Космос — потеря позиций или рывок? Часть II
Мы сказали в предыдущей статье, что в СССР космос символизировал идею всемерного развития человека, человека-творца, человека с большой буквы.
Это правда, но не вся.
Идея космоса как точки приложения сил и олицетворения будущего коммунистического общества, к которому стремится и которое строит СССР, как ни странно, существовала скорее в широком общественном сознании, а не в умах специалистов-ракетчиков и не в головах партийно-политической номенклатуры, принимавшей решения о космосе.
Практическая космонавтика сама по себе развивалась на основе совершенно прикладных целей, прежде всего целей обеспечения военной безопасности. И соединить эти цели с существовавшей в советском обществе пусть и отвлеченной, но крайне притягательной мечтой оказалось некому. Точно так же, как не нашлось никого, кто одухотворил бы строгие формулировки технических документов проектировщиков космических кораблей высоким философским представлением о космосе как пространстве прорыва человечества к новым целям и свершениям.
Почему же не произошло этой синхронизации? Ведь идея о космосе как новой обетованной земле и блистательном рае для человечества существовала давно.
Веками философы и писатели помещали в космосе (на Луне, на Марсе, на неведомой планете) страну идеального социального устройства — Утопию. Таких писателей и философов было много, но здесь мы скажем только об одном мыслителе — К. Э. Циолковском.
Циолковский — главная фигура отечественной и мировой теоретической космонавтики, его вклад в учение о космосе неоспорим и общепризнан. Тем более интересно, как ученый понимал необходимость космоса для человека? Мы об этом скажем подробнее, но пока отметим, что Циолковский был убежден, что лишь в космосе может быть создано идеально устроенное человеческое общество, в котором телесная и духовная красота станут нормой. Более того, он считал, что человечество просто обязано выйти в космос и совершить межзвездную экспансию, иначе оно погибнет вследствие какой-либо космической катастрофы.
Не все предвидения Циолковского были верны, но планка им была задана высочайшая. Однако философия космоса, которую он создал, как ни странно, после него так и не развивалась — осмысление всей проблематики космоса, как нравственной, так и технологической, за неимением никого другого взяла на себя фантастика. Впрочем, надо сказать, что и в этом, считающемся легковесным, жанре порой ставятся вполне серьезные вопросы, и ответы на них даются достойные. Например, в романе Станислава Лема «Возвращение со звезд» на вопрос, для чего человечеству необходим выход в космос, ответ дается такой — ради воспитания и утверждения в человеке подлинно человеческих качеств, подлинной морали. То есть космос рассматривается как необходимый следующий этап дальнейшего духовного совершенствования человека.
Или вот еще один вариант ответа о цели выхода в космос — для получения новых знаний о природе, для удовлетворения главной интенции человека как мыслящего существа — жажды познания («Туманность Андромеды» И. Ефремова).
Однако на деле, в реальной истории человечество вышло в космос не ради решения высших духовных вопросов, а из крайне прагматических соображений. И вышло ровно настолько, насколько этот выход позволял решать именно земные проблемы.
А главная проблема для СССР была витальной: потенциальный противник, отделенный тысячами километров, угрожал атомной бомбой. Океан во внушительном количестве бороздили его корабли, и возможность пробиться сквозь них выглядела призрачной. В воздухе у противника также было кратное количественное превосходство (не качественное, как быстро выяснилось, однако на межконтинентальной дальности достаточное).
Поэтому просто для физического выживания нашей страны был жизненно необходим надежный способ доставки атомной бомбы к целям на территории заокеанского противника. На дальность примерно в 1/5–1/3 длины земного экватора.
