400-й номер

Мир корчится в «коронавирусных судорогах». Эти судороги уже явным образом перестают носить сугубо медицинский характер. Они оказывают существенное влияние на всю многообразную повседневность. Которая и сама-то по себе достаточно отвратительна (что хорошего в так называемом потребительском обществе?), но из которой теперь вдобавок начинают изымать под предлогом коронавируса всё ее остаточное человеческое содержание.

Люди худо-бедно общались друг с другом тем или иным образом. И можно было сколько угодно критиковать незатейливость и примитивность всех этих «кафешек-мафешек». А также обращать внимание на то, что, даже добравшись до оных, молодые люди сидят напротив друг друга и смотрят не друг на друга, а в мобильные телефоны...

Было ясно, что это добром не кончится. И что это имеет мало отношения к поддержанию настоящей человеческой среды обитания. Но тем не менее что-то еще напоминало эту самую настоящую человеческую среду обитания, основной неотменяемой чертой которой является та или иная коллективность.

Теперь и этого нет. Потому что коронавирус. А значит, коронавирус (а точнее спекуляции по его поводу) протягивает свои лапы в сферу незатейливого и небезусловного, но еще существующего человеческого общения и хочет свести его к нулю.

Кто-нибудь просчитал последствия? Кто-нибудь сопоставил издержки, которые очевидным образом порождают эти последствия, с издержками от коронавирусной заразы?

Если бы кто-нибудь захотел это сделать мало-мальски объективным образом, то выяснилось бы, что удар, нанесенный по человеческому общению, продиктованному податливым людям нашей эпохой, порождает последствия гораздо более губительные, чем прямые последствия коронавирусного заболевания, от которых нас якобы хотят спасти.

Но никто из тех, кто отвечает за минимизацию совокупных издержек, не хочет и не может сопоставить между собой хотя бы те два вида издержек, которые я только что назвал: прямые издержки от коронавирусного заболевания, якобы снижаемые карантинами, и косвенные издержки от разрушаемого этими карантинами (повторю еще раз) очень незатейливой и небезусловной, но всё же существовавшей человеческой коллективности. А дальше — больше. Коронавирусное безумие очевидным образом тянет свои лапы в сферу образования и воспитания детей, в сферу очень шаткой минимизации социального неблагополучия, в сферу культуры и, как говорится в таких случаях, далее со всеми остановками. Но ведь если мы принимаем данную метафору про остановки, а ее справедливость очевидна, то должна быть и конечная остановка, не так ли?

Коронавирусная эпопея перевела стрелки, по которым двигался поезд человеческой истории (или постистории, или недоистории), и поезд двинулся в другом направлении на определенную конечную остановку. Обитатели поезда смотрят в окна на окружающий экзистенциальный пейзаж и утешают себя тем, что пока что они до конечной остановки не доехали. Но пейзаж становится всё более мрачным. Он всё больше напоминает тот самый ад земной, о котором я неоднократно говорил в самых разных своих исследованиях.

Скорость движения поезда умело выбрана таким образом, чтобы изменения экзистенциального пейзажа происходили достаточно медленно и чтобы срабатывал эффект привыкания. Мол, конечно, пейзаж помрачнел, но это же еще не ад. А теперь он еще более помрачнел, но это опять-таки не ад. Может, мы всю жизнь проживем, не доехав до конечной остановки, и если вдуматься, то есть прелесть в том, что пейзаж становится всё более мрачным. Аналогичным образом вели себя узники, которых везли в лагеря смерти.

В условиях подобного стремительного сгущения общечеловеческой и национальной бедственности, сгущения, предсказанного мною тогда, когда я принял решение обратиться к обществу с циклом передач «Суть времени», нельзя вести себя так, как будто ты этого сгущения не замечаешь. То есть нельзя, например, обсуждать истоки и стратегии осуществления расчеловечивания, то есть борьбы с гуманизмом, говоря при этом о том, что конкретный удар по человечности, он же — коронавирусное безумие — это частность, не заслуживающая нашего высоколобого внимания.

Моральная неприемлемость такой позиции, она же — недопустимость самоизоляции в пресловутой башне из слоновой кости, здесь очевидным образом соединяется с ее научной недопустимостью. Потому что можно сколько угодно обсуждать с общих позиций то, что связано со сгущением мировой тьмы. Но тебе всегда скажут, что такие эзотерические обсуждения не имеют отношения к человеческой злобе дня. Ты будешь упрекать тех, кто так скажет, в недальновидности, в слепоте и говорить, что вся эта эзотерика погибели, накопившись, обязательно прорвется в повседневность, а тебе в ответ будут говорить о том, что ты работаешь под идею и что никаких таких прорывов не будет.

А потом, наконец, прорыв происходит. И если ты как ученый и как гражданин (а тут одно с другим неразрывно связано) сделаешь вид, что ты этого прорыва не заметил и что это не тот самый прорыв, который ты сулил, говоря о том, что темная эзотерика рано или поздно прорвется в повседневность, — то кто ты такой? Ты и не ученый вовсе, поскольку ученому невероятно важны фактические доказательства его правоты. Но ты и не гражданин, поскольку наплевательски относишься к бедствиям пассажиров поезда, к их слепоте, к их жалким самоуспокоениям и так далее.

