматривается как лишнее, ― налицо. Это осуществлялось на протяжении всех тридцати лет постсоветской жизни. А началось еще раньше, при Андропове фактически. Мягенько. А потом приобрело характер шабаша.

Беловежье ― один из пунктов этого шабаша. Девяносто третий год, девяносто шестой ― всё то же самое. Это неизменный постоянный курс потребительского общества: европейское государство этакого потребительско-полупрозябающего типа. Элита, деньги, яхты, то-сё, пятое-десятое и постоянное желание хоть как-то войти в это всё поглубже. В этом смысле никакой разницы между эпохой Ельцина и эпохой Путина не было.

У Путина был и, я думаю, что до сих пор остается в виде руководящего, некий консервативный идеал создания европейской сильной страны. С армией, суверенитетом, европейскими нормативными принципами и всем остальным. Это его идеал, это идеал Петербурга. Империя будет, могутность будет, пусть только сунутся… Но при этом какая разница… Немцев сюда, все приводим к этому стандарту и тогда-то… Вы думаете, это хухры-мухры? Именно это создано. Помноженное на всероссийские специфические качества.

Да, Путину удалось упорядочить воровство. Он его подприжал и упорядочил. Поэтому есть какой-то бюджет и всё прочее. Но это всё та же система с генезисом первоначального накопления, взятым из криминальной сферы. Она ж никуда не делась. Какие-то наиболее одиозные деятели исчезли, а это всё осталось. И мы топали и топали туда. Это сотни и тысячи людей, это исступленная вера, это все институты, приведенные к этому… вдумайтесь!

Там был один трагический нюанс. Запад, который так любили, с которым так хотели бы быть «вась-вась», облизывать его со всех сторон ― приговорил российское государство. Оно ему не нужно, в этом мегатренде России нет места, это приговоренная страна. А Путин, например, страну любит, он хочет ее видеть такой вот европейской, он считает, что он марафет наводит, благо какое-то делает. А Запад, под стандарты которого это всё загонялось, ненавидит Россию люто. Он вот сейчас обозначил, насколько. Чудовищно, немыслимо ненавидит.

Поэтому я понимал и понимаю сейчас, что вхожденчество столкнется с этой ненавистью, оформленной в качестве войны ― она оформилась в виде этой войны, когда Россию пристегнули к лагерю авторитарных стран вместе с Китаем. Стало ясно, что этот колокол звонит по ней. Всё!

Поскольку последовательно ― и Путин прекрасно понимает это, начиная с Чечни он говорил об этом неоднократно ― Запад делал всё для добивания России, несмотря на то, что она стала типа демократической, подымала платки в лице министра иностранных дел Козырева американским послам, лебезила как угодно ― всё равно добивали последовательно, потому что она не должна жить. И понадобилось сдерживание этого добивания, сначала в Крыму и в Донбассе, теперь вот другим образом.

Я понимал, что люди, которые хотят иметь совсем другую Россию, чем та, которую я люблю, рано или поздно будут вынуждены увидеть, что эта Россия жить в этом мире не будет. Западный тренд мира и существование такой России ― две вещи несовместные. Всё! Она либо должна выйти из тренда, чтобы жить, либо должна умереть. А сказано было: «Нет, в тренде-то мы останемся, но жить мы будем, а все, кто нам в этом помешают, познают силу наших мышц».

Это ошибка. И это ошибка, которая будет очень мучительно сказываться на нашем будущем. Как только возникло это вхожденчество, под него стали строить соответствующую систему. Начиная с признания Южной Осетии и Абхазии, на всех совещаниях, в том числе высокопоставленных, я говорил то, что сейчас повторю один к одному. Вот у вас стол, он выдерживает определенную нагрузку. На нем очень хорошо писать, даже если я на него сейчас залезу и начну плясать, он не сразу рухнет, а может, вообще не рухнет. Но на него нельзя поставить тяжелый современный танк. Для того чтобы поставить тяжелый современный танк, нужно залить бетон вот здесь вместо стола, а для того чтобы писать, рисовать и даже плясать ― нужен просто стол, и не нужен этот бетонный постамент. Он продавит пол, под него надо будет подводить фундамент.