Межконтинентальная баллистическая ракета (МБР) отнюдь не была единственным и очевидным решением этой проблемы. Одновременно и параллельно предлагались и рассматривались разные варианты: самолет нужной дальности и грузоподъемности; гидросамолет с возможностью дозаправки в море с подводной лодки; самолет с атомным двигателем, не имеющий ограничений по дальности и продолжительности полета; крылатая или баллистическая ракета относительно небольшой дальности, доставляемая к побережью противника подводной лодкой; межконтинентальная крылатая ракета с воздушно-реактивным двигателем, способная лететь на 8–10 тыс. км со скоростью более 3000 км/ч на высоте более 30 км; торпеда со сверхмощным термоядерным зарядом, способная уничтожить порт или прибрежный город.
И по всем этим направлениям велись опытно-конструкторские работы!
Но МБР оказались технически проще, относительно дешевле, надежнее и неуязвимее, а значит — обеспечивали гарантированный ответный удар. Поэтому именно они пошли в массовое производство, а их создатели получили всемерную государственную поддержку и заслуженный авторитет в глазах руководителей страны.
Но ведь ракетчики — не все, но многие — и были теми, кто уже два — два с половиной десятилетия строили ракеты ради полетов в космос, кто находился под влиянием пионеров космонавтики, кто горел мечтой о космосе! И тут, в ходе выполнения важнейшей государственной задачи, получив в свое распоряжение максимально возможные ресурсы, они создали средство достижения первой космической скорости, т. е. преодоления первого рубежа космонавтики! Как оказалось, созданная МБР даже без каких-либо доработок и изменений может вывести на околоземную орбиту массу, пусть и в 2–3 раза меньшую, чем ту, что следует обрушить на голову противника, но и это тоже немало!..
Не использовать открывшиеся возможности было бы, как минимум, странно, и уже в четвертом испытательном пуске первая в мире межконтинентальная баллистическая ракета стала и первой в мире ракетой-носителем, выведшей спутник на околоземную орбиту.
Запуск советского спутника включил у американцев простую логику: раз большевистская ракета действительно способна достигнуть любой точки планеты, то территория США больше не защищена океанами, морскими и воздушными силами, а вполне уязвима для ответного удара. А значит, чисто военный путь борьбы с СССР становится слишком издержечным…
Так космонавтика стала, с известной степенью преувеличения, нечаянным ребенком практической военной необходимости. То же, что произошло дальше, для всех в нашей стране оказалось полной неожиданностью. Запуск первого спутника, о котором советские газеты сообщили мимоходом, вдруг стал важнейшим всемирно-историческим событием, наглядно показавшим миру научно-технический рывок страны, которая никогда ранее в своей истории лидером научно-технического прогресса не считалась (да и не была).
«90 процентов разговоров об искусственных спутниках Земли приходилось на долю США. Как оказалось, 100 процентов дела пришлось на Россию…» — у нас любили цитировать это высказывание «Юнайтед Пресс». Мир действительно был потрясён! Правда, этого эффекта могло не быть, если бы США на протяжении всего предыдущего десятилетия не проводили широкомасштабную пропагандистскую кампанию, лейтмотивом которой было утверждение, что космический полет — это высшее научно-техническое достижение человечества. И оно, конечно же, будет реализовано в самой передовой стране мира, т. е. в США.
А спутник запустил СССР. И весь пропагандистский эффект тоже получил он.
Таким образом, космонавтика, появившаяся на свет в результате активной подготовки к «горячей» третьей мировой войне, способствовала окончательному ее переводу в «холодный» формат. Всё дальнейшее научно-техническое соревнование СССР и США было сублимацией межгосударственного конфликта, а от космонавтики требовалось постоянно демонстрировать новые достижения, причем понятные не специалистам, а простым народным массам и немногим более компетентным государственным руководителям.
Так у космонавтики появилось еще одна функция — она стала средством войны за умы и сердца. Наше руководство использовало его на полную катушку — как идеологическое обоснование превосходства социализма над капитализмом. А Америка, соответственно, наоборот.
Первые шаги космонавтики, если снять соревновательный момент, были просто некоей «лестницей побед»: первый спутник, первый межпланетный полет, первая съемка невидимой стороны Луны, первый человек в космосе, первый выход в открытый космос, первая телетрансляция через космос, первый метеоспутник, первый человек на Луне… А вот потом начались сложности.
