Белорусское зеркальце для России

Все политические войны, ведущиеся на постсоветском пространстве и в других точках земного шара, ведутся по одному сценарию, который в принципе не предполагает сколь-нибудь существенного противодействия силам, являющимся инициаторами таких политических войн. Обычно всё должно разворачиваться следующим образом.

Власть вызывает раздражение у определенных групп населения. Чаще всего речь идет о группах населения, по тем или иным причинам склонным ориентироваться в своих оценках на мнение западных средств массовой информации, а также тех местных СМИ, которые наиболее созвучны своим старшим западным масс-медийным братьям.

Эти средства массовой информации начинают транслировать в ориентированные на них слои населения тот или иной образ преступности, неприемлемости власти.

Поводом для форсированного создания подобного образа являются либо выдуманные преступления власти, либо ее действительные неприглядные деяния, невероятным образом раздуваемые теми средствами массовой информации, которые мобилизованы для ведения политической войны.

О том, как именно осуществляется создание негативного образа власти ex nihilo, то есть из ничего, свидетельствует один ярчайший белорусский пример. Все вдруг заговорили о том, что Лукашенко и его подельники уничтожили бумажные бюллетени сразу после проведения голосования. Вопли на эту тему были настолько зажигательными, что со временем в определенных кругах белорусского общества любое сомнение по поводу того, что Лукашенко и впрямь сотворил подобное, решительно отторгалось, а сомневающиеся немедленно зачислялись в клевреты преступного лукашенковского режима.

И это при том, что неоднократно неопровержимым образом доказывалась очевидная фейковость подобного преступления режима Лукашенко. Обществу были предъявлены прямые свидетельства этой фейковости, ему доказали, что оно клюнуло на сведения, полученные из ресурса под названием «Панорама», который сам отрекомендовывает себя как производителя фейковых новостей, утверждая, например, что «Панорама» начала работать в интернете в 1822 году.

Казалось бы, для того чтобы пресечь вопли на тему об уничтожении первичного выборного материала, а значит, и о невозможности проверить результаты выборов, достаточно сказать вменяемым людям, что они оказались жертвами очевидно фейковых новостей. И доказать им, что это действительно так.

Помните, как принц Гамлет говорит Розенкранцу и Гильденстерну о том, что он помешан только в норд-норд-вест, а при южном ветре способен отличить сокола от цапли?

Ну, так вот, перегретое общество, в котором ведется политическая война, тоже помешано в определенном направлении, конкретно — в направлении принятия любых сведений по поводу преступности действующей власти.

Поэтому никакие указания на «Панораму» как фейковый ресурс не могут взять и погасить стенания по поводу того, что Лукашенко сжег выборные бюллетени. То же самое касается всего остального.

Итак, сначала создается образ власти, совершающей такие преступления, которые терпеть нельзя (помните, как назывался фильм Говорухина, запустивший антикоммунистическую политическую войну в советский период? — Он назывался «Так жить нельзя»).

Затем заглотнувшие этот образ люди побуждаются к тому, чтобы противопоставить невыносимо преступным действиям власти свою гражданскую активность. То есть к уличным протестам.

Если эти протесты с ходу становятся настолько массовыми, что противостоять им без перехода к кровопролитию невозможно, и если силы правопорядка не готовы к кровопролитию, то политическая война оказывается выиграна буквально за несколько дней. Так происходило, к примеру, в Армении, где свергаемый глава государства Серж Саргсян, увидев с балкона, сколько людей вывели на улицу, и понимая, что его силовики противостоять подобной уличной массе не собираются, подал в отставку почти немедленно.

Если протесты оказываются совсем слабыми, то зачинатели политической войны признают свою несостоятельность и отступают на те удобные позиции, которые для них всегда предоставляются как их западными покровителями, так и местной властью, чутко реагирующей на мнение этих покровителей.

Если же протесты не слишком убедительны, но тем не менее существенны, то протестную волну пытаются нарастить. Прежде всего за счет нагнетания эмоций по поводу действительных или мнимых злоупотреблений, осуществленных властью при подавлении законного протеста.