«Так вы скажите, под какие условия вы выстраиваете политическую систему, политический класс, а в общем-то, и общество? Ну скажите это!» ― спрашивал я достаточно высоких администраторов в зале Совета безопасности сразу после признания Южной Осетии и Абхазии. Это, наверное, в каких-нибудь стенограммах зафиксировано. И с тех пор я это повторял неоднократно. «Нет, нам нравится такая система! Мы будем сидеть за столом, но на стол поставим танк». В общем-то, может быть, и не будет танка. В 2014 году было уже совершенно ясно, что ответом на то, что сделано, станет холодная война. «Нет, холодной войны не будет!» Хорошо, не будет и не будет! Ее сейчас нет, значит, и в дальнейшем не будет!

Что за кино?! Кино простое: если нельзя, но очень хочется, то можно. Хочется быть вхожденческой страной. Построена замечательная вхожденческая страна. Каждый раз, когда я вижу московские тротуары, вспоминаю «Три сестры» Чехова: «Я посажу цветочки, и будет пахнуть!»

Может быть, это кому-то нравится. Мне главное ― жить в России. Я найду место, способ и всё прочее. Но так будет нельзя. Нельзя.

Вам нужна политическая система, которая выдерживает давление танка. И это давление, эти тонны создаст Запад. Он вас будет убивать. Вы будете его любить и хотеть в него входить, а он вас будет убивать. Вы начнете огрызаться, тогда будет вас еще больше убивать. И насколько бы он ни был гнилым, насколько бы он ни был тухлым, насколько бы он ни был слаб, это всё равно Римская империя эпохи Диоклетиана, Нерона или не знаю кого — поздняя Римская империя эпохи упадка. Она так просто не сойдет. Для того чтобы выдержать ее давление, нужен бетонный постамент, то есть другая система. Внутри нее должна быть идеология. Эта идеология должна обладать и страстностью, и каким-то уровнем консенсусности.

Всего этого как не было, так и нет. И тут всё это накладывается сейчас на одно из по-человечески мне симпатичных качеств Путина.

Путин ― не Калигула, не Нерон, не какой-нибудь там совсем свирепый западный Аттила. Он в меру доброжелательный и в меру сильный европейский политик. Он не Сталин. Вот какая-то барышня что-то не то там квакнула по телевидению, заявив, что она против войны на Украине. И барышню как-то там чуть-чуть поприжали, но она не дает сейчас признательных показаний, что она агент японской и итальянской разведок. Этого же нет. А потому, что есть какая-то человечность, какое-то понимание, что инакомыслие возможно, какая-то вообще достаточно мягкая субстанция, которая, однако, как только начинают сильно и очевидно угрожать государству, всё же становится жесткой. Но внутри этого дела возникает опять же человеческая проблема.

Нельзя просто так взять, и тех людей, которые должны были обеспечить вхожденчество и жили вхожденчеством, переориентировать на прямо обратное. Они не могут и не хотят. У них другие рефлексы. Вот это всё входило, входило, входило, а потом оно взяло и раз! ― разорвалось. А обрывки-то шевелятся.

У нас сейчас нет совсем исступленных вхожденцев, потому что сейчас все понимают ― куда входить-то? В мир, где «Русских танцовщиц» Дега заменяют на «украинских», что ли? Куда входить? В запрет Чайковского, Достоевского и бог знает еще чего? В этот бесконечно ненавидящий мир?

Но у нас вместо таких линейных вхожденцев, которые притаились (я не называю это пятой колонной, во-первых, потому что это не пятая колонна, а во-вторых, потому что это хуже, чем пятая колонна), есть люди, которые мечтают вернуться в это вхожденчество, мечтают. Я их называю «обратимщики», потому что это люди, которые мечтают, чтобы процесс на Украине был обратимым. Чтобы всё вернулось назад. И «минималисты», потому что все понимают, что для того, чтобы это стало обратимым, всё нужно сделать по минимуму.

Это огромные группы в обществе, которое как целое, как народ сейчас восприняло нынешний резкий поворот сугубо положительно, оно создало политическую волну этой поддержки, волна огромна, она не имеет ничего общего с четырнадцатым годом или с временами Абхазии и Осетии, это совсем другая волна, не крымская. Она огромная. Но это волна ожиданий. Ну есть же, черт возьми, специалисты-то еще в стране, которые понимают, чем чревато невыполнение перегретых общественных ожиданий? А вдруг окажется, что обещания не будут выполнены? Это очень тяжелый процесс. Чем выше эта волна ― может быть рейтинг 100% и исступленная поддержка, ―, но если ожидания, под которые это возникло, не выполнены, то я бы уподобил ситуацию спортсмену, который занимается сёрфингом и плывет на гребне волны. Пока он на ней плывет, всё замечательно, как только он с нее соскакивает ― всё!