Масштабность космических задач и враждебность человеку космического пространства требуют техники, во-первых, с предельно возможными удельными параметрами (достаточно сказать, что ракетный двигатель по концентрации энергии превосходит любое созданное человеком устройство, кроме атомной бомбы — но та «работает» микросекунды, после чего распадается буквально на атомы, а ракетный двигатель работает десятки минут, и иногда — по нескольку раз), а во-вторых — громадных абсолютных размеров (самолет со взлетной массой 500 т считается сверхтяжелым, тогда как сверхтяжелая ракета-носитель весит на старте 2–2,5 тыс. т). Помимо этого, колоссальное значение приобретают различные стенды, на которых испытываются как отдельные агрегаты космических систем, так и космические аппараты или ступени ракет-носителей целиком — а это тоже уникальные по размерам и рабочим характеристикам технические сооружения, сопоставимые по расходу электроэнергии и воды с многотысячным городом. И это только «видимая часть айсберга», ибо необходимо создавать новые материалы, совершенствовать электронную компонентную базу и многое, многое другое…
Все это требует гигантского расхода ресурсов, которые ни в каком государстве лишними не бывают! И возник (причем и «у них», и «у нас») естественный вопрос: а стоит ли таких затрат решение чисто внешнеполитических и идеологических задач?
Вот тут-то, казалось бы, и соединить ту самую абстрактно-философскую формулировку, с которой началась статья, с планами практической деятельности, а также с идеологической борьбой! Тем более что для этого были все возможности: например, труды Циолковского, в т. ч. и неопубликованные, в которых как раз и обсуждался вопрос «зачем», были не только доступны в архивах, но и были известны руководителям космической отрасли. Только теперь уже думать о перспективах освоения космоса с учетом полученного практического опыта в ракетной технике, материаловедении, космической экспериментальной медицине и биологии, критически подойдя к прозрениям Циолковского, Цандера, Германа Оберта и других основоположников. И обязательно ставить цели и задачи, исходя из необходимости, а не потому, что сил и средств некуда девать.
Но сделано этого не было. Можно только предполагать — почему. Причин, по-видимому, было несколько.
Появившись в ходе создания нового оружия, космическая техника и поныне разрабатывается в тех же КБ и производится на тех же заводах. И до специального решения, в каждом случае индивидуального, остается под грифом «совершенно секретно». Это имеет свои преимущества (концентрация ресурсов, использование военных разработок и армейской инфраструктуры), но исключает сколько-нибудь значимое публичное обсуждение вопросов отечественной космической программы и участие в этом деле людей сколь угодно умных и компетентных, но не имеющих специального допуска.
Вот сами С. П. Королев и М. К. Тихонравов в 1958 году пишут: «Околосолнечное пространство должно быть освоено и в необходимой мере заселено человечеством», и дальше — перечень ближайших шагов для осуществления этой идеи. Но нет ни слова о том, зачем осваивать и заселять околосолнечное пространство. Видимо, для них и их товарищей-первопроходцев вопрос «зачем?» просто не стоял: а как это, собственно — «не летать»?
Второй проблемой было то, что рассуждать на, казалось бы, отвлеченные философские темы ни у С. П. Королева и его соратников, ни у других генеральных конструкторов, не было физической возможности. Режим мало отличался от военного, уход с работы по окончании рабочего дня воспринимался как нечто странное (заболел, что ли?). Вовремя уходили только те, кто учился без отрыва от производства, но для них это была просто еще одна рабочая смена.
