Боевые дельфины госдепа
В конце предыдущей статьи, посвященной анализу данных опроса АКСИО-4 о приверженности российского общества традиционным ценностям, мы кратко упомянули «Проект советского человека», который вот уже более 25 лет ведет «Левада-Центр». Уже после написания этой статьи мы ознакомились с результатами и дискуссиями по результатам этого исследовательского проекта более подробно и тщательно. Знакомство оказалось малоприятным, но весьма поучительным. И нам показалось правильным более подробно познакомить с этим исследованием и читателей нашей газеты.
Итак, исследование «Проект советского человека» с 1988 г. ведет «Левада-Центр». Который — и это важнейшее обстоятельство, с нашей точки зрения, — до 2003 года был государственным учреждением под названием ВЦИОМ — Всероссийский (до 1992 г. — Всесоюзный) центр изучения общественного мнения. В 2003 г. в результате каких-то мутных событий из ВЦИОМа ушел его многолетний руководитель Ю. А. Левада, а за ним — практически весь исследовательский коллектив, которые создали «Аналитическую службу ВЦИОМ» (ВЦИОМ-А). ВЦИОМ-А был уже коммерческой (то есть по названию как раз некоммерческой, но живущей на доходы от коммерческих заказов) организацией, которую впоследствии суд обязал сменить название — по требованию продолжавшего существовать «старого» ВЦИОМа. И вот тогда он стал называться «Аналитический Центр Юрия Левады» («Левада-Центр»).
Исследовательский «Проект советского человека» с самого начала (то есть с 1988 г., когда Советский Союз еще существовал) имел выраженную антисоветскую направленность. Вот что пишет о нем немецкий исследователь Клаус Гества: «Большая аналитическая работа ВЦИОМ, завершенная в 1991 г., рассматривала «советского человека» (в его политической и культурной функции) как социальный миф. Авторский коллектив исходил из предположения, что непрерывная мифологизация нашла свой отпечаток в значимых чертах личности [базового типа], влиявших на способы поведения и мышления значительной части населения». Обращаем внимание читателя на то, что положение о том, что советского человека не существует, что это «миф», было сформулировано не по результатам исследования, а в качестве исследовательской гипотезы, предположения, которое исследование должно было только подтвердить, проиллюстрировать. То есть в основу большого исследования (а оно было проведено в большинстве республик СССР) советского государственного института изучения общественного мнения была положена совершенно антисоветская гипотеза о несуществовании объекта исследования (прямо как в фильме Э. Рязанова «Гараж», в котором один из персонажей говорит по поводу того, что другой занимается изучением советской сатиры: «У вас потрясающая профессия — вы занимаетесь тем, чего нет»).
Конечно, по большому счету в этом нет ничего удивительного: советские социологи — это интеллигенция, а интеллигенция к концу существования Советского Союза была практически целиком антисоветская. Как пишет сам Ю. А. Левада в книге 1993 г., обобщающей результаты первой волны опросов по «Проекту советского человека», его и его сотрудников совершенно не удивляло, что «интеллигенция превратилась из опоры режима в носителя западного образца». Удивительно другое — зачем советскому государству нужны были такие исследования? И не были ли они, часом, элементом стратегического плана разрушения Советского Союза?
Очень не хочется погружаться в различные спекуляции, похожие на конспирологические, но кое-что выглядит действительно очень подозрительно. Тот же Клаус Гества, анализируя результаты того, самого первого, еще советского этапа исследования, говорит, что в работе были выявлены четыре ключевых черты несуществующего советского человека: «принудительная самоизоляция [то есть невозможность свободно выезжать за границу — Авт.], государственный патернализм [который якобы для экономики непосилен и который надо было немедленно прекратить, бросив граждан на произвол судьбы], эгалитаристская иерархичность [то есть наличие «привилегий» у номенклатуры на фоне декларируемого всеобщего равенства], имперский синдром [понимаемый в «антиномиях национального и интернационального»]»__, которые «долгое время обеспечивали стабильность советской системы, а затем способствовали ее стремительному крушению».
То есть сначала эти черты обеспечивали стабильность, а потом — они же — способствовали ее стремительному крушению. Не было ли это исследование, осознанно или неосознанно, поиском «болевых точек» сознания советского человека, удар по которым приведет к его «стремительному крушению»? Потому что в перестройку «удары» были нанесены именно по этим точкам. Хотя и не только по ним.