Хрестоматийным тут является пример Чехословакии, в которой просоветскую власть свергали, сообщая протестующим о том, что злодейская власть убила несчастного студента Мартина Шмида. Потом расследование комиссии Гавела, пришедшего к власти в результате нарастания протестной волны, вызванной страстями по убитому Шмиду, доказала, что Мартин Шмид жив, а его роль была сыграна офицером чехословацкой госбезопасности Людвиком Зифчаком, который притворился студентом Шмидом и которого облили красной краской, похожей на кровь. Но дело было уже сделано.

Инициаторы политической войны до крайности опасаются потери монополии на уличную активность. То есть того, что на улицу выйдут не только противники, но и сторонники власти. Причем такие сторонники, которые будут иметь равные с противниками власти права именоваться частью гражданского общества. Это бывает достаточно редко.

Удачный пример подобного выхода на улицу гражданских сил, лишивших уличной монополии организаторов политической войны, — это Поклонная гора.

Неудачный пример того же самого — пресловутые титушки Януковича.

Но чаще всего альтернативные гражданские силы вообще не выходят на улицу. Потому что власть пугается такого выхода больше, чем собственного краха.

Хороши или плохи были погромщики, поддержавшие в 1905 году царскую власть в Российской Империи, — отдельный вопрос. По мне — так они были скверны до крайности и столь же неубедительны. Но бытует и противоположное мнение. Не желая в данной статье доказывать правоту своей оценки, я всего лишь обращу внимание на то, что царская власть яростно отторгала поддержку так называемого «Союза русского народа». И понятно, почему. Зачем нужен был какой-то там «Союз русского народа» глубоко прозападной романовской аристократии, которая, помимо прочего, понимала, что сегодня ее поддерживают, а завтра ей выдвинут справедливые претензии по части отсутствия какой-либо русскости?

Почему Трамп не вывел на улицу поддерживающих его граждан? Прежде всего потому, что американской элите совершенно не нужно участие неэлитной части американского общества в решении своей политической судьбы. А американская элита понимает, что если избиратель Трампа пойдет вразнос, то его уже не остановишь так, как останавливают маргинально-радикальных противников Трампа.

Так что же произошло с Белоруссией?

Поначалу Лукашенко пытался уклониться от уличной мобилизации своих сторонников. И поддался соблазну демонстрации свирепого силового оскала власти. Но потом ему объяснили, что это всё плохо кончится. И он сумел взять голову в руки. А поскольку какой-то харизматичностью Лукашенко до сих пор обладает, то со временем (поскольку его сторонников в силу их стихийной консервативности вывести на улицу намного труднее, чем его противников, то время работало на Лукашенко) он в итоге своих сторонников начал выводить более или менее убедительно.

Вначале в Минске подобная убедительность отсутствовала. Но потом она была предъявлена в разных городах Белоруссии. И наиболее убедительно это было сделано в Гродно.

Итак, Лукашенко со временем был выведен из первоначального ступора.

Будучи выведенным из этого ступора, он показал, что какой-то порох в пороховницах еще есть.

Выход из ступора породил не только рост харизматического потенциала самого Лукашенко, но и рост его организационного волевого потенциала. Иначе говоря, он заставил большую часть системы ловить мышей. А она этого явно не хотела делать. И если бы она не захотела этого делать, то никакая харизматичность Лукашенко никак не повлияла бы на разворот событий.

Потому что даже в случае, если сторонники Лукашенко хотят выходить на улицу, их надо как-то раскачать и организовать. В условиях, когда система подавила все партии и общественно-политические организации, готовые это делать, ей пришлось заниматься этим самой. И если бы она этим не занялась, испугавшись решительности Лукашенко, то он произносил бы страстные харизматические речи в гордом одиночестве. Но она этим занялась. А сторонники у Лукашенко имелись. Причем в немалом числе. Так что как только их стали организовывать и раскачивать, они себя проявили.

Отдельный вид политических боевых действий — работа средств массовой информации.

Если властные средства массовой информации совсем не ловят мышей, а их противники ни в чем себе не отказывают, обладая при этом какой-то энергичностью, то власть политическую войну выиграть не может. У Лукашенко поначалу с этим было совсем плохо. Но потом по каким-то сусекам что-то было набрано, какую-то помощь оказала Россия. Так что в итоге власть стала хотя бы огрызаться на информационном фронте. А этих огрызаний в совокупности с харизматическим потенциалом проснувшегося Лукашенко (которого, между прочим, еще надо было разбудить) и вышедшей из ступора системой оказалось достаточно для того, чтобы установить какое-то, пусть и достаточно шаткое, равновесие.