А я не хочу этого соскакивания, потому что я считаю, что если только оно возникнет, то тут будут не правые, не левые и не красные проекты, никакие не монархии, а тут будут американские вертолеты над расчлененной территорией. Я так считаю, я об этом говорил всегда. Мне не нравится нынешняя действительность, но это не значит, что я не буду ее защищать. То, что сейчас возникло, ― есть рефлексы вот этого минимализма и обратимости, они исходят из всей структуры существующей политической системы, общества и так далее, это не личные свойства господина Мединского или господина Абрамовича, это всё вот это. Его разорвали, а оно шевелится, понимаете? Оно тридцать лет таким делалось.

В это всё вложено, и говорилось: «Создавайте смешанные капиталы, смешанные семьи, все идите туда ― это наше будущее». И это вот сейчас дергается и не понимает, оно пытается назад вернуться. Эта фраза министра иностранных дел, что, дескать, они перебесятся и мы вернемся к прежнему… Вот они сейчас похолодают, поголодают, и мы вернемся в эту идиллию, а раз мы вернемся, давайте какой-нибудь мирный договор разминать, ну какой-нибудь. Это оказалось произнесено.

Во-первых, я считаю, что мирные переговоры всегда надо вести. А почему их не вести? Они технический характер носят. Об обмене пленных надо договариваться? Надо. А о гуманитарных коридорах надо договариваться? Надо. Но произошло-то другое. Вдруг оказалось, что обществу сообщили ― перегретому обществу, ― что будет какой-то шаг назад, какая-то дипломатическая операция, по принципу «шаг назад», мы оттуда уйдем и что-то сделаем.

Я помню, как это было в четырнадцатом году: действовала мантра «Путин слил». Некий персонаж, сидевший в Донбассе, орал, что у него нет оружия, что его бросили, что он такой бедненький и так далее, что он единственный защищает русские интересы и русский мир, а его Путин слил. Он повторял это непрерывно. Он нагло лгал! Я вам говорю, как человек, который был внутри этой ситуации по уши. Он нагло лгал! Никто тогда никого не слил! Он тряс какими-то деревяшками, говорил, что автоматов нет. У него было всё. Он это всё оставил там, откуда бежал ― бежал в Донецк. Если верить не только Бородаю, но и его собственным более поздним откровениям, хотел бежать дальше. Значит, под мантру «Путин слил» сливали те, кто орали «Путин слил», понимаете, о чем я говорю? Вот эти негодователи, оравшие всё это, они сами хотели слить ― они вели переговоры с «Правым сектором» (организация, деятельность которой запрещена в РФ), получали коридоры, «варили бабки» и хотели бежать дальше, если бы мы их не остановили тогда. И не было бы ни ДНР, ни ЛНР, ни Иловайска, ни Дебальцево, если бы эти «герои», оравшие, что «Путин слил», возобладали.

Все было сложно, да. Но это же правда о той ситуации!

Поэтому я действительно считаю, что истерические, заполошные вопли во время военной кампании, смакование каких-то, всегда огромных ― читайте Толстого ― недостатков ведения кампании, и так далее, это, как говорила моя бабушка, нехорошо. Это нехорошо! Это нехорошо, даже когда это делают граждане России. И это вдвойне нехорошо, когда это делают граждане стран, которые могли бы тогда ― если уж рекомендуют нам некий военный радикализм ― сами исповедовать подобный радикализм: занять заново Синай, сектор Газа. Как говорят, начни с себя.

А теперь другая сторона той же медали: а разве хорошо исполнять то, что было исполнено в Стамбуле? Это же тоже нехорошо! Кто такой заместитель министра обороны, заявивший, что «мы по политическим причинам будем отводить войска»?

Это может заявить только Верховный главнокомандующий.

Где его credentials, этого замминистра? Он торговал оружием всю жизнь ― пусть и торгует.