К. Гества в чем-то подтверждает эту гипотезу о целях исследования «советского человека», которые начал ВЦИОМ в 1988 г. Он пишет: «Масштабно задуманные эмпирические исследования были нацелены на социальную диагностику для того, чтобы прояснить, насколько велика была готовность советского общества к демократическим переменам...» Поскольку мы хорошо знаем, что скрывалось за эвфемизмом «демократические перемены», то... Впрочем, задача данной статьи вовсе не в том, чтобы выяснять заказчиков или бенефициаров того давнего исследования. Сейчас нам гораздо интереснее современные исследования и выводы по теме «Проект советского человека», которые делает и посильно пропагандирует «Левада-Центр».
Как мы уже рассказывали, в 2011 г. «Левада-Центр» завершил очередную волну опросов по «Проекту советского человека». И был очень разочарован: несуществующий советский человек, который вроде бы уже должен был десять раз умереть в результате перестройки и постперестройки и нанесенных за это время высокоточных ударов по его мировоззрению, морали и историческому сознанию, оказался жив. Или даже так — оказался скорее жив, чем мертв. Это страшно расстроило социологов, которые спят и видят, чтобы советский человек, наконец, вымер, а на его место пришел человек нор-р-рмальный. Не можем отказать себе в удовольствии еще раз процитировать постановку этой «исторической» задачи, прозвучавшей на конференции «Человек советский или современный? Политическая культура и ценности россиян», проходившей 20 сентября 2011 года; ведущая так излагает тему конференции: «Первая проблема — насколько советским остается человек в постсоветской России? Какие черты советского человека сохраняются, а какие подвергаются трансформации? Вторая проблема — насколько ценностная ситуация в России исключительна по сравнению с другими обществами? И третье — каковы перспективы прихода на смену советскому человеку человека современного? То есть обладающего такими свойствами, как чувство личной ответственности за собственные действия, восприимчивость к новому опыту, готовность к взаимодействию с другими, способность к перспективному планированию и так далее». Обращаем внимание читателя на последнюю часть цитаты. Из которой логически следует, что советский человек не обладал ни чувством личной ответственности за собственные действия, ни восприимчивостью к новому опыту, ни готовностью к взаимодействию с другими, ни способность к перспективному планированию... Просто-таки непонятно, как такой человек может просто существовать, не только что воспроизводиться, да еще во враждебном окружении уже 25 лет длящегося агрессивного антисоветизма.
Вообще, описание «советского человека», по версии «Левада-Центра» и его нынешнего руководителя Льва Дмитриевича Гудкова (доктора философских наук, между прочим), оставляет странное впечатление. Потому что, на наш взгляд, это описание не имеет никакого отношения к советским людям — таким, которых мы помним (а ведь Советский Союз погиб не тысячу и даже не сто лет назад, это было недавно, и еще миллионы людей его помнят, как и мы). Это несоответствие настолько бросается в глаза, что возникают самые невероятные гипотезы относительно его происхождения. Возможно, мы с г-ном Гудковым жили в разных странах, которые только назывались одинаково? Может быть, вокруг г-на Гудкова всегда был особый микроклимат?
Как бы то ни было раньше, но ведь и сейчас с г-ном Гудковым не всё ясно. Потому что разве можно то, чем занимается г-н Гудков, назвать социологией? Возможно, что «наука», которой занимается г-н Гудков, называется советологией. И адресатом его «исследований» является... совсем не российское общество, а какое-то другое. Да и цель его «исследований» — совсем не познание, а... что? Спецоперация? Десоветизация? «Научное» обоснование предательства и антигосударственной деятельности?
Такие мысли возникают потому, что даже поверхностное знакомство с любыми материалами, посвященными «Проекту советского человека» или «совка», как часто говорят авторы, немедленно убеждает в том, что эти «исследователи» заранее знают, что «совок» — это исчадие ада, не меньше. Порожденное, соответственно, адом под названием «СССР». Доказать это знание о природе «совка» невозможно, да и не нужно. Нужно просто придать ему видимость научности. Что господа социологи и пытаются изобразить.
Вы только послушайте, что говорит г-н Гудков!
«Это человек [«советский человек», или «совок»], главная черта или первый признак, который выделяют, — это человек изолированный. <...> Это очень важная характеристика — изолированность или особость. Она может быть прослежена на самых разных осях измерения. Но важно, какие последствия от этой особости — это невозможность универсализации. А, соответственно, невозможность формирования морали, невозможность развития или формирования правовых регуляций, это система сильнейших защитных барьеров по отношению ко всем другим».