Очень важным фактором в том, что касается исхода политической войны, является поведение силовиков, которое, в свою очередь, во многом определяется поведением их верховного главнокомандующего.

Если бы Лукашенко стал перекладывать на силовиков вину за избыточность действий по подавлению уличной активности инициаторов политической войны, то силовики бы от него отвернулись. И тогда никакая улица бы его не спасла. Но он нашел общий язык и с верхушкой силовиков, и — а это еще важнее — со средним звеном военнослужащих и работников правоохранительных органов.

Это стало окончательно ясно тогда, когда армия заявила о своей готовности защищать священные места советской боевой славы и подтвердила действием это свое заявление.

И, наконец, немаловажным оказалось достаточно решительное поведение Российской Федерации. Потому что при недостаточной или избыточной решительности этого поведения события могли бы развиваться весьма пагубным образом.

В Сербии, например, и глава государства мог быть решительным, и улица могла находиться под его контролем, и силовики могли проявлять готовность к отпору, но если НАТО начинает бомбардировать Сербию, а ельцинская Россия проявляет беспомощность, то от главы государства и армии требуется чрезвычайная решимость воевать с подавляюще превосходящими силами противника. И вряд ли эта решимость побудила бы Клинтона отступить.

Итак, на примере Белоруссии мы видим, что характер политической войны определяется несколькими обстоятельствами.

Обстоятельство № 1 — способность лидера проснуться. Лукашенко сумел проснуться. Сумеет ли это сделать Путин, которого будут атаковать гораздо сильнее, чем Лукашенко?

Обстоятельство № 2 — способность лидера мобилизовать при этом просыпании свой харизматический потенциал. Лукашенко мобилизовал свой харизматический потенциал. Пусть не сразу и не самым лучшим образом, но он это все-таки сделал. Что сможет сделать Путин после проведения пенсионной реформы и всего прочего: цифровизации, ковидизации, хабаровских и прочих эксцессов et cetera?

Обстоятельство № 3 — способность проснувшегося лидера побудить систему к мобилизации гражданских сил в поддержку лидера и системы.

А вот тут начинаются уже крупные проблемы. Что такое путинская система? Это не система Лукашенко. Это очень сложно построенный конгломерат из разноориентированных групп, из разнокачественных дворцовых и семейных сообществ. Все это сцементировано путинской осторожностью и путинской ориентацией на хорошо ему известных людей. Возможна ли настоящая мобилизация всего этого?

Обстоятельство № 4 — способность системы осуществить эту мобилизацию.

Предположим даже, что путинская система мобилизуется, что отнюдь не гарантировано. Осуществит ли она мобилизацию населения? Поклонная гора была возможна потому, что оппозиционные патриотические силы, достаточно авторитетные для населения, смогли осуществить такую мобилизацию. От системы требовалось только, чтобы она им не мешала, предоставляла какие-то информационные возможности, но и не более того.

Чем теперь располагает система? Она разгромила полностью свой патриотический актив. Или подмяла его под себя. Не буду перечислять имена тех, кто был разгромлен или подмят, — они и так у всех на слуху. Могу только ответственно заявить, что в одну и ту же воду не входят дважды, что будущие события будут носить совсем не такой характер, как события прошлого, — они будут гораздо жестче. И, оглядываясь по сторонам, я не вижу даже тех гражданских сил, на которые можно было рассчитывать в 2011–2012 году.

Обстоятельство № 5 — наличие в обществе социальной базы, позволяющей осуществить уличную мобилизацию в поддержку власти.

Вот это-то и есть главное. Консервативные слои белорусского населения сохраняют благодарность Лукашенко за необрежневский вариант, именуемый построением красавицы-Белоруссии. Российской политической власти кажется, что ей тоже по-прежнему благодарны, но это глубокое заблуждение.

Российское общество крайне оскорблено и пенсионной реформой, бессмысленность которой стала особо очевидной в условиях ковидного бреда с дистанционным обучением, и ковидными выходками, и множественной административно-бюрократической наглостью, распущенностью, распоясанностью. Притом что это лавинообразно нарастает.