Вы хотите перегруппировывать войска? Это ваше право. Мы создали слишком много точек, в которых, так сказать, наша военная группировка, не слишком большая, оказалась диффузной? Соединяйте эти точки, концентрируйтесь последовательно на тех или иных направлениях ― это ваше право. Зачем этот политический понт от лица людей, которые не уполномочены?

Теперь у меня вопрос о том, что именно происходит с заявлением господина Мединского. Он «озвучил слова украинцев». Вроде бы ничего особенного, но это произошло не в той интонации, не в том стиле, с неким крещендо, которое совершенно явно связано с желанием сделать процесс обратимым, минимализировать всё. Уж кто так этого хочет, как господин Абрамович!

Теперь меня спрашивают: «А вы этого не хотите? Вы не хотите, чтобы о чем-нибудь приличном мы договорились с Украиной?» ― Хочу! Вот понимаете, я ― хочу! Но, как говорят в таких случаях, хотеть не запретишь.

Я только спрашиваю: о чем вы хотите договориться? О чем? Государственная дума, Совет Федерации и лично президент признали Донецкую и Луганскую область в полной территории, которая у них есть, и сейчас мы пробиваем «Пионами» четырехметровые бетонные доты. Да?

Мы из этого уже не выйдем. Если мы из этого начнем выходить ― я не знаю, кто хочет этого, ― то полетит кувырком вся существующая политическая система. Вся!

Теперь нам нужно, чтобы украинцы это признали. Хотя бы это! Они это признáют? Что заявляет по этому поводу от имени президента пресс-секретарь? Он заявляет, что без признания того, того и того мы никаких мирных соглашений не будем подписывать. Что говорит президент, если верить главе итальянского государства? «Он мне сказал, что никакие условия не созрели, не о чем договариваться». Он вроде как говорит то же самое, а атмосфера опять подана так, будто Путин слил. И это сумма нескольких сил. Это атака с правопатриотической стороны, такая же, как была тогда у этого авантюриста, который орал «Путин слил», а потом сам побежал, как трусливый заяц, неизвестно куда. Это такая же атака, это ремейк того. И это желание всех вхожденцев сделать ситуацию обратимой. Они не знают, как, но очень хочется. Если нельзя, но очень хочется, то можно. Это союз сил, которые рано или поздно замкнутся на теле власти и политической системы. И этим уже сильно пахнет.

Нам не нужна сейчас дискуссия с Рамзаном Кадыровым. Кто бы что ни говорил, Рамзан Ахматович сейчас герой. И у него совершенно другой уровень поддержки в России, чем был несколько месяцев назад. И это очевидно.

Нам зачем эти полемики? Зачем снова изобретать каких-то «турбо-патриотов»? Вы кем их называете, тех, кто орет, что «слил»? А сами вы действуете хорошо? Вы действуете в русле ожиданий большинства населения, которые позарез нужны в условиях начавшейся заварухи, изоляционизма и всего прочего? Вы не понимаете, что это и вам нужно? Вы зачем с этим расплевываетесь?

Мне совершенно всё равно, где именно находится какой-то господин Ургант. Я никогда не видел, что он там вытворяет на экране. Я не смотрю этих вещей, мне это неинтересно. Мне интересно, зачем это нужно превращать в политическое событие.

У меня был замечательный пес, очень мне дорогой. Шумер его звали, среднеазиатская овчарка, очень норовистая. Когда я ему орал «нельзя», он спокойно жрал пироги со стола. А если я ему орал «опасно» после того, как он схватил какой-нибудь фломастер, то он выплевывал. Он понимал разницу между словами «нельзя» и «опасно». Так вот, то, что происходит ― опасно. И тогда в Донецке это было опасно. Это было опасно, но это была маленькая волна. А сейчас большая.

Тогда было неясно, какой жанр, а здесь ― государственный. Никто из Херсона не уйдет, это невозможно. Но предположим, что это возможно. Что достаточно признания суверенитета и всего прочего ― полной территории Донбасса, то есть Мариуполя и так далее, и Луганска. Что этого достаточно. Зеленский это подпишет? В каком-нибудь кошмаре под дулом пистолета или в наркоопьянении он это подпишет? Но вы же понимаете, что он этого не подпишет, что они дурят голову именно для того, чтобы устроить эту операцию, «клещи».

Паника «слили» и вопль «давайте минимизируем» ― они должны сойтись, обеспечить политическую деструкцию, которая и нужна всем этим очень хитрым и изощренным украинским бандитам и их английским кураторам.