Фиксируем: у совков — невозможность формирования морали (!), невозможность формирования права (!). Была, я помню, такая рубрика в советских газетах — «Что бы это значило?». Там помещались странные фотографии и предлагалось придумать подпись. Вот и здесь: что бы это значило? Что вообще значит, что «советский человек» — причем именно как тип, не конкретный экземпляр — это человек, у которого не может сформироваться мораль и право? Их что, не было в Советском Союзе? Кстати, на той же конференции представители других российских социологических центров задавали г-ну Гудкову вопросы о том, как у них получились такие результаты, потому что, по данным этих других исследователей, получалось, что советское общество было самым нравственным и самым правовым. Но эти вопросы остались без ответов.
«Вторая характеристика — это человек государственный, сложившийся в условиях закрытой тоталитарной тотальной системы институтов, и не знающий ничего кроме государственных отношений. Поначалу, конечно, это революционный человек, не имеющий за собой никаких других характеристик кроме революционности — партийный, идеологический. Но очень быстро заменяющий на патриотическую риторику, на националистическую риторику и государственно-патерналистскую».
Фиксируем: «совок» — это человек, не знающий ничего, кроме государственных отношений (это что значит-то?). Который, к тому же, не имеет никакого положительного внутреннего содержания, а вместо него имеет только разную риторику (пиар, по-современному).
«Третья характеристика: это массовидный человек или массовый человек. <...> С другой стороны — ориентация на то, чтобы быть как все, ориентация на упрощение. Советский человек — это простой человек, искусственно простой. То есть доступный, ориентирующийся на пониженные стандарты с одной стороны — на таких, как все. А с другой стороны боящийся всего сложного, не принимающий всего сложного, своеобразного, нового или чужого. <...> Потому что патернализм, действительно, это архаическая конструкция, не допускающая сложных форм обмена, сложных форм коммуникации и представлений о других значимых партнерах. Человек упрощенный — это значит, что он свободен от истории. А действительно, устанавливается, с момента собственно установления системы, происходит сильнейший разрыв с прошлым и запрет на историю — ну чисто организационный, институциональный заключается просто в запрете преподавания истории в школе, и тем самым сильнейший разрыв с прошлым, с традициями. Но это еще и освобождение от морали, от традиции и от ответственности, что очень важно».
Фиксируем: «совок» — это ориентация на пониженные стандарты, боящийся всего сложного (ну, вероятно, полеты в космос и атомные электростанции, советское кино или советская медицина — это и есть пониженные стандарты и одновременно — доказательство страха всего сложного). Далее: «совок» чужд сложных форм обмена (это о деривативах, что ли?), сложных форм коммуникации (а это что?) и — главное — представлений о других значимых партнерах (?!). Кроме того, для «совка» существует запрет на историю — ее даже запрещали преподавать в школах (нет, точно мы жили в разных странах: у нас в школе преподавали историю, я точно помню). И, наконец, «совок» освобожден от морали! Которая, если читатель помнит, у «советского человека» просто не может сформироваться (см. выше). Читатель, вы что-нибудь понимаете? Вот то-то и оно...
«Приспособление шло не только через снижение и ограничение запросов, на выбор самых простых, самых низших уровней существования, с понижением запросов, но и через уход в сторону от государственного контроля и приспособление к такой жесткой организации общества. Приспособление это могло бы принимать разные формы, но прежде всего это через формирование так называемого «теневого человека», лукавого человека, демонстрирующего покорность и послушание, но внутренне следующего своим собственным интересам, а это интересы самого простого физического выживания».
Фиксируем: «совок» — человек по определению двуличный, который, будучи постоянно озабочен своим физическим выживанием, лживо демонстрирует покорность и послушание, а на самом деле...
«Что еще можно сказать из таких черт? Это человек завистливый. Завистливый, потому что партикуляристская природа этого блокирования универсалистских механизмов приводит к тому, что само представление о людях начинает связываться с социальным положением в социальной иерархии. Иначе говоря, действует вменение тех или иных человеческих характеристик в зависимости от занимаемого положения. «То, что позволено Юпитеру — не позволено быку», и обратно».