Повторю вслед за шекспировским героем — нет и не может в этом быть добра.

Обстоятельство № 6 — убедительность этой мобилизации.

Сколько надо вывести на улицу, если улица будет в России, если улица будет мирной? Уже не 200 тысяч людей, а 500–700 тысяч. Возможности для этого уменьшились весьма и весьма существенно. А запрос на потенциал увеличился. Но главное — кто сказал, что протестная улица в Российской Федерации будет мирной? А если она не будет мирной, что тогда? Кто-нибудь пытался ответить на этот суперзлободневный вопрос?

Обстоятельство № 7 — возможность сочетания хотя бы минимально убедительных информационных огрызаний с уличной политической активностью граждан, поддерживающих власть.

Российская власть понимает, что значит спалить патриотический информационный актив? Если не понимает, то я объясню. Это значит свести весь этот актив к автоматическому охранительству.

Если вы загоняете в рамки такого охранительства даже самых способных людей, а они ведь есть, то вы их в существенной степени парализуете. Это и называется «спалить» такой актив. Тупая бюрократическая машина занимается только этим. И в этом своем идиотском раже достигает существенного негативного результата.

Обстоятельство № 8 — реальная провластность силовиков, причем одновременно и высшего звена, и среднего командного состава.

В этом вопросе я постараюсь проявить предельную сдержанность. Я мог бы просто сказать «без комментариев», но скажу чуть больше. Если, упаси бог, хоть что-то сдвинется в сторону негатива в Донбассе или в других местах, то сущностная опора на силовиков станет крайне проблематичной. Притом что она проблематична и сейчас.

Обстоятельство № 9 — решительность старшего российского брата в том, что касается недопущения разворачивания на белорусской территории так называемого сербского сценария.

У меня тут есть две новости. Одна — хорошая, одна — плохая.

Хорошая новость состоит в том, что Россия — не Белоруссия. И она сама себе старший брат.

Плохая новость состоит в том, что ни на поддержку Китая, ни на поддержку чего-нибудь сходного по масштабу (Индии, например) России рассчитывать не приходится. А вот с развалом ОДКБ она вполне может столкнуться еще до 2024 года.

Обстоятельство № 10 — отсутствие у инициаторов политической войны ударных отрядов боевиков, которые могли бы быстро перейти от стояния на площадях к активным силовым действиям.

На Украине эти отряды были изначально мобилизованы. Украинские бандеровцы, как их еще ни называй: галицийцами, западенцами, неонацистами — это реальный фактор жизни Украины. Речь идет о людях, которые столетиями лили кровь москалей и свою собственную. Речь идет также о том, что эти люди создали эстафету поколений.

В Белоруссии всё это изначально мобилизовано не было. И вряд ли это можно мобилизовать внутри белорусского общества. Значит, надо решиться на переброску через границу большого контингента украинских, польских или прибалтийских радикалов. А это совсем не простая операция.

В переводе на военный язык речь идет не о переброске батальонов, полков или даже бригад и дивизий. Речь идет о переброске полноценных армий. Которые надо собрать, оплатить, обучить, приучить к местной специфике. Всё это с ходу сформировать нельзя. А на Украине это было уже сформировано. Причем вполне себе загодя. Украинские бандеровцы — это, так сказать, «долгоиграющая» кровавая политическая «пластинка».

В вопросе о боевиках, которые могут начать действовать на территории России в целях свержения существующей власти, я тоже проявлю предельную деликатность. Но нельзя полностью уклониться от обсуждения этого вопроса, потому я вкратце скажу, что боевиков этих вполне достаточно внутри страны. И что внешние силы будут мобилизованы в случае политической войны в России совсем не так, как они были мобилизованы для нынешней войны в Белоруссии. По отношению к России будет задействована совсем другая мобилизация. И нам придется ждать очень многочисленных и очень разных гостей, жаждущих нашей смерти.

Обсудив все эти актуальные политические вопросы, я не могу полностью игнорировать вопросы, может быть, не столь актуальные, но гораздо более масштабные и существенные. Ведь нельзя же, согласитесь, всё сводить к политической войне, она же оранжевая революция.

Как бы существенно ни было то, что касается подобного, говорить приходится лишь о накладывании подобных обстоятельств на состояние общественной жизни, от которого и зависит успех или неуспех противника.