И наконец, все твои собственные потуги выпрыгнуть из этого поезда (например, создавая альтернативные структуры, — такие, как Александровская коммуна) тоже небезусловны. Ведь ты же говоришь о недопустимости земного ада и о необходимости спасти от него. Когда другие катакомбники создают альтернативные структуры для потустороннего спасения, им просто наплевать на земное предельное неблагополучие. Или, точнее, они хотят, вкусив его горечи, побыстрее выпрыгнуть из него в райскую сладость. А ты-то говоришь о преодолении ада земного именно на земле. Ну и как ты будешь его преодолевать со своей коммуной, когда поезд доедет до последней остановки, а ты к этому моменту как раз разберешься с кочующими очагами высокой цивилизации?

Да никак ты в этом случае не будешь его преодолевать. Оно тебя накроет, и всё.

Поэтому исследование ковидной эпопеи осуществляется мною не вместо ранее предлагавшихся циклов с названием «Судьба гуманизма в XXI столетии» и «О коммунизме и марксизме», а в качестве бесценного доказательства правомочности данных циклов, их связанности с актуальнейшими проблемами человечества. Речь идет о доказательстве того, что эзотерика, накапливаясь, прорывается в жизнь. И что имя такому прорыву — ковид.

Если ковид — это трансформирующее событие, то речь идет о событии, которое кто-то создает. Этот кто-то и есть субъект расчеловечивания. А ну как в итоге окажется, что он напрямую связан с теми эзотерическими манипуляциями, которые я обсуждал в цикле «Судьба гуманизма в XXI столетии»? Ведь уже почти очевидно, что это именно так. И скоро это станет совсем очевидно.

Если задача ковидных и иных трансформирующих событий — направить человечество по пути губительного антигуманистического техноцентрического развития (оно же — трансгуманизм, коррекция генома, чипизация и так далее), то в чем альтернатива? Ею не может быть неразвитие. Ею может быть только другое развитие, которое я называю восходящим и симфоническим. Но именно оно и есть коммунизм в его действительном значении. А значит, война с той дегуманизацией, которая теперь уже совсем неэзотерична, может идти только при наполнении идеи восходящего симфонического развития каким-то конкретным содержанием. Причем самым разным, вплоть до медицинского. А как иначе-то?

Если негуманизаторы предлагают раскрутку своего проекта с использованием медицины, то и борьба с ними должна идти с использованием тех же инструментов. В противном случае люди справедливо скажут нам: «Мы от заразы гибнем, а вы нам песни поете про человеческое восхождение!»

Итак, я вовсе не прервал сериалы «Судьба гуманизма в XXI столетии» и «О коммунизме и марксизме». Я просто наполнил эти сериалы конкретным содержанием, которое в его буквальности является ковидным. Но ведь все понимают, что за этой буквальностью маячит нечто другое, системное и зловещее. А это другое и есть конкретное содержание той эзотерики, которую я рассматривал в сериале о судьбе гуманизма. Это прорыв подобной эзотерики в мир повседневности. Я предупреждал, что он произойдет. Он произошел. Ну, и кем бы я был, если бы его не рассматривал в том числе и как подтверждение собственной эзотерической аналитики?

То же самое с обсуждением проблемы коммунизма и марксизма. Я никогда не держался за каждую букву марксистской теории. Я всегда говорил, что суть этой теории или, точнее, этого учения (учение намного больше теории) — в преодолении отчуждения от родовой сущности, то есть в завоевании для человечества возможности восходящего симфонического развития. Той единственно спасительной возможности, которая утоплена, как сказали авторы Коммунистического манифеста, «в холодной воде эгоистического расчета».

Я всегда доводил все проекты до конца. И два исследования — о судьбе гуманизма в XXI столетии и о коммунизме и марксизме — тоже доведу до конца. Да я их и не прервал по сути — я перевел их же из эзотерической плоскости в плоскость повседневности. Но ведь речь идет об одном объеме, в котором эти плоскости сосуществуют. И без которого обсуждение каждой из плоскостей всегда будет носить ущербный характер.

Но как бы ни были важны все эти прорывы к пониманию сути происходящего, она же — суть времени, мы никогда не сводили свою деятельность к пониманию как таковому. При этом мы всегда считали, что понимание должно лежать в основе деятельности. Что оно, как говорят математики, необходимо, но недостаточно. И что нужно соорудить некий мост, соединяющий понимание и деятельность.

Являясь автором идеологии, которой руководствуется и газета «Суть времени», где я публикую эту передовицу, и одноименное движение, я просто обязан определиться в вопросе о своем отношении к развиваемым в этой идеологии марксистско-ленинским коммунистическим идеологемам. Я, кстати, уже не раз это делал. И тем не менее сделаю то же в очередной раз, подчеркнув, что превращение в фетиш тех или иных обусловленных эпохой частных марксистско-ленинских утверждений столь же недопустимо, как и пренебрежение по отношению к гениальным методологическим открытиям, совершенным и Марксом, и Лениным. И столь же актуальным сегодня, как и тогда, когда эти открытия были сделаны.