Я вижу, как ухмыляется Ричард Мур и другие. Это не какое-то соглашение ― это провокационная игра. Вот что это такое.

Ну так вы скажите спокойно, чтобы вам представили, наконец, условия: что-то есть, чего-то нет. Не будоражьте общество. Поскольку для этого нет никаких оснований ― вы эти условия принять не можете, вы, приехав, это сказали, Песков это подтвердил и всем это очевидно. И Зеленский этого не подпишет. Предположим даже, что он это подпишет. Рада поддержит? Его не убьют тут же? А зачем ему это? Вы объясните мне, зачем это украинской стороне? Это ее звездный час, она получила десятки миллиардов долларов, она будет их упоенно разворовывать. Она в центре общественного внимания, они это любят очень, они уже орут, что весь этот их «новый век» будет «украиноцентричный». Им глубочайшим образом, что называется, с прикладом положить на украинские города, им нужна Нобелевская премия и аплодисменты встающего Конгресса, они получили всё, что хотели. Они зачем от этого будут отказываться? Ради чего?!

Любой договор с проблематизацией территориальной целостности Украины должен быть поддержан референдумом. Его будут проводить вместе с идущей спецоперацией? Значит, оттуда надо будет уйти, а они тут же всё займут назад.

Я совершенно не против того, чтобы ограниченный контингент, который действительно ограничен, перегруппировывал силы, и я понимаю, что даже Мариуполь зачистить было очень трудно, это продлится еще неделю-полторы, и после этого нужно будет что-то делать со всей этой донбасской группировкой противника. А она здоровенная! Это всё вообще ― трагедия, понимаете?

Я вижу, что происходит на южном направлении, где никто ничего не останавливает, я прекрасно понимаю, что все остановки, о которых говорилось в центре, ― это перегруппировки и всё прочее. Зачем этому придавать то значение, которого нет? Потому что этого кому-то хочется? Но это не просто нельзя, это опасно! Это смертельно опасно! Есть общество, нельзя пожертвовать общественными настроениями в угоду перегруппировке. Вы эти настроения удержите, а перегруппировки проводите, как хотите ― это ваше право военных руководителей. Все разговоры о том, что армия провалила операцию ― гнусная брехня! Армия проводит операцию в условиях, когда у нее контингента меньше, чем у ее противника, и сражаться она должна в катакомбах и укрепрайонах ― она ее проводит замечательно.

Я не понимаю, как это происходит, я вроде знаю, кто такие эти контрактники, мне всегда казалось, что они хуже, чем то, что они проявляют сейчас.

Значит, внизу-то всё в порядке, зачем эти верхушечные игры? Это что, как когда-то говорил замечательный президент Академии наук СССР Анатолий Александров: «Я думал, что ядерную энергию можно использовать только в военных и мирных целях, оказывается, можно еще и в личных»? Кто там хочет эту энергию использовать в личных целях? Так нельзя, это опасно. Это сотрясание воздуха нужно для того, чтобы кто-нибудь там сохранил свою собственность? Для чего еще?! Или это клещи, о которых я говорю?

Теперь дальше. Это эрозия политической системы. И чего-то большего ― политического класса, он непригоден, потому что он весь вхожденческий, каждой молекулой своего бытия!

Вы хотите, чтобы те же самые люди, которые великолепно покупают где-нибудь товары, завышают цену, берут откаты и всё прочее, чтобы эти люди стали развивать национальную промышленность?.. Они не могут! А хотят они только одного: чтобы вернулась та идиллия. И не они одни: потребительское безыдеологическое общество, вся эта система создает русскую трагедию момента.

Вот говорят, что люди-то свои, нормальные. А я что, спорю? Мне-то какая разница ― нормальные они или нет? Я ― внук жертвы 1937 года. Я что, так хочу сейчас снова каких-нибудь разборок? Но вы мне скажите, как строить политическую систему? Русской философией хотите заниматься? Вспомнила бабка, как девкой была! Это что, по приказу можно сделать, по призыву?

Я что, не вижу, как это всё осуществляется? Где контингент? Там ― есть миллион людей. Где этот контингент здесь, и где его место в процессе? И где его консенсус? И где его качество? Я говорил в 2014 году, что это надо начинать всё менять немедленно. Нельзя действовать по принципу на охоту ехать — собак кормить; ложка нужна к обеду. Это не делается мгновенно. Что было сказано? Что всё в шоколаде. Что никакой холодной войны, ничего такого не будет. А что будет?