Всё понятно? Кстати, по нашим воспоминаниям (но мы уже выяснили, что жили с г-ном Гудковым в разных странах), в СССР как раз вот этого — когда представление о людях жестко связано с их социальным статусом — было по минимуму, практически не было. Зато из литературы, а также из практики последних 20 лет, мы знаем, что такой способ поведения и коммуникации очень свойствен не социализму, каким бы неправильным он в СССР ни был, а капитализму, «миру капитала», как было принято говорить когда-то.
Неожиданную помощь в понимании г-на Гудкова нам оказал о. Яков Кротов, который выступал на той же конференции. В основной части своего выступления г-н Кротов ничего нового и оригинального не сказал, а так же, как и остальные участники, пугал присутствующих ужасными качествами «советского человека», этого исчадия ада, который преследует Россию, не давая построить в ней настоящую западную демократию. Однако в конце он сказал очень важную вещь, пролившую свет на все откровения «Левада-Центра»:
«Кстати, мне кажется, что «советский человек» — термин, может быть, и 50-х годов, но слово «совок» — оно, конечно, возникло в паре, оно имеет антоним очень четкий. Оно возникло в первую половину 70-х годов, я свидетель, думаю, что и вы. Совок — это антоним к слову диссидент».
Вот оно что! Тогда всё ясно, подумали мы. Потому что в таком случае всё, что приписывает «совку» «Левада-Центр» — это простая проекция! То есть «исследователи» «Левада-Центра» (которые, может, и не хотят считаться диссидентами, но ими наверняка являются) проецируют свои качества на «совка». Это ведь диссидентствующая интеллигенция (дельфины советского времени) «страдала» от невозможности ездить за границу, это она была вечно недовольна своим положением в обществе и своим материальным положением, это она была двулична и прикрывала внутреннюю пустоту разнообразной риторикой, это она не хотела признавать моральные и нравственные нормы страны, в которой жила, это она презирала свой народ (и не находила в нем «значимого другого»), это ведь она обязательно хотела быть «не как все» и это именно она была завистлива до последней степени! И это именно она идеологически обеспечивала перестройку, а сейчас идеологически обеспечивает десоветизацию и дерусификацию!
И тогда становится понятно, зачем эти «исследования» «советского человека». Задача «исследователей» — доказать, что советский человек — это и не человек вовсе. А если кто-то обнаружит, что советский человек — это модернизированный русский человек (что частично и произошло на той конференции, о которой мы рассказываем), то «ученые» с легкостью «докажут», что и русский человек (как тип!) — это тоже не человек. Такой, знаете ли, недочеловек...
А что? Разве человек, лишенный морали, — это человек? А советский человек, да и вообще русский, по мнению г-на Гудкова, внеморален! Причем эта «глубокая» мысль находится у «Левада-Центра» в разработке, в развитии. Если в 2011 году принципиально вне морали был только «советский человек», то к 2014 году обнаружилось, что и «русский человек» — тоже... того... Проследим за развитием мысли наших спецсоциологов:
По их мнению, постсоветское воспроизводство совка осуществляется благодаря «социальным механизмам стерилизации или уничтожения морали как условия поддержания в населении состояния апатии и безразличия, без которых авторитарные режимы, вроде путинского, не могут существовать».
В последующих работах г-н Гудков усиливает тезис о стерилизации морали в условиях тоталитарного советского режима. И оказывается, что стерилизовать было нечего — никакой морали у советского человека не было изначально и быть не могло. Но куда же делась дореволюционная мораль? Оказалось, что и до революции никакой морали в России не было: ни в Романовской империи, ни в Московском царстве, ни в Киевской Руси. Какая мораль может быть при крепостном праве и огосударствленном православии? «Своеобразие российской ситуации с «моралью» состоит в том, что прежние, досоветские блюстители традиционных нравов были не отделены от сословного порядка, а это значит, что сами этические представления не могли подвергаться генерализации и универсализации. К абсолютному большинству населения это понятие или система представлений вообще не имела отношения, поскольку ни о какой «морали» или свободе воли не могло идти и речи вплоть до середины 60-х годов XIX века, потому что крепостное право оставляло крестьянина в полной личной зависимости от его владельца, включая место жительства, род занятий, выбор брачного партнера и т. п. Крепостные гаремы, эксплуатация, унижение и прочие особенности этого образа жизни налагали свою неизгладимую печать не только на самих крестьян, но и на сознание крепостников, чиновников и все остальные категории населения. Положение казенных крестьян или купечества, казаков».