Когда Маркс в «Тезисах о Фейербахе» пишет, что «философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его», — то речь идет именно о методологическом открытии. То есть о том, что ты ничего и не поймешь в мире по-настоящему, если откажешься от участия в его изменении. То есть что гроша ломаного твое понимание не стоит, если ты от деятельности по изменению мира отказываешься. А вот если не отказываешься, то это понимание бесценно. И что оторвать понимание от деятельности невозможно.

Когда Ленин в своей ранней и недооцененной работе «С чего начать?» говорит о пагубном неумении «отличать запросы минуты от основных задач и постоянных нужд движения в целом», то это тоже не практическая рекомендация, а методологический принцип, неочевидный и для современников, и для тех, кто именует себя его наследниками. Иронизируя по поводу утверждения о возможности изменить тактику за двадцать четыре часа, Ленин пишет: «Для того чтобы изменить тактику, надо прежде иметь тактику».

Вот что такое настоящая методологическая хватка. Ленин по сути говорит своим оппонентам следующее: «Вам кажется, что уж тактика-то — это то, чем нельзя не обладать. Но на самом деле это не так. И кто вам сказал, что вы как субъект политической деятельности обладаете этой самой тактикой?»

Далее Ленин развивает свою мысль таким образом:

«А если нет крепкой организации, искушенной в политической борьбе при всякой обстановке и во всякие периоды, то не может быть и речи о том систематическом, освещенном твердыми принципами и неуклонно проводимом плане деятельности, который только и заслуживает название тактики».

Ну и как же должна строиться такая организация, которая очевидным образом отсутствовала в момент написания Лениным этой своей недооцененной работы? Что должно связать воедино раздробленное мировоззренческое направление, именуемое коммунистическим? Что тут является исходным пунктом деятельности по такому объединению?

«По нашему мнению, — пишет Ленин, — исходным пунктом деятельности, первым практическим шагом к созданию желаемой организации, наконец, основной нитью, держась которой, мы могли бы неуклонно развивать, углублять и расширять эту организацию, должна быть постановка общерусской политической газеты». Сказав далее о том, что все частные дела, вся раздробленная агитация посредством личного воздействия, местных листков, брошюр и пр., будучи крайне необходимыми, не могут стать достаточными без общерусской газеты, Ленин переходит к главному своему политическому и одновременно методологическому утверждению. Которое состоит в следующем:

«Роль газеты не ограничивается, однако, одним распространением идей, одним политическим воспитанием и привлечением политических союзников. Газета не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но также и коллективный организатор. В этом последнем отношении ее можно сравнить с лесами, которые строятся вокруг возводимого здания, намечают контуры постройки, облегчают сношения между отдельными строителями, помогают им распределить работу и обозревать общие результаты, достигнутые организованным трудом».

Кто-то может сослаться на изменение информационного климата, на то, что теперь не газета, а какие-нибудь блоги в интернете имеют решающее значение. Никоим образом не оспаривая значение интернета и не подвергая сомнению необходимость расширения аудитории, воспринимающей твою идеологию, настаиваю на том, что настоящее, глубокое, полноценное и мотивирующее к действию освоение идеологии может осуществляться только при внимательном, медленном ознакомлении с текстами, дополненном конспектированием этих текстов, мучительными размышлениями по их поводу. То есть всем тем, что я называю полноценным овнутрением текста.

Я не могу вкратце объяснить, почему всё это нельзя делать, безраздельно окунаясь в стихию интернета. Но я знаю на практике, что почему-то интернет активизирует скорость прочтения в ущерб глубине, что те, кто безраздельно окунаются в электронную стихию, что-то приобретают, а что-то существенное теряют. И что в условиях очевидного регресса, стимулируемого интернетным клублением, контррегресс, который единственно спасителен, предполагает воинственное возвращение к тексту в его напечатанном виде. Вырываясь из капкана регресса, люди не только возвращаются к слову, напечатанному на бумаге. Они собираются группами, чтобы читать вслух, осуществляют это чтение в определенной атмосфере.

Так что газета в ее нынешнем контррегрессивном качестве отнюдь не является архаизмом. Она, напротив, является средством собирания тех, кто осознал губительность так называемого тренда, он же — рельсы, по которым поезд идет к последней остановке. А значит она является средством собирания так называемого контррегрессивного ядра. То есть сообщества, состоящего из людей, остро осознающих, что у них эта интернетная современность отнимает нечто сущностное. И что ее можно использовать, но в нее нельзя безраздельно погружаться.

Я написал эту статью в том числе и потому, что номер газеты, в котором она опубликована, — 400-й. И если верить Ленину (а ему я в том, что касается методологии, очень и очень верю), именно такое упорство говорит о серьезности и победительности нашего начинания. Хочется поздравить всех, кто прошел этот долгий путь и у кого хватило упорства вести неблагодарную, но чрезвычайно необходимую газетную деятельность.

Ей мы в существенной степени обязаны тем, что наша организация становится всё менее легкомысленной и всё более стратегически наступательной.

Поздравляю нас всех с 400-м номером газеты «Суть времени»!

До встречи в СССР!