Библиотека и мы. Два образа человека
В «Дневнике писателя» 1880 г. Достоевский, поясняя смысл своей знаменитой «Пушкинской речи», в которой звучали слова о «всечеловеческом и всемирном» назначении России, призванной нести в человечество идею «братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону», писал: «При начале всякого народа, всякой национальности идея нравственная всегда предшествовала зарождению национальности, ибо она же и создавала ее. Исходила же эта нравственная идея всегда из идей мистических, из убеждений, что человек вечен, что он не простое земное животное, а связан с другими мирами и с вечностью».
Вдумаемся в эти слова: «не простое земное животное». Человек — существо не только природное (подчиненное необходимости, лишенное возможности выйти за границы отпущенного ему удела), но причастное духовному, божественному началу, а значит способное расти, выстраивать себя, восходить. Существо, обладающее творческой свободой и способностью ставить себе не только ближние, но и дальние цели, стремиться к «невозможному», превращая его в реальное. Существо вопрошающее, взыскующее всей правды и всего смысла, той «высшей идеи существования», без которой, по убеждению Достоевского, не может быть прочным бытие личности, общества, государства, человечества вообще.
Человек не только дан, но и задан. Это хорошо понимали духовные собратья и современники Достоевского Н. Ф. Федоров и В. С. Соловьев, равно как и его духовные наследники, христианские философы XX века С. Н. Булгаков, П. А. Флоренский, Н. А. Бердяев, Б. П. Вышеславцев. все они рассматривали человека в перспективе его богочеловечности, видели в нем соработника Творца, полагали его назначение в осуществлении божественной заповеди «обладания землей», ответственного и любовного хозяйствования в мире и даже — о чем дерзновенно писал Н. Ф. Федоров — восстановления мира «в то благолепие нетления, каким он был до падения». А представители естественнонаучной ветви космизма Н. А. Умов, В. И. Вернадский, А. Л. Чижевский выдвигали идею активной эволюции, нового сознательно-творческого этапа развития, в котором ключевая роль принадлежит именно человеку, его разуму, неразрывному с этикой. О дальних перспективах человечества, призванного освоить не только свою родную планету, но и ближний и дальний космос, говорил вслед за Федоровым родоначальник отечественной космонавтики К. Э. Циолковский, называвший себя «гражданином Вселенной».
Взгляд на человека в перспективе его творческого роста задает его существованию и его действию в мире по-настоящему крупный масштаб. Он понуждает к новому фундаментальному выбору, основанному на понимании планетарной и шире — вселенской — ответственности рода людского. Ответственности перед природой, перед культурой, перед историей. Перед нашими предками и перед будущими поколениями. Ответственности универсальной и абсолютной. Такой взгляд глобален, но это не усредняющая глобальность, которая стирает национально-культурные различия, разнообразие традиций, ментальностей, укладов жизни. Это глобальность, основанная на представлении о человечестве как соборном, симфоническом целом, как «цветущей сложности», противостоящей энтропийной стандартизации.
Образ человека-созидателя, через которого совершается, по определению В. С. Соловьева, «космический рост» мира, выдвигает на передний план те сферы его дела и творчества, которые идут в авангарде борьбы с энтропией. Среди этих сфер особое место занимает культура, понятая, как уже говорилось в первой статье, как орудие Логоса, противостоящего хаосу и распаду. В. И. Вернадский недаром придавал ключевое значение в деле перехода биосферы в ноосферу «новой форме биогеохимической энергии, которую можно назвать энергией человеческой культуры или культурной биогеохимической энергией», подчеркивая, что именно она по мере развития цивилизации становится «основным фактом» в «геобиологической истории» Земли, определяет ее будущее.
Понимаем ли мы сейчас эти смыслы? Говорим ли о них? Стремимся ли сделать их основанием своей мысли и жизни? Опираемся ли на них в строительстве общества, государства, планеты, в определении долгосрочных стратегий развития, тактики движения в будущее?
Двадцатый век при всем драматизме своей истории, срывавшейся в войны гражданские и мировые, в тоталитаризм и фашизм, соблазнявшейся «дробными», «осколочными» идеалами, не утрачивал высокого напряжения между наличным и должным. Перешагнув порог III тысячелетия — тысячелетия глобальных перспектив и открытых возможностей — мы, как это ни парадоксально, всё настойчивее от них закрываемся, сужаем горизонт действия, понижаем планку духовных и культурных заданий. Уютно устраиваемся в настоящем, предпочитая не мыслить о будущем. «Дались мы в рабство настоящему душою всей» — эти слова поэта-декабриста Федора Глинки как нельзя лучше применимы к сегодняшней метафизически оскопленной, духовно бескрылой цивилизации.
На место человека, стремящегося по-пастернаковски «во всем дойти до самой сути», обрести свое творческое лицо, личности, непрерывно растущей, стыдящейся лени и праздности, находящей радость в бескорыстной помощи ближнему, встает стандартизованный индивид, задача которого — быть эффективным и оперативным агентом торгово-промышленной цивилизации, вдвинувшейся в информационную эру, активным участником кругооборота финансов, товаров, услуг.