Поскольку мы всё время обсуждаем Белоруссию, и уже обсудив те или иные частные белорусские проблемы, начинаем сопоставлять Белоруссию с Россией, то я для начала, переходя от прагматических проблем ведения политической войны к чему-то большему, задам себе и читателю вопрос, почему же могло случиться то, что случилось? Ведь не только по причине негативного отношения Запада к Лукашенко, правда же? При всей важности этого фактора, для того чтобы случилось то, что случилось, он должен был войти в резонанс с чем-то сугубо внутренним и одновременно глобальным. С чем же именно?

Повторяю, без такого резонанса мы бы не столкнулись с обострением, в ходе которого власть Лукашенко чуть было не рухнула! Притом что она и сейчас шатается почем зря. Ведь всё, что я описал, знаменует собой не победу Лукашенко в политической войне, а всего лишь срыв блицкрига, затеянного инициаторами этой войны. Которая всегда предполагает именно блицкриг, а не что-либо другое.

Да, теперь политическая война в Белоруссии приняла затяжной характер. Но она не кончена, не выиграна Лукашенко. Более того, она до конца и не может быть им выиграна. И именно в этом смысле мы потеряли желанную для нас стратегическую возможность присоединения Белоруссии к России с помощью Лукашенко.

Когда я в первые же дни говорил о нашем проигрыше, то имел в виду именно это. Победит Лукашенко или нет — в любом случае он уже не суперпопулярный вождь всего народа Белоруссии, а нечто другое. В этом другом есть и определенные возможности, но есть и очевидные потери с точки зрения возможности реализации наших стратегических интересов. Которые, повторю еще раз, заключаются в деликатном, заботливом, комплиментарном и прочном вхождении Белоруссии в Россию.

Ну так почему же власть Лукашенко, который и впрямь построил далеко не худшую Белоруссию, вдруг так сильно зашаталась?

Отвечать на этот вопрос можно двумя способами.

Можно указать на простейшие конкретные обстоятельства. Мол, Лукашенко стал превращаться в распоясавшегося политического хама, уверовавшего в свою неуязвимость. Так ли это? Да, это действительно так. К этому можно прибавить и то, что лукашенковская бюрократия распоясалась еще больше, чем сам Лукашенко. А также то, что Лукашенко занял крайне двусмысленную позицию в том, что касается отношений с Россией. А также то, что народилось новое поколение, а старое привыкло к необрежневскому благолепию, с трудом завоеванному Лукашенко, и начало воспринимать это благолепие не как то, за что надо бороться, а как то, что является неотменяемой константой белорусского бытия.

В сущности, именно это во многом повлияло на отношение советского населения к брежневскому благолепию. Тут ведь и впрямь что имеем, не храним, потерявши — плачем.

Лукашенко и впрямь построил улучшенный необрежневизм. Именно это он называет «построением красавицы-страны». Что ж, по отношению к тому, что происходило в России при Ельцине, да и сейчас, такой улучшенный необрежневизм — это большое достижение.

Но, как и в обычном брежневизме, этот лукашенковский вариант содержит внутри себя собственного могильщика. И если для того, чтобы такой могильщик мог отработать по полной программе, в СССР понадобились многие десятилетия, то в маленькой Белоруссии в новых условиях на это нужно гораздо меньше времени.

Все эти объяснения совершенно правомочны. Они необходимы для понимания происходящего. Но являются ли они достаточными для того, чтобы в полной мере понять и пережить произошедшее, осознавая при этом, что белорусский колокол и впрямь звонит по России?

Конечно же нет. И для того чтобы доказать это, мне придется перейти от прикладной политической аналитики к чему-то большему. Потому что всё сводить к политической войне нельзя. И Белоруссия, и Россия вовлечены в войну совершенно другого масштаба — стратегическую, концептуальную и так далее.

События на Большом Ближнем Востоке, эксцессы в США, нарастание конфликта между США и Китаем, трансформация глобальной экономики, невозможная без концептуально-идеологической трансфор­мации, — всё это в совокупности с ковидны­ми злосчастиями только первые ла­сточки будущих крупнейших потрясений. Их понимание требует иного, выходящего за прикладные рамки, взгляда на происходящее. Который я и намерен предложить читателю.

(Продолжение следует.)