«А как же религиозные заповеди, традиции, нравственность, наконец?» — спросит читатель. Очень просто, ответит г-н Гудков — это всё не мораль, а «обрядоверие». Мораль, по г-ну Гудкову, — удел свободного человека, порождение модерна, эпохи просвещения, рыночной экономики. С его точки зрения, в России мораль начала еле-еле впервые пробиваться только в начале XX века, да и то — только у 0,001 % населения. Но тут «катастрофа 1917 года» всё похоронила. В СССР морали не могло быть по определению. Может, после крушения СССР Церковь может посеять семена морали в апатичных душах «совков»? Какая-нибудь правильная — католическая или протестантская — может быть, но никак не православие. Скорее жаждущая нырнуть в европейский омут Украина обзаведется какой-никакой моралью (в обнимку со смертью), чем путинская тоталитарная Россия.
Мораль, по Гудкову, рождается только в специальных сконструированных сложных обществах, причем не абы как, а должна быть дарована гражданам господствующими классами. Мораль у г-на Гудкова подобна Протею: то она оборачивается особой ценностью, то внутренним алгоритмом согласования интересов различных групп, к которым человек себя причисляет, то является в образе права и прав человека, то представительной демократией, а для особо развитых особей всегда является в обнимку со смертью. Но главное отличие от примитивных предписывающих и запретительных норм примитивных и тоталитарных обществ, мораль — дело добровольное и индивидуальное, своеобразная игра для одного игрока, пасьянс, от которой в итоге выигрывает всё общество. Мораль прорастает только на поле толерантности.
Где же живет эта «правильная» мораль? Известно где — в странах европейской и американской демократии, именно там люди постоянно и добровольно ограничивают себя без всяких санкций — только бы не нарушить общественный договор, только бы не наступить на чью-то мозоль, именно там, получив по щеке, подставляют другую...
И всё время хочется спросить г-на Гудкова, а также его сотрудников: а разве не на этой территории находится родина мирового капитализма — наиболее аморального и кровожадного из всех известных нам общественных устроений? Не там ли Карл Маркс писал про эксплуатацию и 300 % прибыли, ради которой... не пожалеют и отца? А как же главные апологеты капитализма, например, Хайек, который в «Пагубной самонадеянности» пишет о безжалостной, эгоистической и индивидуалистической «морали» капитализма, которая позволяет побеждать «прогрессивным» популяциям в конкуренции с коллективистскими популяциями? А предупреждения знатного капиталиста Сороса американскому Конгрессу о том, что нельзя рыночные принципы распространять на все сферы жизнедеятельности социума и прежде всего семью –это неизбежно приведет к разрушению общества?
Нетрудно спрогнозировать следующий ход «ученой» мысли г-на Гудкова. Если мораль вырвала человека из биологической дикости, благодаря ограничениям проявления инстинктов, то общества, не обладающие моралью, не должны считаться человеческими. Что, собственно, и требуется доказать. А иначе зачем?
Уже упоминавшийся выше Клаус Гества, занимающийся исследованием научного наследия «Левада-Центра», в своей статье сетует на то, что «Левада-Центр» хотели зарегистрировать как иностранного агента — в соответствии с российским законодательством:
«Весомая репутация «Левада-Центра» способствует тому, что и зарубежные исследовательские институты предоставляют средства для проведения опросов, чтобы больше узнать об умонастроениях в России. Такой успех в привлечении средств в настоящее время ставит под угрозу существование Центра. В мае 2013 г. московская районная прокуратура обвинила Центр в том, что публикации результатов социологических исследований направлены на то, чтобы оказывать влияние на общественное мнение. Дескать, опросы общественного мнения — не научная работа, а политическая деятельность, которая, кроме того, финансируется на иностранные средства. Тем самым, согласно принятому российскому закону, как говорилось в прокурорском предупреждении, «Левада-Центр» выполняет функцию «иностранного агента». Все это следует рассматривать как атаку на свободу науки в контексте репрессивной политики администрации Путина».
Мы так просто не имеем никаких сомнений в том, что «Левада-Центр» — иностранный агент. Хоть по законодательству, хоть без него. Потому что если за свои «исследования» о том, что у советских и русских нет и никогда не было ни морали, ни права, что советский и русский человек — это, по сути, недочеловек, «Левада-Центр» деньги от Госдепа получает, то это хоть что-то объясняет. Так сказать, «ничего личного, просто бизнес». Если же они это делают бескорыстно, то они опасные сумасшедшие. Которых надо срочно лечить — как минимум, из человеколюбия.