Но тогда должна была существовать какая-то структура, которая занималась бы перспективой, стратегией, целеполаганием, наконец. Было логично, что в рамках отрасли этим должен заниматься головной отраслевой НИИ (в данном случае НИИ-88 — ЦНИИмаш). И руководство отрасли возложило на институт эту задачу… А вот генеральные конструкторы, начиная с Королева, резко воспротивились. Более того — всячески саботировали экспертизу институтом предлагаемых ими проектов, активно используя имеющиеся у них прямые выходы на заказчика и государственное руководство. Но генеральный конструктор не может быть объективным, да и не должен: за ним десятки тысяч человек, которым надо платить зарплату! А будет зарплата или нет, напрямую зависит от того, будет принят проект этого генерального конструктора — или его соперника. Поэтому соответствующий отдел в ЦНИИмаш был, но его влияние на развитие нашей космонавтики можно оценить в лучшем случае как нулевое.
Но тогда куда смотрела Коммунистическая партия Советского Союза, т. е. организация, которая априори должна была заниматься определением и формулированием целей развития? Однако как-то получилось, что с конца 1940-х — начала 1950-х годов делать это партия перестала. Рискну утверждать, что последним всплеском стратегического целеполагания стала книга И. В. Сталина «Экономические проблемы социализма». А потом эти вопросы были «спущены» на специалистов-отраслевиков. А специалисты…
Просто один пример. Николай Константинович Гаврюшин сейчас хорошо известен как историк научной и религиозно-философской мысли, профессор Московской духовной академии. Менее известно, что в 1970-х гг. он был активным участником Циолковских чтений — еще одной площадки, призванной в числе прочего обсуждать и философские аспекты космонавтики. А в 1969–1971 годах он работал как раз в том самом отделе общих проблем космонавтики ЦНИИмаш, о котором мы говорили выше. При этом в своих воспоминаниях Гаврюшин многократно упоминает о своем воинствующем антитехнократизме. Не странно ли, что человек, не скрывавший своих взглядов и того, что история религии ему гораздо интереснее, чем история космонавтики, мог попасть в такой отдел? Нет, не странно, если признать, что идеологические партийные органы явно «махнули рукой» на данную тематику!
Итак, не только к началу, но и к концу первого десятилетия эры практической космонавтики цели ее не были сформулированы в явном виде и не нашли своего воплощения в нормативных и технических документах, определяющих работу уже достаточно большой отрасли народного хозяйства страны.
А затем произошел самый большой провал в истории нашей космонавтики — прекращение работ по лунной пилотируемой программе. Колоссальный напряженный вдохновенный труд десятков, если не сотен тысяч людей пошел прахом. Страна и мир об этом почти не узнали — сработала система охраны гостайны — но сами-то участники знали…
Знали, что провал произошел не только и даже не столько из-за общего технического и экономического отставания СССР от США, а вследствие грубых просчетов высшего государственного руководства: потребовалось 5 (пять!) лет, чтобы окончательно решить, нужно ли советским космонавтам лететь на Луну. А потом еще 2–3 года, чтобы утрясти вопрос, на чем лететь… Причем эти годы были наполнены шараханьями, сменой приоритетов, перенаправлением ресурсов и переподчинением предприятий. В результате, сравнивая организацию работ по программе «Аполлон» в США и по пилотируемой лунной программе в СССР, историки горько шутят, что формационная теория полностью подтвердилась: социалистическая плановая организация (NASA, США) закономерно победила глубокий феодализм (Минобщемаш, СССР)…
Провал был и технический (сверхтяжелая ракета-носитель Н1 не получилась, а на ней висела не только лунная программа), и политико-идеологический — ответить на триумфальные прогулки американских астронавтов по лунной поверхности было нечем. Да, удалось сделать хорошую мину при плохой игре, заявив, что не больно-то и хотелось — мол, то же самое в научном плане мы получим при помощи автоматов (и луноходы, и автоматы, доставившие на Землю лунный грунт, безусловно, стали триумфом советской техники). Но и тут не подумали о последствиях…
Последствия же были следующие. Влияния создателей советской космической техники не хватило, чтобы отказаться от программы «Буран», которая преследовала одну-единственную цель: не допустить военно-технического превосходства США (именно так и было записано в постановлении ЦК КПСС и Совмина СССР от 12 февраля 1976 г.). Работы по освоению Луны были свернуты полностью, подготовка полета на Марс постоянно отодвигалась во все более неопределенное будущее, а потому замедлялись или свертывались работы по атомным двигателям и искусственным замкнутым экосистемам.
