Затяжной кризис левацких движений
В нынешней политической обстановке, порожденной принятием людоедской пенсионной реформы, возникает закономерный вопрос — где волна широких протестов, в первую очередь от левых движений, для которых социальная повестка является, можно сказать, основной? Точнее, должна являться, но мы этого не видим. Возникает ощущение, что современные леваки пребывают в странном состоянии, из которого выходить вовсе не собираются.
Чтобы понять, в чем тут дело, попробую рассмотреть кризис левых движений через призму фильма «Китаянка» французского режиссера Жана-Люка Годара. Меня интересует не столько сам фильм и его художественные достоинства, сколько показанный в нем и актуальный по сей день феномен. Также выношу за скобки и рассмотрение политической позиции и взглядов самого Годара — оставим их его биографам.
Для начала — минимально необходимые сведения о картине. Фильм «Китаянка» вышел в 1967 году, за год до событий французского красного мая. Картина рассказывает историю группы французских студентов, увлеченных идеями маоизма и пытающихся их применить на практике во Франции. Они собираются летом в одной из квартир и живут своеобразной коммуной, увешивают квартиру агитационными надписями, плакатами, устраивают там склад цитатников Мао Цзэдуна. В общем, налицо зарождение некоей ячейки маоистов со своими взглядами на революционную борьбу.
Почему история о такой ячейке становится актуальной спустя 50 лет? Потому что в фильме и «революционной деятельности» его героев можно увидеть знакомые черты — те же, что мы наблюдаем в современных леваках.
Первое сходство, бросающееся в глаза — подчеркнутая идейная ортодоксальность героев: они мнят себя маоистами, регулярно читают цитатник Мао, слушают пекинское радио и пытаются смотреть на современную им Францию через призму достижений культурной революции в Китае. Ортодоксальность эта носит черты фетиша — фразы из цитатника Мао используются и как «кричалка» во время утренней зарядки, и как считалочка, когда ячейка пытается выбрать исполнителя террористического акта. Маоизм для этих молодых людей является в первую очередь формой, неким антуражем, декорациями, в которых разворачивается их летнее приключение в одной отдельно взятой квартире. Да, они проводят лекции, где обсуждают современные марксистские подходы и роль искусства в революционной борьбе, осуждают Сталина и ревизионистский СССР с ортодоксальных позиций, а также радуются смерти Сталина и вытекающими из нее послаблениями в контроле за идеологией, сулящих истинное творчество в развитии марксизма-ленинизма.
Однако их слова остаются лишь словами: они не приводят ни к развитию теории в силу ортодоксальности героев, они не ведут к освоению методов анализа происходящего, заложенных в теории марксизма-ленинизма, соответственно, это не приводит к какой-либо внятной борьбе. По большому счету, герои заняты переливанием из пустого в порожнее фраз и цитат, вглубь которых они не идут. Учение маоизма не становится учением в прямом смысле этого слова, оно лишь является, как уже было сказано, именно фетишем, дарующим героям фильма ощущение причастности к классовой борьбе.
При этом практически все члены ячейки являются студентами и выходцами из буржуазной среды. Единственный небуржуазный персонаж — Ивонн — из деревенской семьи, она переехала в Париж, где работала уборщицей, а затем занималась проституцией. Практически на протяжении всей картины Ивонн выполняет черную работу для ячейки: моет полы, посуду, поддерживает в доме порядок, а также, по ее словам, периодически возвращается к занятиям проституцией, если у ее товарищей не находится денег. И налицо здесь явное лицемерие — ячейка рассуждает о свободе, творчестве и равенстве, однако Ивонн выполняет роль обслуги для вышедших из другого класса. Почему важен буржуазный генезис персонажей картины? В первую очередь, он демонстрирует оторванность студенческой молодежи от реальности, их непонимание действительных проблем рабочего класса, да и в целом, непонимание всей ситуации, всей обстановки и чаяний простых людей во Франции.
Об этом свидетельствует и эпизод, где член ячейки Вероник беседует с философом Франсисом Жансоном, исполнившим роль самого себя в фильме. Жансон справедливо интересуется, почему ячейка Вероник собирается переходить к революционной борьбе путем террора. Он спрашивает, что стоит за этими людьми — их личная воля и иллюзии или же понимание того, чем живет народ? Ведь у ячейки Вероник нет никаких планов относительно развития событий. И если даже молодым маоистам удастся поднять народ на восстание, то они не продержатся и недели. В ответ Вероник лишь приводит неадекватные исторические аналогии и пытается примерить одежки предыдущих революций — в Российской империи и Китае — на французскую действительность.
Особую иронию фильму придает песня, звучащая в отдельных моментах, в которой перечисляются актуальные политические события тех времен с рефреном «а я кричу: Мао, Мао!».
Автор, конечно же, не демонизирует персонажей. Эти студенты — недовольная существующим порядком вещей молодежь как бы левых взглядов. Французская компартия их не привлекает уж слишком сильной зависимостью от КПСС, а масштабные процессы в Китае под руководством Мао Цзэдуна — наоборот, завораживают. Все они пытаются искать в маоизме ответы на интересующие их вопросы, однако маоизм не проникает в них, он используется как обертка, как некая ролевая игра. Через год после выхода этого фильма такие студенты — как, впрочем, и сам Жан-Люк Годар — примут активное участие в событиях Красного мая в Париже. Насколько это помогло строительству социализма во Франции, читатель может и сам оценить по прошествии 50 лет.