Будет что-то, подписанное человеком, который с момента этого подписания нелегитимен? А он подпишет зачем? Чтобы лишиться Нобелевской премии, бабок, этого позерства, которое ему офигенно нужно? И что получить?

Теперь давайте дальше ― этого не произошло. Никто ничего не подписал и так далее. За шесть месяцев нашу армию надо усилить. Нам придется рано или поздно призвать резервистов для службы на территории Российской Федерации и перекинуть весь контингент контрактников туда. Но я думаю, что даже если этого не сделать ― это мой максимализм, это мои личные суждения, не имеющие никакого отношения к тому, что сейчас является политической стратегией власти ― даже если этого не сделать, имеющаяся группировка добьет донбасский котел к июню и перекинется под Николаев и Одессу. Всё это в июле и где-нибудь в августе, развернув весь южный фронт, начнет двигаться на север.

Докуда ― вопрос отдельный. Один из крупных руководителей наших Вооруженных сил сказал, что мы думали и всё-таки поняли, «что всюду». То есть пройдем не только Донбасс, но всюду, по всей Украине. Это очень спорный вопрос. Но я понимаю, почему это «всюду». Потому что весь обрывок Украины, который оставим — львовский и прочий — он тут же будет начинен оружием и станет нападать. Поэтому неизвестно твердо, что тут надо делать. И я совершенно не хочу здесь казаться правовернее папы римского, решать что-то за лидера страны и Верховного главнокомандующего.

Но этот южный фронт создастся и начнется движение туда. Где-нибудь за два-три месяца оно доползет до нужных пределов и там будут так, как это в реальности бывает — натужно, с ошибками, упорно, занудно брать, ― и возьмут. И теперь это уже поняли и американцы, и англичане, и все. Что возьмут.

Что дальше? Дальше это нужно каким-то способом во что-то превращать на условиях денацификации. Только без веры в дружбу народов и во всё прочее.

Это игра вдолгую. Каждый, кто думает иначе, ― неправ. Как только вы дадите им откатить назад, вы снова будете воевать. По этому вопросу есть горячие головы, которые кричат, что Стамбул ― это Хасавюрт. Но это не так.

Что такое был Хасавюрт? Это Лебедь что-то подписал, считая, что Ельцин умирает, и скоро он станет главой государства и будет чудить вместе с Шамилем Басаевым и кем-то еще. Его выкинули. В итоге он погиб. Несколько раз пытался взять власть. А потом была Вторая чеченская, где сделали то, что сделали. И у нас сейчас героические чеченские части воюют на Украине и просят об одном: чтобы это всё было доведено до конца. Очень убедительно.

Это история. У истории есть своя воля. От нее можно уклониться и получить палкой в лоб. Но потом снова придется прийти на ее путь. Волюнтаризм не срабатывает. Ни решения отдельных лидеров, ни решения целых классов и групп общества ничего не значат. Если страна не уничтожается, если она будет жить, то она будет жить на своих путях. Есть скелет в шкафу в виде этого преступного Беловежья. И о его преступности, о нелегитимности придется говорить ― мягче, жестче, но придется, потому что есть русская судьба.

И потому что территория Украины оккупирована врагами России. Этим мерзким нацистским западенчеством и иностранными силами. И русская судьба состоит в том, чтобы на этой территории жить, созидать и братски заботиться обо всех народах, входящих в то, что я называю империей ― сверхнациональным идеократическим государством ― «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки Великая Русь». Ибо крест истории нес русский народ, да, вместе с другими народами, но собирал прежде всего он. Он является солнцем, вокруг которого планеты вращаются. И этим планетам хорошо, когда есть солнце, у него правильная гравитация и температура.

В этом есть русская судьба и воля истории. А еще в том, чтобы этот глобальный нацизм не победил, чтобы человечество продолжило свой путь, чтобы человек восходил и благо победило погибель, а достойные люди ― недостойную, чудовищную нелюдь, которая сейчас нацелилась вся на Россию.

Не русский Голиаф сражается с украинским Давидом, а русский Давид сражается с международным Голиафом. В этом структура нынешнего мифа и нынешней судьбы.

До встречи в СССР!