Спасли авторитет отрасли орбитальные пилотируемые станции, с которыми, впрочем, тоже все было непросто: американский рекорд пребывания на станции «Скайлэб» 1973 года был побит советскими космонавтами только в 1978-м. Но самое главное — это были совсем не те орбитальные станции, о которых мечтал С. П. Королев, и которые он считал необходимым этапом освоения космоса! Королев предлагал пилотируемую орбитальную станцию как базу для орбитального обслуживания спутников прикладного назначения и как стенд для отработки конструктивных решений межпланетных кораблей («может быть, на первом этапе межпланетный корабль и станет орбитальной станцией…»). В этом случае логична и широкомасштабная программа медико-биологических экспериментов, призванная создать научный задел для длительной работы в дальнем космосе.
В реальности же орбитальные станции «Скайлэб», «Салют-1, 4, 6 и 7», «Мир» и МКС — многоцелевые лабораторные комплексы, на которых сосредоточено оборудование для научных исследований чуть не по всем направлениям (станции «Салют-3 и -5» радикально отличались от остальных, и заслуживают отдельного разговора). При этом еще до начала их эксплуатации выяснилось, что выполнение на одном аппарате медико-биологических, технологических и наблюдательных (астрономических или землеведческих) исследований одновременно невозможно.
Конечно, такие станции тоже были нужны — на определенном этапе развития. Но этот этап уже пройден: орбитальный комплекс «Мир» полностью исчерпал путь развития, начатый первым «Салютом», и то, что в международной космической станции были воспроизведены все его недостатки, показывает, что с целеполаганием и стратегическим планированием плохо не только в российской космонавтике.
Зато триумф советских лунных автоматов дал колоссальный козырь противникам пилотируемой космонавтики вообще. И этот непримиримый спор — «человек или автомат» — с упорством, достойным лучшего применения, разгорается снова и снова, вплоть до экстремистских призывов вообще запретить пилотируемые полеты или недавнего утверждения ведущего научного сотрудника Института ядерных исследований РАН о том, что «давным-давно все открытия совершаются с помощью роботов».
Однако уже больше полувека назад решение этого спора было найдено — не «человек ИЛИ автомат», а «человек И автомат»! Ибо задача освоения космоса настолько масштабна, что место найдется и людям, и роботам. Но это — если речь идет об освоении. Если же ограничиться исследованием, да еще неторопливым, то, действительно, люди в космосе не нужны…
В таком состоянии советская космонавтика встретила перестройку. Которая тут же атаковала космонавтику как «тяжкое наследие коммунистического прошлого, от которого как можно скорее нужно избавиться» — так, помнится, заявлял на одном из заседаний Верховного Совета тогдашний министр иностранных дел РФ А. Козырев. А В. С. Черномырдин с присущей ему «грацией» на торжественном заседании 12 апреля 1994 г., посвященном Дню космонавтики, выразил надежду, что он не будет последним премьером, который будет закрывать космонавтику.
Конечно, отрасль пыталась защищаться, отвечать на нападки, и даже очень небезуспешно. И, как ни удивительно, ракетно-космическую промышленность в итоге удалось сохранить как нечто целостное, способное решать какие-то задачи. Но вопросы стратегического целеполагания, вопросы смысла существования космонавтики полностью отошли в тень задач оперативного выживания. «Сохранить все, что можно» — под таким лозунгом жила российская космонавтика по крайней мере 15 лет. В значительной степени так же она пытается жить и сейчас.
Но жить «так» дальше уже невозможно, нужно, как говорится, менять парадигму.
Так как же могли быть сформулированы цели советской космонавтики? И насколько они применимы к современной российской? Чем чревато воплощение разрушительных предложений об отказе от пилотируемой космонавтики?
(Продолжение следует.)