Почему явленное в фильме так важно сегодня? Потому что черты годаровских «маоистов» видны и в деятелях современных левацких движений у нас. Мы имеем целый спектр условно левых движений, образовавшихся в постсоветской России, причем некоторые существует с начала 90-х годов. Часть этих движений подчеркнуто ортодоксальна, выступает с классических марксистско-ленинских позиций. Само по себе это не может быть плохо. Но появляются вопросы, основной — почему эти движения, взявшие на вооружение идеологию классического советского марксизма, не побеждают? Учитывая, что большинство наших сограждан так или иначе имеют просоветскую позицию и явно ориентированы «влево»?
Причем люди приходят в эти движения и партии не в последнюю очередь потому, что недовольны двусмысленностью КПРФ и восхищены достижениями СССР. Они занимаются в марксистских кружках, что само по себе, опять же, ничего плохого в себе не несет, ведут какую-никакую, но агитацию. Однако где же оказываются эти левые силы в острые политические моменты? Сейчас одна из тем, будоражащих народ, это пенсионная реформа — абсолютно левая тема. Даже если эти движения зациклены исключительно на рабочем классе — он ведь также находится в числе пострадавших от реформы, как и другие слои населения. Но почему-то ни широкого фронта, ни масштабной борьбы против реформы мы не видим. Конечно, в какой-то степени объективно борьба ушла с улиц в интернет. Однако объяснение пролетариату окружающей реальности (тактика большевиков) заменили критические статьи в адрес других левых движений, которые делают «всё не так» и искажают марксистскую классику. По сути, идет борьба не за народ, а за вывеску «настоящий», которая де факто даже и преимуществ не дает.
Еще раз, ничего плохого в существовании классических советских марксистов не вижу: люди осваивают методологию классического марксизма, создают свою картину мира сообразно этой идеологии и продолжают борьбу за народ и за социалистическую революцию в исторической перспективе. Но в чем смысл этой игры в ортодоксальность? Мы живем не в советскую эпоху, когда идеология жестко контролировалась партией, и соблюдение чистоты этой идеологии было вопросом сугубо политическим. По большому счету, этот вопрос всегда был сугубо политическим, начиная со времен самого Маркса. Идеология всегда шла в соответствии с политической практикой и преследовала определенные политические цели. И во времена дискуссий сторонников Сталина и сторонников Троцкого чистота идеологии имела политический контекст — и раньше, и позже. Сейчас же марксистская идеология оказывается от политической практики оторванной, становится вещью в себе, чья чистота якобы необходима, но для чего — абсолютно непонятно.
А почему должны игнорироваться живые социальные проблемы народа? Или же пенсионная реформа — это слишком как-то мелкотравчато, а господам левакам подавай революцию сразу, как годаровским маоистам? Но простите, классические марксисты никогда не отходили в сторону от борьбы за социальные права народа, та же борьба за 8-часовой рабочий день, местами выливавшаяся в кровавые столкновения с властью, закалила не один десяток партийцев. К тому же большевики, осуществлявшие революцию, были уже состоявшейся крепкой партией, члены которой активно могли работать на разных фронтах деятельности — что военной, что хозяйственной, что политической. И, в первую очередь, они были самостоятельной силой. А ряд современных леваков, например, тот же «Левый фронт» отлично продемонстрировал свою «революционность» в 2011–2012 годах во времена Болотной, где плелся в обозе либералов и никакой самостоятельности проявить даже не пытался.
При этом, всё же «маоисты» Годара, заметив, что раздача газет и цитатников Мао прохожим не приносит должного эффекта, становятся на путь прямого действия — террора. Никоим образом не оправдываю террор — террор абсолютно омерзителен — наоборот, хочется выразить солидарную позицию с Франсисом Жансоном, заявившим в фильме, что политический террор в современности не является оружием борьбы, но всё же те хоть понимали необходимость действия.
После окончания лета ячейка разъезжается кто куда, однако Годар открывает небольшую форточку для развития этих левых движений словами Вероник. Она говорит, что это было для нее лишь первым маленьким шажком на пути к революции. Однако, как мы можем оценить по прошествии 50 лет с Красного мая, где сотни и тысячи таких вероник выходили на улицу, это был шаг в никуда.
Красный май сыграл свою роль, но не ту, что желала французская молодежь. Да, Де Голль ушел в отставку, а вместе с ним ушла и антиамериканская политика, которую он проводил. В результате Франция существует в проамериканском русле, существует до сих пор, несмотря на попытки нынешнего президента Макрона заявлять что-то о желании Евросоюза вести суверенную политику. Под влиянием того же Красного мая преобразились и левые движения Европы, они ушли от классического марксистского мировоззрения и заняты защитой прав «меньшинств». Классические же компартии потеряли свою силу и влияние после краха СССР. В итоге в современном, стремительно глобализирующемся западном мире левые отсутствуют на политической арене. А молодежь, требующая справедливости, исполняет роль массовки в проамериканских переворотах. Кадр из «Китаянки» с фразой «Империалисты все еще живы» так и остается висеть немым укором для всех нас.
В России, в силу мощного советского наследия, классический марксизм оказался более популярным, чем левачество по европейскому образцу, хотя назвать его дееспособным тоже нельзя. Хорошо хоть, канализация недовольства левой молодежи в «защиту прав меньшинств» — пока что лишь мечта либералов. Но то, что за почти 30 постсоветских лет не возникло серьезной левой силы — плохо, очень плохо.
Вопрос возрождения левых сил и их возвращения на политическую сцену — стратегически важен. Ведь тот глобалистский проект, который реализуется после краха СССР, уже сейчас являет нам поистине зловещий оскал. Классические буржуазные национальные силы не смогут долго противостоять этому зверю даже там, где они еще остались. Да и много ли этих мест? А ведь зверь уже пожирает последние признаки человеческого равенства. Когда этот «завтрак аристократа» закончится, уже не будет иметь значения, кто был самый «правильный» марксист, а кто нет.