Для России, в которой на протяжении двух столетий не утихали споры о русской идее как идее всечеловеческой и всемирной, в которой государственное строительство имело опору в виде сверхценностей и сверхцелей, этот процесс не просто болезнен. Он по-настоящему разрушителен.
Несколько лет назад бывший министр образования А. Фурсенко четко обозначил смену духовной и мировоззренческой парадигмы: «Недостатком советской системы образования была попытка формировать человека-творца, а сейчас задача заключается в том, чтобы взрастить квалифицированного потребителя». За этими словами стоит два цивилизационных вектора, два противоположных образа мира и человека. Две противоположных модели просвещения и культуры.
Человек-потребитель — это человек, для которого не важен онтологический рост. Бытие для него — не сфера любви и ответственности, а сфера прагматического использования. Он предпочитает брать, а не отдавать и не вмещает в себя идеи служения. Какие планетарные задачи? Какое попечение о мире? На слова старца Зосимы «Всякий пред всеми за всех виноват» человек-потребитель скептически пожмет плечами. На знаменитый вопрос подпольного героя Достоевского: «Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить?» уверенно ответит: «Свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить».
Цивилизация потребителей — цивилизация эгоистов, цивилизация атомарных, обструганных личностей. Цивилизация, буксующая в бытии, отказывающаяся видеть небо, живущая сегодняшним днем. Человек-потребитель, паразитирующий на бытии, способный только выкачивать ресурсы земли, но не способный их возобновлять, не заботящийся о последствиях своего хищничества, приближает кризис и катастрофу. «Цивилизация эксплуатирующая, но не восстановляющая, не может иметь иного результата, кроме ускорения собственного конца», — пророчески писал Федоров.
Впрочем, речь не только о всемирной истории, для которой парадигма потребительства чревата движением в тупик. Речь и о нашей российской истории, о ее настоящем и перспективах. И здесь нужно вспомнить Вернадского: «Только тот народ может сейчас выжить свободным и сильным в мировой жизни, который является творческим народом в научной работе человечества». Отказываясь от творческого призвания, делая акцент на потреблении, мы деформируем народную личность. В государственном смысле — рубим сук, на котором сидим. Как идея рынка «творческой идеей России» не станет, так и человек-потребитель, даже если воспитать из него «квалифицированного потребителя», никогда не будет подлинным патриотом своей страны, ибо его собственное «я» перевесит и благо общественного целого, и нравственный долг.
Два разных образа человека формируют две разных образовательных и культурных политики. Человек-творец, постигающий бытие в его целостности, сознающий свою творческую роль в этом мире, нуждается в знании и образовании. Он ценит науку, и не только прикладные ее области, дающие ближний эффект, но и сферу фундаментальных исследований, связанных с дальними горизонтами развития. Человеку-потребителю не нужны фундаментальные знания, не нужны «лишние» предметы, расширяющие духовный и творческий кругозор. Для него и средний уровень знаний — избыточен, достаточно нехитрого минимума. Этот минимум и обеспечивает ему современная школьная реформа с ее образовательными стандартами, итоговой аттестацией в форме ЕГЭ, сокращением количества часов и числа базовых предметов. Старая школа, воспитывавшая творческих личностей, учила думать не в заданном формате учебного теста, а в широком проблемном поле, решать творческие задачи, а не выбирать один из четырех ответов, ставя в экзаменационном квадратике незатейливый крестик. Учитель в ней был Вергилием по универсуму знаний, а не дрессировщиком, главная задача которого — натаскать на ЕГЭ. Современная образовательная реформа прагматична и по отношению к учителю, и по отношению к ученику. Знание она превращает в товар, ценность которого зависит не от содержания, а от эффектной, «глянцевой» упаковки.
Так же избыточна для человека — «пользователя» миром — культура. Ее метафизика, ее высокая планка, ее призыв к активности — умной, сердечной, творческой — вызывают в нем беспокойство и скуку. Лишь в усеченном, обеспложенном виде — как одна из разновидностей сферы услуг — она понятна и приемлема для «потребителя». Всё остальное — избыток и недопустимая роскошь.
Если говорить о библиотеках (а всё, что сказано выше — непосредственное преддверие к этому разговору), то нужно прямо признаться: в мире, где правит бал человек-потребитель, в цивилизации рынка, ориентированной на близкодействие, на мгновенную финансовую отдачу, — библиотеки обречены. Они не могут быть успешными игроками на экономическом поле. Их успех (если вообще можно здесь говорить об успехе) лежит в иной плоскости. Он ориентирован не на Homo economicus, а на Homo crеator. И пока мы не научимся в этой плоскости мыслить и ценить этот ракурс взгляда на вещи, библиотека будет восприниматься прагматической цивилизацией как учреждение избыточное и ненужное. И всегда будет соблазн или закрыть, или наполнить пространство читальных залов, куда в нашем скудно читающем, а в последнее десятилетие еще и очарованном виртуальностью мире ходит всё меньше и меньше людей, «нужными», «востребованными» вещами. Поставить банкоматы, создать в них кафе, открыть книжные магазины, устроить юридические консультации... Ну и конечно, «переформатировать» работу библиотеки, превращая ее из просветительного в досуговый центр, всё больше заменяя «чтение» «развлечением».
